Тень за моей спиной

Ад начался прямо с первого сентября. Такое ощущение, что Донцов ждал меня и соскучился. Он зажал меня прямо на задних рядах линейки. Пока завуч нудно и выспренно вещала о пользе знаний доведённым до истерики первоклашкам, маявшимся под весом букетов и свалившихся на них перспектив, что этот кошмар на десять лет, я ковырялся в телефоне, поднеся его близко к глазам. На солнце экран бликовал и ничего не было видно. И пропустил появление агрессора. Расслабился за лето. — Что ты там рассматриваешь? Свой член? Возьми лупу, Тюша. – И все «шутки» на генитальную тему. — Собственные наработки? — выдал я на автомате и получил ощутимый удар по голени. Зашипел от боли и поднял глаза. Донцов выглядел неприлично хорошо. Загорелый, с модной стрижкой (виски выбриты, отросшие платиновые волосы собраны в небольшой аккуратный узел на затылке), в чёрной рубашке, обтягивающей рельефные грудные мышцы. Он смотрел на меня с восторгом, будто перед ним вместо кусочка пирога выставили целый торт. Упырь. Возбудился в предвкушении моей крови. — Скажи мне, Донцов, почему ты так щедро проявляешь ко мне внимание? Доставай Новикову. Она от радости трусы намочит. Почему именно я? – я этот вопрос всегда задавал ему в наших конфликтах. Мне действительно было интересно, почему именно я. Я не самый страшный, не самый умный и вообще никакой. Нейтральный, как вазелин. Не впитываюсь, не перевариваюсь. И ни разу он мне внятно не ответил. — Чтобы тебе не слишком хорошо жилось. — Будто ты знаешь, как я живу. —Симонов, замолчи! Линейка идёт! — прорезалась наша классная, Тамара Степановна. Она принципиально игнорировала поведение Донцова. Как же, его папаша весь первый этаж школы остеклил. Заставь Донцов её отсосать на перемене, она молча встанет на колени. Мерзость. Пока Донцов отвлёкся, я тихо слинял за мощные спины одноклассников. Я был худым и почти не вытянулся за лето. Мама называла меня деликатным словом «изящный», но она просто меня любила. Так же как и бабушка, которая говорила, что у меня аристократические тонкие черты лица, а прыщи пройдут. Ну-ну. Прыщи действительно сошли на нет за лето, после того как я пересмотрел свой рацион. У меня просто не было денег на шоколад, который я очень любил. Я любил учиться и учёба давалась мне легко даже без зубрёжки. Достаточно было внимательно слушать интересных учителей, а тех, кто излагал предмет уныло или откровенно спустя рукава, я просто игнорировал, дополучая информацию в интернете. Надсадно свистящий умирающим кулером системный блок и небольшой монитор мне отдала мамина подруга, когда купила своей дочке новый ноутбук. Так что доступ в Интернет у меня был беспрепятственный. Бабушка никогда не ограничивала моё нахождение в интернете. Я даже создал себе профиль в социальной сети и с удовольствием в свободное время сидел в некоторых группах. Так мне нравилась группа «Агностиков и атеистов», «Злой медик» и «Будни интерна». Я мечтал поступить в медицинский. Шансов было немного сделать это без денег, но они были. Дни, когда мне удавалось избежать Донцова, можно было посчитать по пальцам. В классе при учителях он меня не трогал, хотя сидел сзади меня со своими прихлебателями и я чувствовал его тяжёлый взгляд. Я специально носил вещи на несколько размеров больше, стараясь спрятаться под объёмными толстовками и свитерами. Мне всё время казалось, что его взгляд ползает по мне как муха. Это очень мешало сосредоточиться. На перемене я первым сбегал из класса и прятался в библиотеке, если уроки были в том крыле. Также я находил приют: под лестницей (как Гарри Поттер, право слово), на лестнице ведущей на крышу. В раздевалке за рядами курток на окне. В неработающей кабинке туалета. Режим невидимки я включал на автомате, но такое ощущение, что охота на меня стала для Донцова делом чести и он с азартом меня отлавливал. Спасибо, он практически меня не бил. А если бил, то не по лицу. Я очень боялся ударов в лицо, из-за очков и из-за того, что могло усугубиться зрение. Через год я смогу сделать лазерную коррекцию, но до неё нужно дожить без травм. Но он бил словами. Резко, больно, наотмашь. И иногда так, что я не мог сдержаться и отвечал. Бабушка говорила, что человек может ко всему привыкнуть, но помимо того, что я не мог, я ещё и не хотел привыкать. Несправедливость ситуации давила. Я никого не трогал и не хотел, чтобы трогали меня. Но этот человек почему-то решил, что он выше меня. Ну решил и решил. Поздравляю тебя, победитель мира и задрота Артёма Симонова, теперь можешь срать на людей с гордо поднятой головой. Но нет, Донцов каждый день стремился сообщить мне эту новость. Что он умнее (учился Донцов спустя рукава, ему это явно было неинтересно, но спонсорская деятельность его отца компенсировала это), красивее (я даже это не оспаривал), лучше (мне всё равно, я не на соревнованиях), успешнее (безусловно! Родиться в обеспеченной семье — большое достижение) и счастливее (тут моя логика давала сбой. Кажется, что он счастливее, Донцов доказывал себе, а не мне). Самое ужасное, что попытки договориться словами, через рот, не давали никаких результатов. Я сталкивался с немотивированной агрессией и даже некоторой зацикленностью на своей персоне. Не будь Донцов явным маскулинным мачо, пышущим тестостероном, или будь я — томным красавчиком, я бы подумал, что он влюблён и таким образом реализует своё желание. Но он был, а я не был. Так что моя теория терпела крах. Да и я сам терпел. Но как показала практика, словесные пинки и тычки под рёбра или удары ногами – это не самое неприятное. Даже то, что однажды он запер меня в раздевалке в школе, а потом час слушал, как я колотил в дверь, не было настолько ужасным, как то, что он сделал со мной на Хеллоуин. Классной руководительнице обязательно потребовалось доказать, что мы ничем не хуже всяких там Америк. И она обязала нас 31 октября прийти на костюмированный бал. Нет, девушки и парни были в восторге. У меня же не было ни желания, ни возможностей. Только вот классной на это было наплевать. Образ пришлось создавать из говна и палок. Чёрные брюки из которых я трагически вырос обтягивали меня так, что это было неприлично. То, что они мне коротки я скрыл за высокими гриндерсами. Единственная приличная обувь. Мама разорилась и прислала подарок, заказав его в интернете. Белую рубашку, что тоже была в обтяжку, я заправил в штаны, закатал коротковатые рукава и забрызгал вишнёвым соком, имитируя кровь. Смотрелось эпично. На очки налепил полумаску, вырезанную из плотного глянца рекламной листовки. Волосы намочил и зачесал назад, как у мафиози. Губы накрасил яркой маминой помадой. Единственная не отвратительная часть моего тела. Губы у меня пухлые, как у девушки. Отчётливо выделяющиеся клыки моих кривых зубов в таком образе смотрелись как раз в тему. Так же я набрал в рот вишнёвый сок и пустил струйку, стекающую с одного уголка губ, будто я пил кровь. Вышел неплохой вампирчик. Я себя особо не рассматривал, честно говоря. Лишь проконтролировал чтобы очки, ставшие полумаской ровно сидели и поплёлся в ранних сумерках в школу, накинув сверху пальто. Его тоже прислала мама. Стильное, чёрное, по фигуре и до середины бедра. Я не надевал его ни разу. Берёг. У меня так редко были новые вещи. А Донцов не раз портил на мне одежду. То ворот надорвёт, то в грязь толкнёт. В спортзале, превращённом в дискотеку, гремела музыка. Моей целью было прийти и показаться классной. Покрутиться около неё минут пятнадцать, сфотографироваться с классом около локации (тыквы и тюки соломы. Пошлятина) и тихо уйти домой. Меня ждала бабушка и писатель Акунин с книгой "Любовник Смерти". Классная меня не узнала. Пришлось представиться. Она странно посмотрела на меня, но она вообще редко меня замечала. Возможно, она удивилась бы меньше, если бы с ней заговорило дерево. Я подпирал стенку в ожидании фотографии, когда около меня остановились ещё один вампир в шикарном смокинге и качественно наложенном гриме, вампиресса в обтягивающем откровенном красном платье и Питер Пен в зелёных лосинах и тунике. Донцов, Новикова и Муравьёв — лучший друг Донцова. Ну как друг. Он удачно тявкал в нужных местах. Как шакал из «Маугли» Киплинга. Донцов крутил головой, кого-то выискивая. Тамара Степановна, сверившись со списком, начала нас сгонять, как стадо и ставить в разные позы, заставляя улыбаться и скалиться. Я скромно пристроился сбоку. Вот в такие моменты она всегда вспоминала обо мне. — Симонов, что ты как на похоронах? Веселее! — Я вообще-то уже мёртв, Тамара Степановна! Народ захихикал. — В посмертии тоже можно выглядеть по-разному! Оскалились все, быстро! Когда телефон перестал щёлкать, я развернулся, намереваясь покинуть этот театр абсурда, и наткнулся на Донцова. Он смотрел на меня в упор. Я приподнял верхнюю губу, имитируя оскал. Что опять надо этому придурку. Давно не бил меня потому, что не хватает слов на аргументы? Я обошёл его и вышел из зала, прихватив из кучи пальто. Я шёл гулкими тёмными коридорами школы. Было странно видеть их такими тихими и пустынными. Такой школу видит только ночной сторож. Услышав шаги сзади, я обернулся. Донцов! Мне хотелось сорваться на бег. Но это лишь разожжёт азарт у хищника. Я сжал кулаки, пытаясь взять себя в руки, накинул пальто, потому что меня откровенно подмораживало. Господи, хоть бы он отстал от меня! Он нагнал меня у лестницы. Схватил за шиворот. Уровень контактной агрессии рос. Раньше молча он меня не хватал, всегда были «предварительные ласки» в виде оскорблений. Донцов развернул меня и толкнул к стене. Я больно ударился лопатками и затылком. Он навис, сверкая серыми глазами. Я смотрел на него как можно спокойнее, но внутри всё дрожало. Только не лицо, только не глаза, молился я про себя. В голове стоял гул. Я даже не сразу расслышал, что он мне говорит. Поэтому я переспросил: — Что? — Сбегаешь? Я вдруг понял, что невыносимо, дико устал от этого навязанного мне противостояния. От тени, следующей по пятам. — Что тебе от меня надо? Вот скажи мне. Словами, ртом, так чтобы я понял. Если я смогу, то сделаю. Чтобы ты оставил меня в покое. Хоть раз ответь. Пожалуйста! — сказал я с надрывом. — Что мне надо? — Да! – Сейчас я тебе покажу, что мне надо! – его голос звенел от злости. Он схватил меня за ворот рубашки и дёрнул на себя, впечатывая в губы. Я опешил. Я ожидал чего угодно, но не … поцелуя. Он впечатался в меня жёстко, агрессивно, зло. Ударив зубами о губы. Разбивая их в кровь. Врываясь в рот, толкаясь своим языком, размазывая помаду по губам и зубам. От него пахло мускусом, дубом и ванилью. Странный терпкий запах, похожий на коньяк, но приятный и без алкоголя. Он даже не был пьян! Я вдруг понял, что меня буквально насилуют в рот, кусая губы, рыча, и собравшись, со всей дури оттолкнул от себя Донцова, вцепившегося в меня как клещ. Мы стояли друг напротив друга загнанно дыша. Я в ужасе смотрел на него, не понимая, что происходит. Меня только что поцеловал мой враг! Я никогда не думал, что мой первый поцелуй будет … таким. Я всхлипнул. Зрачки Донцова были расширены как у наркомана, руки согнуты в локтях, будто он собрался меня бить. Он сжимал и разжимал кулаки, дышал тяжело и быстро, облизывал губы. Взгляд бегал по моему лицу. Я представил себе, что он видит. Размазанную по губам и щекам помаду, надорванный у ключиц ворот рубашки, нервно сглатывающий вставший в горле ком кадык и растрёпанные волосы, выбившиеся из укладки. Шок и ужас в широко распахнутых глазах. Он сделал шаг ко мне, я отпрянул, вжимаясь в стену. Я увидел, что Донцов вдруг наливается тяжёлой злобой от моей реакции, правая рука сжимается в кулак и поднимается в замах. Мысленно попрощавшись со зрением, я зажмурился, сжимаясь. Но меня лишь обдало ветром и я услышал смачно выплюнутое «пидор!». Будто это я набросился на него, а не он! Как я добежал домой — я не помню. Я сказал бабушке, что дома, разделся, выкинул всю одежду кроме гриндерсов и пальто и долго тёр себя мочалкой в душе. И плакал. Я пытался стереть с себя эту помаду, этот вишнёвый сок, этот запах коньяка, этот поцелуй. Только вот нелестный эпитет я стереть не мог. Меня действительно привлекали мужчины. Но не Донцов! Я никогда не демонстрировал своих предпочтений, совершенно чётко осознавая в каком обществе я нахожусь. Но это было то, что болело. И именно туда меня били, пусть неосознанно, но точно и очень больно. Если бы я мог, я бы перевёлся в другую школу. Но я не мог. Я вообще ничего не мог кроме того, чтобы уныло тянуть свою лямку. Я ничего не решал в этой жизни. Наверно поэтому я хотел стать врачом, хирургом. Чтобы делать хоть что-то ощутимое, перестать быть пустым местом, бессмысленностью. Что-то мочь. У меня не было НИЧЕГО. Ни привлекательной внешности, ни харизмы, ни богатых родителей, ни таланта. Лишь я сам и мой ум. Но в этой стране все решали деньги и связи. А их не было вообще. Я был лишь цифрой, но не числом. Нулём. На меня даже делить нельзя. Успокоиться помог самонастрой. Мне просто надо дожить до окончания школы. Я должен выжить. А потом мой личный кошмар растворится в большом городе и я забуду про него, как про страшный сон. Я твердил себе это, в очередной раз выливая на мочалку гель, и размазывая его по скрипящему от обезжиривания телу. .