MGPD Preferences 2

— Игореш, ты ничего не забыл? Гром вздрагивает, отрываясь от изучения с трудом полученных улик, когда дядя Федя по-отечески кладет руку ему на плечо. День выдался насыщенным, пришлось изрядно попотеть, чтобы продвинуться в деле, но в конце концов он сделал по-настоящему большой рывок, и сейчас все его мысли заняты только тем, как бы поскорее прикрыть людей, совершивших уже порядка пяти вооруженных грабежей. И дядя Федя, так не вовремя оторвавший его от работы, совсем не помогает в этом. Игорь старательно пытается вспомнить, что именно он забыл. Разве он обещал дяде Феде что-то сделать? Если так, то придется потратить время и на это, потому что быть в долгу Игорь ненавидит. Как бы только к малышке Т/И не опоздать… Гром бросает быстрый взгляд на часы и его лицо вытягивается от осознания. — Беги давай, еще можешь успеть, — примирительно говорит дядя Федя, хлопая его по спине, и Игорь вскакивает на ноги и несется к выходу, на ходу натягивая куртку. Черт возьми, и как он умудрился забыть? Он ведь еще с утра повесил себе на монитор напоминание о времени утренника, у дяди Феди отпросился, и все равно со всей этой беготней по городу чуть совсем не опоздал. Сейчас у него остается совсем немного времени, и он даже не уверен, что успеет вовремя, но по крайней мере он сделает все, что от него зависит. Это первый утренник его дочурки, осенний она проболела, поэтому сегодня она особенно волновалась. И если Игорь опоздает… Утренник почему-то назначили на вечер, и Игорь вообще-то думал, что так даже удобнее — как раз успеет сделать все дела. Но сейчас кажется, что гораздо лучше было бы, если бы праздник начался тогда, когда Гром еще не успел замотаться. Тогда он точно не опоздал бы. Он вбегает в здание детского сада, когда утренник идет уже добрых десять минут. Сбросив с себя куртку, он ненадолго замирает у двери, пытаясь привести себя в более-менее спокойное состояние, а потом тихонько входит и садится на ближайшее свободное место. С его-то ростом, куда бы он ни сел, везде хорошо видно. Стулья слишком маленькие и ужасно неудобные, и Игорь ерзает, пытаясь найти дочку среди сидящих в кругу детей. А когда наконец находит, в груди неприятно щемит: Т/И сидит, сгорбившись и низко опустив голову, и совсем не смотрит на выплясывающих в центре воспитательниц. Грому ужасно хочется вскочить, подбежать к ней, обнять ее и дать понять, что он здесь, что ему очень жаль и что он никогда больше не опоздает, но он смирно сидит, не пытаясь вдаваться в подробности утренника и смотря только на Т/И. Она поднимается вслед за еще несколькими девочками, но так и не поднимает голову, когда их выводят в центр. Четверостишие, которое предстоит рассказать Т/И, они учили вместе. Она все время рассказывала его очень эмоционально, активно жестикулируя и улыбаясь во все тридцать два зуба, но когда она начинает рассказывать его теперь, Игорь снова чувствует укол вины. Т/И поднимает голову, лицо ее абсолютно непроницаемо, но на глазах блестят слезы. Уголки ее губ опущены, как будто она вот-вот заплачет, но она изо всех сил пытается держаться. Она нервно сжимает ткань длинной и пышной белой юбки, подаренной тетей Леной, и произносит дрожащим голосом: — П-пусть ночью это красочной… Она шмыгает носом, а Игорю кажется, что все мамочки вокруг него смотрят на него укоризненно. Т/И молчит какое-то время, кажется, пытаясь подавить новую волну слез внутри и продолжает: — …сбываются мечты… Она беспомощно оглядывается по сторонам и быстро украдкой вытирает выступившие на глаза слезы. Игорь ждет, что она продолжит, но она молчит, открывая и закрывая рот и, кажется, вот-вот готовая сорваться. А Грому все больше хочется наплевать на все и подбежать к ней. Она снова открывает и закрывает рот и шмыгает носом, и Игорь сдается. Когда Т/И снова опускает голову и сильнее цепляется за юбку, он произносит со своего места: — Как в книжке… Т/И вскидывает голову и пытается найти его глазами, и Игорь машет ей с успокаивающей улыбкой. В глазах малышки все еще стоят слезы, но она широко улыбается и повторяет за ним: — Как в книжке яркой, красочной, ребятам снятся сны. Родители аплодируют, а Т/И не сводит глаз с Игоря, как будто он может исчезнуть в любой момент. Снова вернувшись на свое место, она смотрит только на него и не перестает улыбаться. Когда она вместе с другими девочками, танцует танец снежинок, Т/И снова становится самой собой — артистичной, эмоциональной и активной. Она улыбается, двигается уверенно и четко, искренне получая удовольствие от того, что делает. И смотрит только на Игоря. А когда утренник подходит к концу, она первая срывается с места, несется к нему и крепко-крепко его обнимает. Он во много раз больше нее, выше, и она, уже заметно подросшая, по прежнему любит залезать к нему на руки или хотя бы просто с ним обниматься. — Прости, что опоздал, — искренне говорит Игорь, усаживая дочку к себе на колени и аккуратно поглаживая ее по спине. Когда она была совсем крохой, он боялся даже взять ее на руки в первые дни ее жизни с ним. Он был таким огромным по сравнению с ней, и ему казалось, что любое неосторожное движение может ее сломать. Прошли годы, она немного подросла, но он все еще обнимает ее так же осторожно и трепетно. Когда-нибудь наступит день, когда он уже не сможет вот так просто посадить ее к себе на колени или когда она уже будет достаточно взрослой, чтобы он не боялся крепко ее обнять, но пока она все еще его маленькая девочка, с которой нужно быть очень осторожным. — Я думала, ты не придешь, — живо говорит она. В ее голосе больше не осталось прежней грусти, кажется, то, что Игорь теперь рядом, окончательно ее успокоило. — Я ждала тебя до самого начала, но ты не приходил и не приходил… — Прости, — повторяет Игорь. — Я бежал к тебе изо всех сил, честно-честно. Она кивает с улыбкой и прижимается щекой к его щеке. — Я рада, что ты пришел! Игорь должен бы уже привыкнуть, но каждый раз, когда она говорит что-то такое, в его груди неизменно становится как-то тепло-тепло и приятно. Для Т/И он — настоящий папа, для него она — любимая дочка, но Игорь боится, он ужасно боится, что если вдруг его малышка когда-нибудь узнает, что он — не ее родной отец, то ее отношение к нему может поменяться. И каждый момент, в котором они так близки, как настоящие папа с дочкой, кажутся ему особенно ценными. Ведь когда-то он может это все потерять. — Я люблю тебя, папочка, — говорит Т/И, оставаясь в его объятиях еще несколько мгновений, а затем слезая с его колен и убегая куда-то. А он улыбается, как дурак, и пытается подавить в себе поднявшийся вдруг страх, что рано или поздно это все и правда может исчезнуть. Т/И возвращается совсем скоро. В ее руках лист бумаги с ярким рисунком. Она протягивает листок ему и быстро и живо рассказывает: — Пап, смотри, что мы сегодня рисовали! Меня похвалили! Правда, я молодец? — Ты у меня вообще лучшая, — улыбается Гром, разглядывая самую красивую в его жизни, пусть и кривоватую елочку. — И в кого ты такая талантливая? — В тебя, тетю Лену и дядю Федю, — загибает пальцы она. Игорь сглатывает и кивает, не переставая улыбаться. — Точно, милая. Все правильно. Да, потерять это все было бы до ужаса больно. Но ведь это и делает такие моменты, как этот, особенно ценными?