Жить или умереть

— Ты в любом месте устраиваешь сцены или только… — больше с забавой, чем раздражением поинтересовался Сасори. — Что ты забыл в дамской комнате? Я не могу с тобой контактировать, — ответила Сакура отражению в зеркале и большим пальцем стёрла с уголка губ следы рвоты. Нервы были совершенно расшатаны. Она проследила за тем, как он приближается и садится у ближайшей к ней раковине. — Ты должна за мной присматривать, — Сасори поднёс ко рту согнутые пальцы и принялся увлечённо кусать ногти. — Должна я была провести обычный скучный день, — голос эхом отразился от гладких плит стен. — Мне конец, — почувствовав слабость в коленях, девушка опустилась на пол, как марионетка, которой махом обрезали все ниточки. Сасори опустил глаза на её расквашенную фигуру. Под таким углом хорошо была видна только розовая макушка, находившаяся почти на уровне его свесившихся ног. — Нам надо обсудить то, что было сказано в конференц-зале. — Пока ты не начал говорить, я хочу, чтобы ты понимал — здесь я мало что могу поделать, — Сакура беспомощно посмотрела на него. — Я здесь не останусь, — заявил он со скрещенными руками. — Ещё как останешься! — она вцепилась в его лодыжку. — Иначе виновата буду я. — Я не могу остаться, и ты это знаешь. — Сасори, мы можем обсудить это не в общественном туалете? Ты в курсе, что тебе сюда нельзя? — Мы обсудим всё сейчас. Можем выйти, если угодно. Сакура вздохнула: — Я прошу лишь, чтобы ты в любом случае не забывал обо мне. Меня могут осудить за измену, — произнеся это вслух, она снова ощутила подступающую тошноту. — Они меня используют! Я этого не допущу. Я не стану собачонкой ни Суны, ни Конохи. — Я знаю, знаю. Пожалуйста, доверься мне, — Сакура сильнее стиснула его лодыжку. — Мы что-нибудь придумаем. Мне просто нужно время. Оба замолчали, переваривая прошедшие двадцать четыре часа, которые Сакуре показались целым месяцем. Она отпустила его ногу и ссутулилась. Эгоистично, но собственная проблема для неё выглядела гораздо серьёзнее, чем его. Хотя она быстро передумала, вспомнив, что его собираются не только использовать, но после этого, вполне возможно, и избавятся от него. В лучшем случае будут держать под замком до конца дней. — Ты злишься на меня? — плаксиво спросила она. — Нет, — твёрдо ответил Сасори. — Просто довожу до твоего сведения то, чего не случится. Он поумнел достаточно, чтобы больше не возлагать на Сакуру свои завышенные ожидания. Все люди склонны разочаровывать. Он романтизировал её, верил, что она не способна его разочаровать. Удивительно, но открытие её недостатков не заставило любить её меньше. А он-то надеялся, надеялся, что испытает такое отвращение, что и видеть её не захочет. Этот вопрос можно было решать только с самим собой. — Обещаю, я что-нибудь придумаю, — в воздух поднялся вытянутый мизинец. Сасори со шлепком его отстранил. — Я просил о руке, ни о чём большем. Ты сделала достаточно. — Нет-нет, — девушка вновь вытянула палец. — Я всё улажу. — Сакура, встань с пола, — скривился он. Она вдруг осознала, что голые бёдра липнут к кафелю, но подняться останавливала боязнь очередной тошноты. — Сначала мизинец мне дай, — настойчиво помахала им. — Ерунда какая-то. Что я в тебе нашёл? — и всё же протянул единственный пока свой мизинец. — Без понятия. На свете есть девчонки покрасивее, — Сакура сцепила их пальцы. — Красивее — нет, приятнее — однозначно. Она приоткрыла рот, не зная, на комплимент отвечать или оскорбление. В итоге просто выдохнула и широко улыбнулась: — Скажи «приятнее» ещё раз. — Нет. Зачем? Она захихикала: — Из-за акцента. Смешно получается, — не совсем. Вообще-то получалось очаровательно, даже бесподобно, хотя он и оскорблял. — Ладно. Сакура, неприятнее тебя женщины на свете нет, — медленно и чётко проговорил Сасори по всем правилам произношения Конохи. Сакура рассмеялась немного разочарованно. Он смотрел на неё озадаченно. — Хорошо, встаю, — ей полегчало достаточно, чтобы подняться с вялых конечностей. С выжидательным взглядом она вскинула руку. — Что? — Помоги. Это вежливо. — Если ты сама не можешь встать, пора тебе уходить на пенсию. Молодость ушла, теперь ты старуха, — сердито зыркнул Сасори. Его вредность оказалась как раз кстати, потому что в этот самый миг решил войти Саске. Который явно не ожидал застать их в таких позах. — Займёшься заключённым, чтобы я мог идти? — Саске направил на Сакуру полураздражённый, полунедоумённый взгляд. На самом деле это был не вопрос. Ему было плевать. Что бы она ни делала, его это не колыхало. Она сперва захлопала глазами, уставившись на него, потом медленно кивнула: — Я отведу Сасори назад. — Спасибо, — едва не выплюнул Саске, развернулся и закрыл за собой дверь. — А ты не мог сказать, что прямо за дверью ждёт Саске? — Сакура запрокинула голову и стрельнула в заключённого осуждающим взором. — Мог. Но что-то не хотелось. Разговор с Учихой реел над мыслями Сасори дольше, чем он ожидал. Чем больше всё внутри закипало, тем злее он становился. Этому самонадеянному сопляку хватило наглости его осуждать, ссылаясь на то, что за последние пару лет ничего он не сделал. Стоило напомнить, что именно он серьёзно подбил врага и помешал очередной войне, но это не было бы честно, ведь половину работы выполнила Сакура. К тому же он не собирался красоваться, как будто совершил это ради общего блага — что бы то ни значило. Ни одного встретившегося ему когда-либо человека «благостным» назвать было нельзя. В его понимании одни прогнившие настраивались против других прогнивших под громким лозунгом, что сражаются ради общего блага. Что именно делало человека чистым настолько, чтобы его определяди как хорошего? Твои намерения? Ни у кого не было добрых намерений, как бы сильно они сами себя в этом ни убеждали. Это измерялось в количестве любимых тобою людей? Сасори не мог постичь способность любить многих. Любовь теряла глубину и ценность, если распространялась на всех. Может, это уровень преданного служения богу? Если взять в качестве примера Хидана, то нет. — Я должна провести тебе психическое оценивание. Я не совсем для этого квалифицирована, но список вопросов у меня есть... — Сакура задумчиво постучала кончиком ручки по подбородку. — Нет, ты должна дать мне поспать, — Сасори скосил на неё быстрый и яростный, как молния, взгляд. Плохое настроение начинало просачиваться наружу. Он устал находиться в окружении людей, к тому же в этих идиотских браслетах-наручниках. — Не дождёшься, — девушка уложила папку себе на предплечье и принялась листать содержимое свободной рукой. — Ты и так знаешь, насколько я вменяемый. Пиши что хочешь, мне без разницы. — Вынуждена тебя расстроить – это не сработает. — Не в том ты положении, чтобы меня оценивать, — позлорадствовал он. Сакура проигнорировала шпильку. — Хорошо, тогда это сделает Саске. Или Наруто. — Едва ли это что-то изменит. Мне просто нужно, чтобы ты ушла. — О-о, — пропела она, ткнув его пальцем между рёбер. — У тебя одно из этих настроений, Сасори? — Прекрати, — он имел полное право быть не в духе и не желать что-то менять. Более того, в голове до сих пор не сформировался план побега. Гнить в сырой камере он не собирался. С каждым днём данное самому себе обещание становилось всё более и более отчаянным. — Тогда позволь задать тебе вопросы. Не из этого списка, ответы я сама напишу. Просто мне очень бы хотелось узнать о твоём прошлом. Как ты стал великим Сасори, — он указала на него рукой. — Ты никогда не рассказывал. Лицо Сасори сморщилось так, словно его только что больно ущипнули. — В нём нет ничего, что стоило бы упоминания. Никаких событий. Я изменил свой путь, потому что скука была невыносимой. — Я догадалась. Я не об этом говорю, а о самом начале. Ты помнишь что-нибудь о своих родителях? Он нахмурился, и морщин стало ещё больше. — Совсем немного. — Ты знаешь, какими они были? В каких отношениях? — Сакура не прятала интереса к тем двоим, кто произвёл на свет такого, как он. — Омерзительно человеческими. Мать была одержима своей верой, а отец — ею. Большую часть Сасори знал из рассказов Чиё и Юяке. Из чрезмерно негативного взгляда первой и чрезмерно позитивного — второго он собрал воедино более точную картину. В репрессивной Суне мать создала себе репутацию непорядочной женщины, а отец, к превеликому разочарованию Чиё, отчего-то влюбился. По её мнению, отцовская любовь была нездоровой, неестественной, она обвиняла мать в колдовстве. Расплачиваясь за своё прошлое, мать посвятила себя религии. Один из хорошо запомнившихся ему моментов — она на коленях, согнувшись чуть ли не вдвое, молилась. Много дней постилась и в течение этого времени хранила молчание, когда к ней обращались. Особенно хорошо впечатавшейся в память ссорой был случай, когда отец попросил её перестать себя резать. Сасори позже спросил у матери, зачем она это делает, и она ответила, что нужно воздать Ками высшую хвалу за то, что он спас её и благословил прекрасной семьёй. Он всё ещё помнил радостное, ветреное выражение её лица во время исповеди: точно её душа — рвущийся в небо воздушный шарик, который она держит за ниточку. Безумие. Теперь, став старше, Сасори понимал, что не здравый смысл то был, а зацикленность на очищении от нечистот. Исцеление находилось через физические травмы и приближало человека к ощущению правильности. — Звучит действительно по-человечески. Но я бы не назвала это омерзительным. Похоже, они любили так сильно, как умели. Это всё, на что способен каждый из нас, — лицо у Сакуры было мечтательным, меланхоличным. Не так уж отличалось от лица матери, засевшего в воспоминаниях неясным образом. Сасори таращился на неё, пока глазницы не высохли. — Этот разговор не имеет смысла. Что ты будешь делать с этой скукотой? — Какая там скукота?! Ты мне ничего толком не рассказал! — Ладно, какие у тебя ещё ко мне нудные вопросы? Её глаза загорелись, заставив отодвинуться чуть дальше. — Каково было быть куклой? А вот это уже поинтереснее. Сасори задумался: — Это как сидеть в доме с погашенным светом и изредка слышать скрипы, — свободный дом — единственное возможное для него описание. — Ну, это… — девушка воздержалась от слова «скукота». — Любишь тихие дома? — Не сказал бы. Но постоянный шум не люблю больше. Сакура задала ещё несколько ненужных вопросов, пока Сасори не надоело развлекать её и он не прилёг на бок лицом к стене, давая понять, что «оценивание» завершено. Снова повисла почти осязаемая тишина. Он понятия не имел, как услышанное помогло ей заполнить пропуски под настоящими вопросами.

***

Не многим повезло иметь двух матерей, на которых можно равняться. Цунаде и родная мать оказали на Сакуру одинаково сильное влияние. Однако с родной матерью она не могла долго находиться в одном помещении. Цунаде никогда не копалась в её личной жизни, вычленяя все проблемы и выкладывая их на стол как объект изучения за ромашковым чаем. — Я надеюсь, ты уже не пьёшь, — женщина времени зря не теряла. Её взгляд напоминал рентген. — Много — нет, мам, — Сакура сгорбилась и скрестила руки на груди. — Для тебя, может, это и не много, но нормы у тебя сомнительные, — заметила мама, сделав большой глоток чаю. — Сведи ноги и сядь ровно. — Полно, Мебуки, — Кизаши мягко похлопал её по плечу. — Мы сейчас Сакуру редко видим, дай ей хоть слово сказать. Сакура уже потеряла всякое желание «сказать хоть слово». Глаза бегали туда-сюда в поисках официантки. Редко когда встречи с родителями проходили приятно, с обоими было тяжело по разным причинам: мама всё воспринимала слишком серьёзно и придиралась к каждому шагу, отец же ничего не воспринимал серьёзно и всё обращал в шутку. Ино как-то призналась, что у неё от них голова идёт кругом, и Сакура не могла не согласиться. Хватило полчаса, чтобы у неё голова пошла кругом. Разговоры витали вокруг, как тёплые потоки воздуха. Девушка пыталась уловить хотя бы один и притвориться, что на самом деле ведёт беседу с другими. Подойдёт любой. Внимание привлекли сплетни двух женщин за соседним столиком. Обе со вкусом одеты, наверняка из состоятельных семей и, судя по частенько мелькавшим умным словам, получили высокооплачиваемое образование. — Говорит, муж признался, что хочет хотя бы раз взять в рот пенис, представляешь? И спрашивает меня, что ей делать! — причитала та, что сидела ближе. Руки у неё были покрыты диковинными браслетами, тяжёлые серьги свисали до самой челюсти и забавно колыхались. — Неслыханно! И что ты ответила? Я бы, право слово, растерялась, — вторая подалась вперёд с широко открытыми глазами, готовая усердно на всё кивать. — А что мне было ответить? Она сама виновата, что вышла за человека, о наклонностях которого знают все. — Да-да, безусловно! Сакуру невольно затянуло в проблемы богатеньких гражданских. В сравнении с шиноби их волновали всякие мелочи. Она старалась не осуждать их грубость, потому что не имела права подслушивать. Кроме того, шиноби сами выбирали свою жизнь, их никто не принуждал. Ей вдруг стало стыдно за сравнение. Может, она просто ищет другие выходы своему гневу вместо публичной перепалки с матерью — не в первый раз, кстати. — Так что у тебя нового? — едва не с обвинением спросила Мебуки. Ну началось, подумала Сакура. Она безнадёжно оглядела скопления людей за столиками. Никого знакомого, чтобы отвлечь. — Да так, всё по-старому: работаю в больнице, хожу на миссии или деловые встречи с Цунаде-сама… — Встречаешься с кем-нибудь? — перебила мать. Сакура, у которой конец фразы ещё вертелся на языке, закрыла рот и сглотнула. Вопрос вывел из себя: мама искала, за что бы её ещё раскритиковать вместо того, чтобы одобрить вещи, которые она делала правильно. Но эти плотно сжатые губы и суженные глаза не оставляли выбора. — Нет. — Что это был за молодой человек рядом с тобой? — Который? Я много с кем рядом нахожусь, — зевнула она. — Да, но этого я раньше не видела. Красноволосый. Сакура напряглась. — Гаара-сама? Он сейчас в Конохе, наверное, ты о нём? — хотя она никогда не стояла к Гааре так близко. — Нет, не Казекаге. Я видела вас вместе этим утром. — А, ты о нём, — туманно протянула девушка. — Да там ничего такого. А что? — Просто спрашиваю. — Почему? — Он красивый. Опасно красивый. Как раз в твоём вкусе, — Мебуки смотрела на неё не отрываясь. — Не начинай, мам. Это не то, что ты думаешь. Он заплутавший бывший ниндзя из другой деревни, — Сакура опустила глаза на растерзанную салфетку. — Знаешь, как я понимаю, что ты врёшь? По этому твоему глупому лицу. У тебя было такое же, когда ты говорила о Саске. Сакура была совершенно уверена, что никакого глупого лица мама не видит, а просто блефует. — Мне не разрешено говорить о нём. Приказ Хокаге. Его отдали под мою ответственность, пока он лечится. — Я не ругать тебя пришла, просто переживаю. Не можешь же ты меня за это винить после того, как чуть жизнью не пожертвовала ради смазливого личика. Ещё и преступника, — по-аристократически оттопыренный мизинец остановился на ней. — Я зна-а-аю! До смерти будешь припоминать? Говорю тебе, это совсем другое, — нет, это очень и очень похожий случай. Но разве матери объяснишь, что хотя в своих догадках та не ошибается, на этот раз она не станет целиком посвящать себя кому-то другому? — Но у тебя к смазливым личикам слабость. Пора перестать заниматься ерундой и найти себе достойного мужчину. Как насчёт Наруто? Он похорошел. — Дело же не в красоте, мама, мне это безразлично. Мне и одной хорошо, — Сакура врала ей много лет подряд и сейчас делала это не моргнув и глазом. — Превосходно, — ни с то ни с сего вмешался отец. — Теперь, когда мы закончили с этим ужасным разговором о мальчиках, давайте поговорим о твоих целях — завоевать мировой рекорд по прыжкам на палке пого. Как тебе это удастся? — сложив ладони под подбородком, он поднял брови в излишнем нетерпении. Сакура побагровела: — Папа, это было двенадцать лет назад. У меня этой палки даже нет. Она никогда не могла сказать наверняка, специально ли Кизаши ляпает какую-то глупость, чтобы снять напряжение. Очень долгое время она всерьёз полагала, что отец придумал свой собственный язык и один на нём говорит, теперь было ясно, что таков его способ справляться с дискомфортом. Чтобы быть женатым на такой настойчивой женщине, как Мебуки, требовался защитный механизм. Дочь предпочитала закатывать скандалы, а он был умнее. Весь остаток совместного вечера Сакура отвечала на пустяковые вопросы отца, заглушая серьёзный материнский допрос громким смехом и оживлённой болтовнёй.