Метаморфоза

Тяжелая ладонь смазано прошлась по щеке, царапая ее отросшим грязным ногтем, от чего голову отбросило в сторону, а в глазах от боли заплясали звезды. Каждый последующий удар был болезненнее предыдущего. Теперь понимал, что он всегда сдерживался, осознанно или нет — но факт. Битый час сотрясались стены ударами по беззащитному и обездвиженному, пока мучители продолжали насиловать его тело и сознание — ни единого живого места не оставляли. За что так жизнь награждает его из раза в раз, даруя боль на постоянной основе? Очнувшись, он вполне ожидал оказаться в грязном помещении, больше похожим на заброшенный давно гараж: облупленная штукатурка желтыми листьями сползала со стен, пока по бетонному полу бегали явно изголодавшиеся по крови и свежей плоти огромных размеров крысы, мешавшиеся под ногами. Молотки и наковальни, расположенные от него по правую сторону, открыто давали понять, что здесь не просто разговаривали — выпытывали и измывались. Возможно, что убивали. Следы засохшей алой жидкости были тому свидетелями. Разум затуманен, пелена накрыла сознание, стараясь оградить от страданий, абстрагируя от происходящего, пока громкие голоса изредка пробивались вглубь, но были такими далекими и непонятными, от чего вспышки боли проявлялись чаще. «Где… там…» — Что?.. — впервые голос подал. Ботинок ударил точно в грудь, валя на пол вместе со стулом, после чего был слышен характерный хруст. Это был не стул — рука. Сознание потеряно. Ведро воды — и все заново. Из раза в раз, изо дня в день продолжалось все вновь и вновь, пока счет им не потерялся вовсе. В моменты редких передышек он слушал мужчину, запомнившегося ему своей необычной европейской внешностью и снежно-белыми волосами, а круглые очки, вечно спадающие с носа, стали неким маятником, переманивающим внимание. Стул напротив, локти на колени и глаза в глаза. Голубые в холодно-серые, пронзительные. Говорит, задает вопросы. Всегда они одни и те же. Как ни странно, ни один из них не касался как-либо «бизнеса» Майки. — Тяжело тебе было?.. — Что? — Все, что с тобой происходило, мне известно. «Откуда?» — хочется задать, но распухшее горло не вовремя дает о себе знать, звуки выходят нечленораздельными. Мужчина медленно поднимается со стула и двигается к прогнившему почти до основания столу, стоящему сейчас только на одном лишь божьем слове, где берет бутылку и выливает ее содержимое в граненный, заляпанный стакан, возвращаясь обратно и, придерживая парня за челюсть, несильно давит на нее и раскрывает рот, смачивая его и горло долгожданной жидкостью, которую организм не получал уже достаточно длительное время. Потрескавшиеся губы немного увлажнились, отчего перестали невыносимо зудеть. — Откуда?.. — тихо, еле слышно. — Все просто. Расскажу как-нибудь позже, сейчас это не столь важно. Важнее то, что ты оказался здесь и освободился от этого человека, разве так не считаешь? На подобное заявление Такемичи лишь хмыкнул. Какая разница, где его лицо и тело превращают в одну огромную гематому? Хотя. Если уж и выбирать палача, то хотя бы любимого. Верно же?.. Или он чего-то не понимает? — Ясно, — кивнул мужчина, — мы оказали тебе не самый радушный прием. Честно говоря, то изначально я просто хотел избавить тебя от мучений, отправив в мир лучший, но разве не хочется тебе чего-то большего? Стать кем-то, способным встать наравне с Манджиро? Суметь дать ему отпор? — Нет, — четкое и ясное. Последнее, что хотел бы он делать — причинять боль Майки. Тот может и всегда мог, но сам… даже думать об этом больно. — Не спеши отказываться, Ханагаки. Я даю тебе пищу для размышления, а не требую немедленного ответа. Обдумай все хорошенько, у нас еще в запасе много времени, чтобы углубиться в этот вопрос. — Говорите также, как и психолог в школе, — глаза не выдерживают, закрываются, пока сознание медленно оставляет уставшее тело. — Угадал, на самом деле. По профессии я и правда психолог, притом высококвалифицированный, — белозубая улыбка блеснула. *** Думая, что самое тяжелое он проходил там, в старом и обшарпанном гараже, понимал теперь, как сильно он ошибался. Да, его условия «жизни» заметно улучшились, если сравнивать с предыдущим местом пребывания, но лучше стали они лишь для тела, и то не так уж и сильно, когда сам разум стал подвергаться пыткам гораздо более тяжелым. Мужчина все продолжал приходить каждый день, иногда и по нескольку раз. Беседовал долго, спокойно, ни о чем и обо всем одновременно. Множество вопросов задавал, получая на них лишь краткие ответы — не мог разговорить своего невольного собеседника, сразу же после него приходили люди, хватающие под подмышками и насильно сующие в рот белые кругляшки, что эффектом своим способны кости ломать всю ночь напролет, заставлять чувствовать ужасающую боль, словно тело все в огне горит, а внутренности наружу просятся. Одновременно с тем приносящие кайф, доводящий до состояния исступления. Парить и падать на дно одновременно. Прекрасно и сопутствующий ему антоним — мерзко (низко). — Знаете, грешить ведь не так уж и плохо, на самом-то деле. Так не считаете? — Не считаю, — глаз не открывая, также лежа на белых простынях после бурных сновидений, где сотни тараканов пожирали его раз за разом, пока солнце не взошло и не осветило сквозь решетчатое окно комнату своими лучами. Очень не хочется находиться с этим человеком в одной комнате и как-либо контактировать, но он единственный, кто вообще есть рядом. Тот, чей голос можно услышать и не сойти с ума в этой темнице из белых стен. — Очень жаль. Только согрешив, человек избавляется от влечения к греху, ведь осуществление — путь к очищению. Единственный способ отделаться от искушения — уступить ему. Так уступите же мне. Освободитесь. Разве вам этого не хочется? Вы же чувствуете, что за каждым грехом таится какое-либо наслаждение? Приятно… — Я уже дал свой ответ ранее. — Жаль, — вздох, и сразу взгляд тяжелый, — ни разу не хотелось быть отмщенным? Вы сам — один, кто может за себя отомстить. Просто представьте, вспомните все то, через что пришлось пройти Вам. Поймите, что и сейчас происходящее полностью на плечах этого человека. Вы бы здесь не находились, не будь причастны к нему хоть кончиком пальца. Глаза Такемичи покраснели от бешенства, в которое он пришел из-за слов, произнесенных сейчас. Никогда он еще не чувствовал, как это чувство медленно поднимается по венам, кровь бурлит, а эмоции требуют высвобождения. Отделяли его кулак от лица недоврача лишь кандалы на запястьях, спасшие сейчас мистера Дориана от насилия. — Да что вы знаете, помешанный докторишка, — зубы крошатся друг о друга, — он виноват, говорите? Он меня сейчас здесь держит? Очень сомневаюсь, что это так. Что вам, блять, от меня надо. Голова Дориана медленно, но верно приблизилась к лицу Такемичи, произнося полушепотом, хриплым, успокаивающим голосом, да таким, что, если не знать значение сказанной сейчас фразы — заслушаешься. — Я хочу, чтобы ты освободился. Прими изменения. Хочу, чтобы ты понял, чего на самом деле хочешь, — ухмылка тронула тонкие губы. — Заходите. Снова двое мужчин и снова рай и ад. Главное в этой жизни — стабильность. *** Кажется, что все вот-вот закончится. Ночи становятся все длиннее, глаза открывать с каждым днем все сложнее. Будто пылью они засыпаны каждое утро, горло дерет от громких стонов и криков, разносимых по помещению по вечерам. Стоны те удовольствия и боли одновременно. Если по началу испытывал отвращение к этим «лекарствам», то сейчас жизнь без них кажется тусклой и невыносимой. Незнакомцы больше не заходят, только мистер Дориан, что оставляет таблетки на краю тумбы, а после уходит, говоря лишь одну фразу из раза в раз: «Сбрось оковы». Оковы и правда уходили точно также, как и крыша медленно, но верно съезжала. Бороться с самим собой было невыносимо. Взгляд постоянно цеплялся за белые маленькие точечки, способные хоть что-то сделать с невыносимой болью, съедавшей его и выворачивающей. Они притупляли, помогали хоть как-то жить существовать. Топот пяток о пол, звяканье тонкой цепи, что левое запястье к кровати присоединяло, руки прикрывают лицо, а глаза все следят и следят, будто таблетки пропасть в любой момент могут. Он пытается бороться. С ними, с людьми снаружи, с самим собой… С последним война ведется самая ожесточенная, страшная, и ведь Ханагаки с каждым днем проигрывает все больше, уступая медленно поглощающей его сознание препарату свой тыл. Дернулся — они уже в его руках. Две маленькие пилюли, способные на многое. Злость накрывает полностью за слабохарактерность, хочет уже бросить их в стену, удариться о нее головой, подобно круглишкам, чтобы не чувствовать всего того, через что приходится проходить, но он все также сидит, молчит и не двигается — не может. Слезы стекают с синих глаз (обещал же больше не плакать…), а на язык ложатся мелкие таблетки, вновь эйфорию запуская. *** Ханагаки начал видеть Майки. Каждое гребаное сновидение было о нем. Заново. Заново. Заново. Не помнит уже ничего хорошего. Правильно ли он вообще его любил? Точно ли любовь была? Точно нет. Конечно нет. Разве можно так любить? Только помешаться. Бил сильно и жестко. Бил. Бил. Бил. Почему только он бил? Почему только он вымещал свое недовольство? А как же сам Такемичи? Куда деть всю скопившуюся внутри него злость, что потоком рвется наружу, пытается высвободиться. Бренное тело поднялось на ноги, медленно принявшись ходить вокруг кровати, что недавно от стенки отодвинул и поставил ровно посередине комнаты. Зачем? Не знает. Просто так было нужно. Перестановка? Ха. Дориан уже очень долго не заходил к нему, Такемичи чувствовал, как медленно принялся сходить с ума. Также, как и врач перестал приходить, прекратились и поставки наркотиков. Белые стены давили все сильнее, сжимались, резали глаза, ослепляли. Если их перекрасить, будет ли также больно? Краски нет. Есть кровь. Насекомые, кишащие в венах, требовали свободы. Хотели выйти, а Ханагаки лишь помогал им, лбом врезаясь с тяжелым стуком в стену. Ударялся с каждым разом все сильнее, пока не увидел, как медленно, но верно покрывалась стена краской. Насыщенная. Яркая. Не белая. Руки уперлись в стены, пока капельки медленно падали на бетонный пол. В голову снова пришел он — высокий блондин с наглой ухмылкой. Все его выражение лица буквально кричало о том, как он насмехается, издевается. Капилляры в глазах полопались от давления, являя собой ужасающую картину человека, облитого в собственную кровь. «Когда эти жуки прекратят бегать… Чешется…» Отросшие ногти принялись расчесывать запястья, ускоряясь с каждой секундой и вдавливая все сильнее и сильнее, пока покрасневшая кожа также не начала выделять багровую жидкость. Чешется. Чешется. Чешется. Невыносимо. Пронзительный крик раздался на всю его комнатку. Его собственный маленький мир. Где-то на подкорке еще теплился разум, а точнее — его остатки. Скрип двери — вошел ублюдок в белом халате. — Такемичи? С Вами все хорошо? Взрыв эмоций, он и сам не заметил, как рванул со всей дури, совершенно не соображая, выворачивая запястья, пока железные оковы буквально рвали сухожилия. Брызжа слюной, он продолжал бессвязно и громко кричать, драть глотку в надежде, что все выплеснется, а он — освободится. Освободится?.. Осознание пришло неожиданно и совершенно незаметно, будто подкралось со спины, не привлекая к себе лишнего внимания, а позже — ткнуло в спину острием ножа. Дориан, заметивший эту заминку, улыбнулся, достал из переднего кармашка рацию и гордо произнес. — Он готов. В комнатку ворвались громилы, от которых Такемичи уже успел и отвыкнуть, да и не очень он запоминал их лица, скорее крепкие костяшки, больно бьющие под дых и по челюсти. Все внутри жгло от невыносимого желания вздернуть их, оторвать эти дерьмовые руки и запихнуть им в зад, размазывая предварительно рожи по этому самому полу. Хотелось мучить и исчезнуть. Убивать и умирать. Хотелось освободиться. — Смотрите, Такемичи, — до парня не сразу дошел смысл слов, а потому голову ему подняли насильно, после чего его глаза сразу же загорелись. Он не видел их уже несколько дней. То, что может спасти погубить его, может помочь. Ненавистного цвета кругляшки, успокаивающие внутренних демонов. Приводящие в сознание, пусть и на короткий промежуток времени. — Дай их мне. — Что-что? Вы что-то сказали, — довольная улыбка, будто отеческая. — Дай мне эти таблетки. — Почему же я должен отдать Вам их, Такемичи? Я чем-то обязан? Вы непослушны, агрессивны, а также жестоки по отношению к нам… Так почему я должен? Такемичи не знал, что ответить, но все требовало, чтобы наркотики оказались внутри него. Медленно подложить под язык, распробовать этот горький вкус, а после — снова в другую Вселенную, где все хорошо, где весь мир прекрасен, а гниды, отравляющие жизнь, давно сдохли. Убиты его собственными руками, пристрелены, растерзаны. Все. Все они мертвы. Но пока это только в другой Вселенной. — Я… буду послушным. — И как же мне верить Вам? Нужны гарантии, не считаете? Сейчас вы возьмете таблетку, чтобы вновь уйти в себя. — Что мне нужно сделать?.. Мужчина поправил очки и воротник, будто бы перед важным событием. — Заводите. В комнату втащили человека с грязным тряпичным мешком на голове, туго перевязанным на шее бечевкой, но не настолько, чтобы тот умер от нехватки воздуха. Нож коснулся острием ткани и медленно разрезал ее, являя собой парнишку. Слишком молодого еще. Достиг ли он совершеннолетия? Такемичи растеряно посмотрел в сторону Дориана, выражая свое негодование всем своим выражением лица. — Неужто не понимаете? — Не понимаю, — все прекрасно знает, притворяться глупцом пытается, но получится ли?.. — Верность нашу нужно заслужить. — Я о верности и не заикался, лишь о послушании. — Послушание без верности — пустозвонство. Бесполезно и не нужно, ведь предать ты сможешь в любой момент. — Даже если… я что-то с ним сделаю, разве это сможет доказать Вам мою верность, — риторический вопрос, на который все же дали ответ. Мерзкая улыбка украсила морщинистое лицо. — Не сможет. Конечно, не сможет. — Тогда для чего все это?.. Дориан промолчал, схватил паренька, едва находящегося в сознании, за шею, и с силой толкнул ему, Такемичи, в ноги. — Знаешь ли ты, кто это такой? Повертел головой — нет, не знает. — Он пришел к нам еще сорванцом. Мелким был, хвостом бегал за каждым, выполняя любое поручение, которое только ему могли дать. Даже добрался до довольно высокого звания буквально с самых низов. Не думал я, что он сможет когда-нибудь нас предать. Да и кого ради? Ради любви. Бестолковое чувство, не считаешь? Он медленно обошел Такемичи, осматривая багровую стену и касаясь ее кончиками пальцев. — Влюбиться в дочь босса чужой группировки и сдать расположение пыточных камер… Глупец, — Дориан на пятках развернулся на сто восемьдесят градусов и со всей дури влепил жесткую пощечину пареньку, только-только начавшему приходить в себя и вставать на колени с заломанными за спиной руками, от чего тот рухнул обратно. — Мне то какое дело до того, что произошло у вас? — в горле уже давно пересохло, таблетки, что теперь покоились на тумбочке, как и раньше, мозолили глаза. До них было лишь подать рукой. — Да, он насолил нам, поэтому и должен поплатиться жизнью… Помнишь ли тот день, когда вы с Майки перевернулись на машине? Те взрывы? Скрежет зубов. Помнит плохо, и все же знает об этом. Дориан рассказал, что случилось в тот день, что за ними наблюдали люди, что все знает. — Угадай, кто это был? — Он выполнял все по вашей указке! Не переворачивайте все вверх дном! — Естественно, что по нашей, самостоятельно действовать он бы и не смог, — повел плечами, будто говорил нечто само собой разумеющееся, — но инициативу раздробить в пух и прах колено Майки была полностью на нем. — И все же этого недостаточно, чтобы заиметь желание его убить… Ненавидеть — да, но убить… Первый щелчок. — Все сомнения, поселившиеся в голове Майки, откуда же они брались? — Вранье. — Чистая правда. Доказательства требуются? — подозвал громилу и взял листы из его рук, после чего безжалостно швырнул Такемичи в лицо. Все они упали на пол, некоторые остались перевернутыми. Там и правда был изображен Майки, а рядом с ним… был этот парнишка, что-то шепчущий тому на ухо. Второй щелчок. — Не повод… — Неужели ты думаешь, что все это время Майки спал только с тобой? Ты не особенный, Такемичи. Для него не особенный. Мелкий огонек зажегся. — Я… — Будущий глава не может спать с кем попало, ему нужны проверенные люди, а эта крыса прекрасно влилась в их коллектив. Репутация была безупречной. Разгорался сильнее и сильнее. Понимает, что не повод, но в груди неимоверно жгло от неприятного ощущения, от накатывающей злости. — Нет! — Твои ежедневные издевательства в школе… Ты правда думаешь, что к джокеру может быть такое отношение?.. Все намного проще, чем ты думаешь. Слухи распространяются неимоверно быстро, если работу выполняет правильный человек. Такемичи схватился за голову, острая боль ударила по вискам. Все болело и буквально горело. Ненавистью. Считает до десяти, до сотни, пытаясь себя успокоить, пытаясь доказать внутреннему себе, что даже все это не стоит смерти человека. Может, он и доказал бы, но другому себе. Не этому. Не изголодавшемуся по выплеску всего того дерьма, что в нем скопилось. Этот требует, нет, жаждет крови, насилия и жестокости. Хочет отомстить, наконец, за все то, через что пришлось ему пройти. Для этого достаточно лишь маленькой искры… Здесь же случился пожар. Издевательства в школе? Ладно. Причинил боль Майки? Тот заслужил! Крысятничал? Ха! Ебался с его возлюбленным? Да чтоб подавился этот уебок растраханной дыркой этого малолетнего подонка. Такемичи не особенный. Он не всепрощающий ангел, чтобы все спускать на тормозах, а потому, ощутив, как то сознание, настолько бесполезное сейчас, ушло куда-то на затворки, медленно двинулся в сторону парня, сейчас уже не кажущегося таким уж безобидным, чтобы было жалко лишить его чего-нибудь и помимо жизни. Гордости, быть может? Осталась ли у него она вообще? Такемичи схватил того за загривок, резко вздернув голову вверх, от чего тот протяжно замычал. — Так стонал ты под Майки, да? — Что?.. - хрипло. Как и сам Такемичи по началу. Первый удар был лицом об колено — из носа у того потекла кровь, а сам он, Такемичи, громко закричал от наслаждения. Щеки его зарумянились. Удары знакомые. Было у кого учиться. «Неужели это так приятно?..» Не отпуская волосы, он приложил парня об бетон, лицом водя по полу и слыша, как сдирается чужая нежная кожа. «Вот почему он всегда бил…» Подняв свою жертву, он снова приложил того об колено. — А в рот ты брал? Большой. Тяжело, наверное, было, — состроил грустную гримасу, — мне вот не всегда давалось. Такемичи отшвырнул (на удивление легкого) парня в стену, тот с глухим звуком ударился, соскальзывая по ней вниз. Сам Ханагаки слаб, тем более в нынешнем состоянии, но силы придавала злость и немощный противник, не сумевший дать отпор. — Ты думаешь, что этого достаточно? — подначивал Дориан, протискивая в чужую ладонь острый нож. Увидев каплю сомнения в чужих глаза, он сам обхватил руку Такемичи, встав у того за спиной, и подошел вместе с ним к парню, находящемуся сейчас на грани. — Если провести вот тут, — тыкнул кончиком в левую часть шеи, — резким, но точным движением, то удар будет смертельный. Грязный, но смертельный. Жертва достаточно долго будет задыхаться. Дориан, чуть крепче сжав кисть, принялся вдавливать нож, пока все рефлексы предателя начали давать о себе знать, и он принялся дергаться, извиваясь в разные стороны и как можно дальше отходя от ножа. Такемичи аккуратно схватил его за шею, вдавливая вновь в злосчастную стену. — Правильно, Такемичи, держи его… Нож все глубже погружался в плоть, а после — резкое и быстрое движение в сторону. Жидкость, фонтаном лившаяся из тела, выглядела, по мнению Такемичи, прекрасной. Расширенные зрачки, открытый широко рот и потоками выталкивающаяся из нее кровь. Вместе с медленно уходящей чужой жизнь он чувствовал, что освобождается. — Я не милосерден, я жесток. — Просто у каждого правда своя, не стоит из-за подобного переживать. Белая таблетка легла под язык, теперь она казалась не столько горькой, сколько сладкой, манящей. Жуки больше не бегали по организму, лишь тепло разливалось, а осознание совершенного затмевалось чувством окрыленности, удовлетворенности… Он освободился.