Метаморфоза

Воспоминания делают тебя таким, какой ты есть сегодня (Эрих Мария Ремарк) После того дня, когда Такемичи почувствовал, что он смог открыться внутреннему себе, прислушаться к голосу разума, не перекрытого барьерами страха, ограничивающими его во всем и всегда, его моральное состояние, подкрепляемое кетамином*, полностью пошло на поправку, если наркотическую зависимость можно назвать таковой. Каждое применение давало понять, что он все больше погружается в эту пучину, при этом не боясь погрязнуть дальше, глубже, чтобы основательно и уже безвылазно. Препарат требовал употребления каждые несколько часов, чтобы облегчить свои побочные действия в виде искажения реальности с негативным восприятием мира, повышенной агрессивностью, а также периодической передозировкой. После того самого дня Дориан не стал тянуть время, уже на следующие сутки выведя запертого в четырех стенах Такемичи, но не на улицу, а в другую комнату, больше похожую на нормальные жилищные условия, а на недоуменный взгляд ответил, что «сначала нужно идти на поправку». Как показывал календарь, висящий в медицинской оборудованной комнате, взаперти он просидел на протяжении полугода. «Попал в аварию» он весной незадолго до выпуска из старшей школы, сейчас же была поздняя осень. Голые деревья, опавшая и гниющая листва и промозглый ветер были тому свидетелями. Все вокруг наводило тоску, заставляло чувствовать себя еще грязнее, чем он есть на самом деле (утонул уже по шею, ничего не может поделать). Кошмары по ночам стали нормами (но были ли они ему страшны? Уже вряд ли). Перерезать глотку Майки сначала было тяжело. Слезы и тупая боль в сердце — удел жестокого сонного палача. Каждый раз по новому порезу. С каждым разом он все глубже, а крови — больше. Спустя достаточно длительное время Такемичи уже проворачивал колумбийский галстук*, тренировался во сне, чтобы позже уже наказывать неугодных крипсам в реальности. Соленая вода, стекающая с небесных глаз, постепенно иссохла, как и блеск жизни, сменив его на кровожадное сияние, требующее зрелища и расправы. Думал ли когда-нибудь, что уподобится тем, кого всю жизнь осуждал и презирал? Никогда и не смел, ведь имел свои убеждения и принципы, что с такой легкостью сейчас были стерты желанным и творящим чудеса кетамином. Убивать — незаконно? У крипсов свои порядки. Распоряжается жизнями лишь Бог? Свои Боги, свои Библия, свои законы — не ваши проблемы. Верховный суд — всему голова? Свой суд, и он гораздо более гуманен, чем те, что педофилов сажают на десяток лет, а после — выпускают на свободу, где те творят бесчинства дальше. Чья правда? (ответ дадите только вы сами) Каждый видит все по-своему, у каждого своя правда. Жизнь намного суровее, чем кажется народу, топящему за человеколюбие и добродетель. Глупое, глупое стадо. — За правду. Сломанная рука — меньшее из зла. — За свободу. Отрубленный палец — лишь доказательство верности. — За справедливость. Контрольного выстрела не состоится, истязание тела — тоже. Провинившийся в полной мере осознал свою ошибку, свой грех. Перед Богом крипсов покаялся, а Бог видит все и прощает. Защищает тех, кто с пути верного не сворачивает. Дни шли в хаотичном порядке. Вот он лежит, воет от боли, стонет от наслаждения и царапает стены, а после — отрывается, уходит в разгул словно дикий зверь на пастбище овец, пытается утолить свой голод. Изо дня в день, из раза в раз. Тоскует и скучает, мечтает вернуться. Рвет и мечет, желает порвать и уничтожить, порубить на мелкие куски, скормить свиньям и упиваться зрелищем. Целует и прощает, поглаживает себя снизу, щеки румянцем заливаются, негромкие стоны с губ срываются. Скребет ногтями, кричит, ненавидит и уничтожает. Он не понимал, как все это может в нем сосуществовать, ничто не уступает другому. Он, безусловно, влюблен, но ненавидит, вероятно, сильнее. Человек, что невыносим, одним своим видом вызывающий отвращение, под коркой где-то ноет, возвращения требует. Тот маленький мальчик, верящий, что бабушка его когда-нибудь полюбит, попросит прощения за все сделанное. Подросток, желающий, чтобы его возлюбленный признал в нем равного. Школьник, надеющийся на счастливую школьную жизнь. Все они в нем мертвы. Остался лишь холод, лед, толстым слоем покрывший все чувства, все то светлое, что в нем когда-то было. Сначала Такемичи думал, что во всем виноват Дориан, виноваты калеки*, лишь позже осознал, что это не так. Виновато его предыдущее окружение, медленно уничтожавшее его изнутри, перекрывающее кислород, закрывавшее глаза на его внутреннее состояние, на сердечные боли, на ментальное здоровье. Наркотики лишь помогли, наконец, разобраться в самом себе. Что там находится, чего ему хочется. Все то уродливое, вышедшее сейчас наружу — результат многих лет угнетения, жестокого обращение. Разве имеет право его кто-либо осуждать? Нет, сам лишь себе он хозяин. А под коркой то все-таки скребет.

***

Выстрел — точно в мишень. — Правильно, новичок, урок усвоен. Крупный мужчина подошел к деревянным манекенам, расположенным на стрельбище в ста метрах от стоек. — Лучше всего стрелять в живот. Если стараться целиться в голову, пусть и эффективно, но займет много времени. У нас нет времени, чтобы подбирать удобное положение для прицела. Пригляделся внимательнее. — Все пять выстрелов попали в цель, но видишь эти, — указал на плечо, — здесь ты его лишь парализуешь, но у него все еще будет шанс выкарабкаться и нанести ответный удар. Тут либо добиваешь сразу, либо учись стрелять лучше, чтобы таких промахов не было. Секунда промедления — и ты труп. — Понял. — Нравишься ты мне, пацан, взгляд бы тебе попроще — идеалом будешь. Отталкивал бы меньше, правду говорю, — похлопал по спине. — И без ваших советов обойдусь. — Сосунок… Дверь отворилась, в нее вошел Чифую Мацуно — заместитель главы крипсов, выглядящий как совсем еще пацан с пофигистичным взглядом на все. Оживлялся лишь в момент, когда перед ним появлялся Такемичи — его мишень для подначивания (0:100 — пока ни разу не смог заставить того хоть как-то отреагировать). — Осанай, шел бы ты отсюда, я хочу поговорить с моим Миччи… — Да! — строевым шагом, будто в армии (на самом деле все намного хуже) вышел, закрывая за собой двери. — Не Миччи, капитан, а Такемичи Ханагаки, — все также не поднимая глаз сказал парень, перезаряжая обойму. — Буду я тебя еще слушать, детка. Вместо ответа — новая череда выстрелов, два из которых попали точно в голову. Сбоку присвистнул Чифую, видя даже на таком расстоянии все мишени. — А ты у нас снайпер, детка. — Не тратьте свое время на бесполезные комплименты. Для чего вы пришли? — Кисаки сказал, чтобы мы все собрались в шестом зале, — Такемичи взглянул на него, — кажется, предвещается что-то очень интересное. Легкая улыбка тронула губы Такемичи. — Надеюсь, что твоя чуйка не подведет. Грубые руки Чифую опустились на округлые, но от этого не менее крепкие бедра Такемичи, принявшись их медленно поглаживать. Слегка затвердевший орган прижался сзади, сам же командир приблизился к уху своего подчиненного. — Может, в этот раз хоть по быстренькому? — Пошел ты нахуй, Чифую, — белая таблетка выпала из маленькой стеклянной баночки на руку и попала точно под язык. — Ха, 1:100, я выиграл.

***

— Думаю, все уже читали отчет, присланный сегодня утром, — мужчина средних лет сидел в большом кожаном кресле, рассматривая всех присутствующих, переводя взгляд с одного на другого медленно, плавно, читая эмоции каждого. Одновременный кивок. — Этот гребаный Сано вновь перешел нам дорогу, возобновив транспортировку оружия и «элитных коммунистических пезд» КНДР через Китай. От упоминания этого имени даже не дернулось ничего. Ни внутри, ни снаружи. Не первый год слышит о нем — уже отмучился. Теперь они — враги. — Мы до сих пор не в курсе, как ему удалось это сделать. Возможно, было бы два варианта, но тот, что с предательством — отсеивается. Я уверен в нем, как в себе. Вероятно, нашелся новый человечек, работающий из тени, сумевший прихватить себе часть сухопутных путей. — Разве возможно? Баджи — монополист. Он точно не подпустил бы к своим владениям и на пушечный выстрел. — Я говорил, что доверяю ему, а его людям — нет. Мне нужны сведения. Наша разведка работает просто отвратительно. Мы узнали обо всем только сутки спустя. Сейчас нам нельзя атаковать в открытую, мы пока не готовы к войне. — Так для чего ты собрал нас всех, Кисаки, не тяни. — Да, мы не можем начать войну открыто, но ударить изнутри — вполне возможно. Слабый глава — раздор внутри корпорации, — хитрые глаза вцепились в Такемичи. — Как читаешь, Ханагаки, ты готов ко встрече со своим возлюбленным спустя столько лет? Постучи ему по коленке, погладь животик, не ограничиваю тебя в действиях! Лишь одно — не убей. Уголок губ слегка дернулся, что не осталось незамеченным зорким взглядом. — Да, я готов. — Правильно, я всегда знал, что ты не подведешь меня.

***

— Никогда бы не подумал, что этот чертила вообще практически не заботится о своей охране — нанимать таких бездарей. Он что, самоубийца? Чифую и Такемичи аккуратно пробирались по этажам старого солидного отеля, по пути обезвреживая охрану, которую можно перечесть на пальцах двух рук. — Нет, без шуток, создается ощущение, что он сам ищет своей собственной смерти! — Чифую, закрой свой рот и просто идем уже! — не выдержал Такемичи, наблюдая, как вытягивается лицо его сослуживца. Из-за угла показались два охранника, пришедших на шум. — Придурок. — Да ладно тебе, Такемичи, я здесь быстренько справлюсь, а ты беги к любовничку, поласкайтесь там, а то мне же ты не даешь! Кувырком перебравшись на другую сторону коридора, Такемичи побрел в сторону нужной двери, слыша на фоне тихое копошение — скорее всего, Чифую уже всех уложил и решил прилечь отдохнуть. Возле двери оказался всего один человек. Такемичи засунул пистолет в задний карман черных брюк, идя так спокойно, что его даже не восприняли всерьез. — Кто вы? — Такемичи Ханагаки, у меня назначено с Вашим боссом. — Ничего подобного я не слышал. — А вы спросите его и узнайте, — легкая улыбка. Этот придурок и правда открыл дверь и спросил у Майки, была ли назначена встреча. Он и правда ума лишился, раз набрал себе таких убогих людей? — Вас не ждут, уходите. Двинулся точно на мужчину. — Я буду стрелять! Выстрел все-таки прозвучал, но нож оказался всажен в шею намного быстрее. — Черт, — кровь, попавшая на край ворота, испачкала крепкую шею. Такемичи лениво толкнул дверь, от чего она скрипнула. — Ну и где же ты, Майки, — оскал. «Наконец-то мы встретимся, любимый» - иронично прозвучало в голове.