Положи меня как печать на сердце твое

И дни полетели один за другим. Для Дани Милохина жизнь превратилась из привычного круговорота в настоящий смерч, который готов был разорвать его, но он не жаловался. Помимо своей основной работы теперь он несколько раз в неделю был на катке и до трясущихся ног отрабатывал элементы. Если бы он сказал, что было легко, он бы соврал. Было тяжело. Очень тяжело. И даже не от постоянных физических нагрузок, а от страшной ответственности, которая вдруг свалилась на него. До сих пор Даня отвечал только сам за себя, и собственные провалы были для него всего лишь обычным вторником, к тому же, его постоянно кто-то критиковал (а иногда для этого лучше было подобрать другое слово), но это никогда не волновало звезду русского тик тока. Он ведь сам себе судья, с какой стати ему равняться на других? Теперь он боялся. Именно боялся облажаться каждую секунду. Его буквально бросало в холодный пот от того, что что-то может не получится, что этим он подведет всю команду, Женю, и тогда она снова посмотрит на него «вот так». Как-то однажды он слишком заигрался и прослушал указание тренера. Ожидаемо, грохнулся со всей силы на лед, но вместо того, чтобы услышать подбадривающее «ничего, вставай» и улыбку от партнерши, поймал взгляд разочарования. «Ну ты же можешь лучше, только постарайся и у тебя получится..», — она еще продолжала что-то говорить под похожие по посылу слова Авербуха, но перед глазами Дани стояло ее лицо, не осуждающее, не злое, (хотя, честно сказать, будь Даня на месте Жени давно уже бы устал воспитывать себя) а грустное, с тенью того самого разочарования, от которого он бежал всю жизнь. Это было страшно. Нет, сказать, что никто давно не смотрел на него с разочарованием, нельзя. Вообще-то, это случалось постоянно. Было неприятно, слов нет, но от этого взгляда вдруг стало еще и больно, обидно, одиноко — целая палитра чувств, для большинства из которых Даня не мог даже подобрать подходящих слов. Ему показалось, что мир готов был обрушится. За эти несколько недель каток стал для него домом. Первым местом, где он чувствовал себя в абсолютной безопасности, где мог не боятся быть отвергнутым или непонятым, где потихоньку стал забывать про темное прошлое, но взгляд Жени напомнил ему о том, как же легко все это потерять. Как быстро эта волшебная сказка может развеяться, а виноват будет в этом только он. Опять он. На сердце упал увесистый камень. Было тяжело. Очень тяжело. Но Даня не хотел отступать. Не мог. Он никогда не был хорош в осознании, а тем более выражении эмоций, но сейчас дело было не только в них. Его будто несло в «Лужники» — скорее на лед, скорее туда — прыгать, падать, смеяться, смотреть на нее. Он почти физически ощущал, как здесь рождается что-то хрупкое и важное. Каждый раз, когда он брал ее за руку, за талию, поднимал вверх или просто сгребал в охапку, он как будто прикасался к чему-то святому и даже почти бесплотному. Часто Даня ловил себя на том, что забывал дышать. Странное сочетание двух полярных чувств полностью выбило его из колеи. Это и пугало больше всего. Давно, ещё в детстве, кто-то из воспитателей отдал Дане на Новый год игрушку, которую он так хотел — воскового ангела, болтающегося почти на самой верхушке куцей детдомовской елки. Даня ведь уже тогда не отличался особой мягкотелостью или впечатлительностью: часто попадал под руку учителям и воспитателям, получал выговоры, сносил наказания, не особенно заботился о прилежности в учебе, и хотя был жизнерадостным ребенком, с игрушками давно не играл, разве только на телефонах старшаков, которые уже успели их себе раздобыть. Но почему-то когда он увидел эту старую незамысловатую игрушку, покачивающуюся над огоньком гирлянды, внутри что-то проснулось, поднялась и прокатилась от груди до щёк теплая и шершавая волна. Он долго простаивал рядом с елкой, не отрывая взгляда от нее, ощущая как вокруг все стихает и внутри опускается такая тишина, какая бывает на утро нового года, когда все ещё спят, и на улице пустота, но внутри уже ощущение праздника, чего-то волшебного, что только-только начинается. Он долго просил отдать ему эту игрушку и в конце концов восковой ангел оказался у него в руке. Разглядывая его величавое и немножко грустное выражение лица (так непохожее на тупо-развеселые лица разных снеговиков и дедов морозов — других игрушек), он не замечал ни ребят, носившихся вокруг, ни орущих во все глотки воспитателей, ни всего мира. На его лице лежала печать иного чувства, не передаваемого словами, не определяемого мыслью и доступного для понимания лишь такому же чувству. Он тихо выдохнул и на секунду почувствовал, что и сам немного похож на этого маленького и белого ангелочка с фасеточными крылышками и полу печальными глазами. Он так не хотел с ним расставаться, что и спать лёг с ним в руках, но проснувшись на утро он обнаружил страшное: от его горячих рук и близости батареи (Даня спал у самой стены) хрупкий воск расплавился и светлое лицо уже не было видно, а хрупкое тело превратилось в кусок мягкого воска. Не стоит говорит, как долго плакал мальчик в холодной кабинке туалета в первый день нового года. Он возненавидел свои руки, которые уничтожают все, чего касаются, такую красоту... Прошли годы с того момента, и Даня уж забыл то тяжелое чувство, но теперь смотря на серьезную и уважаемую фигуристку Евгению Медведеву, улыбающуюся ему своими большими глазами, он снова вспомнил лицо ангелочка и вместе с нахлынувшим было счастьем ощутил панический страх снова сломать, испортить, покалечить. Прекрасное и немного грустное лицо с темными глазами, перед светом которых потухают софиты, прожекторы и самые яркие елки, встречало его улыбкой, от которой все льды в мире должны были растаять и стать теплыми водами океана, омывающего Лазурный берег. В Дане постоянно боролись желания обнять, завернуть в себя и не отпускать до скончания века, и убежать, спрятаться, скрыться, лишь бы не навредить светлой красоте. Борьба шла с переменным успехом. Он не слишком хорошо владел собой, может, это и к лучшему. Даня не считал себя романтиком, но считать тут нечего — нужно говорить. Русский язык велик и могуч, но и он не может описать то, что пронизывало Даню. Английский может: там есть много хороших слов. Вот, например, awe. Это не страх, не благоговение, не изумление, а что-то такое, что имеет в себе нечто от всех трех. Смешивает их все в одной гремучую смесь и предлагает выдохнуть вместе с воздухом в одном слоге. Есть и еще хорошие слова. Почему теперь английский так хорошо подходит Дане Милохину, который так боится упасть? Fall — неоднозначный глагол. Тоже всего один слог, но в нем не приговор, а предвосхищение глубины и долготы падения. Упасть — не значит умереть. Англо Сакская культура философична по своей сути. Падают там не только на твердый пол, лед или асфальт, но еще и в сон, открывая в падении новую страну, в болезнь, как в печаль и обиду, в любовь... Даня не слишком хорошо знает английский, но смог бы понять его. Это его язык. Дни шли один за другим, и вот, первое выступление было назначено на завтра. «Красавица и Чудовище», «Принцесса и Тиктокер», — СМИ пестрели заголовками об их предстоящих образах, но на самом деле и образов-то никаких не было. Был Даня — мальчишка в большой белой футболке, неуклюжий и смешной, и была Женя — царственная и до невозможности красивая в платье принцессы и ее же ста́тью. Практически антонимы — здесь, вместе. Она держит его за руку и шепчет на ухо: «Ничего не бойся — мы справимся». Кажется, в песне пелось по-другому, но уже поздно об этом размышлять. Время выхода на лёд. Даня — весь как натянутая струна, сделал один шаг, второй. Программа шла хорошо, а он только отсчитывал секунды до кульминации — поддержки. Заход. Поворот. Даня выдохнул. Руки предательски затряслись. Женя прыгнула. Прямо в его руки, не задумываясь. Поддержка почти выполнена, осталось только немного прокатится и все будет хорошо. Женя у него на плече. Секунда и... земля уходит из под ног. Хотелось бы сказать, что от эйфории момента, но похоже Дане не избежать повторения ужасной судьбы. Ангелочек снова должен растаять, и снова — по его вине. Милохин крепко прикладывается головой об лед, только успевая подставить руку или ногу, чтобы смягчить падение Жени. «Колени точно зацепило», — подумал он, слыша, как она шипит. Ему нельзя было брать в руки прекрасного ангелочка с елки. Нельзя было поднимать Евгению Медведеву — заслуженную фигуристку и светлую красавицу с немного грустными глазами. Все повторилось. Доволен?