Положи меня как печать на сердце твое

«Я вообще не знала умеет он стоять на коньках или нет. А я одиночница. Я знала, что это будет либо сложно, либо очень сложно», — с улыбкой говорила Женя на камеру, пока Милохин нарезал круги по катку и что-то кричал тренерам. Она слишком долго в спорте, чтобы не знать каково это. Готовясь к первому выступлению, она не могла позволить себе выдохнуть. Легко скрывать свои эмоции, если годами только этим и занималась, так что Женя ходила, как натянутая струна до самого последнего момента. Она ведь одиночница. Всю жизнь не было у нее другого партнера, кроме льда и более верных друзей, чем коньки. Тут дело даже не в доверии, а в выходе из зоны комфорта, разрушении порядков. Даня Милохин оставался для нее загадкой, которую разгадать сложнее, чем кажется. Да сорванец, да местами смешон и глуповат, но в то же время как-то по-знакомому задумчив, робок, даже тих. Иногда ей казалось, что в нем сосуществуют сразу два человека, и не поймешь, кто перед тобой сейчас. Женя была в растерянности: обычно она всегда видела людей насквозь, знала их наперед — эмпатия была ее сильной стороной с детства. Кто знает откуда она взялась, но до этого момента работала безотказно. Теперь перед ней будто стояли железные щиты, сквозь которые она не могла пробиться. И все, что ей оставалось — это просто смотреть, изучать, ловить те маленькие проблески настоящего Дани Милохина, который, она была уверена, прячется за этими стенами. Его не могло не быть. Она ведь не зря чувствовала, что-то маленькое, теплое и тяжелое под сердцем, когда смотрела ему прямо в темные и распахнутые настежь глаза — это не печаль, не тоска, и не счастье даже — уж больно крикливое это слово для тихого и ровного «чего-то». Женя готова была часами тренироваться, загонять себя до полусмерти, лишь бы не ощущать так отчетливо это растущее внутри «нечто», что даже и назвать нельзя. Она только немного успокаивалась, казалось, что приступ прошел, но перед глазами снова маячит фигура с белой макушкой и все начинается по-новой. Женя мучилась. Во всяком случае, она убеждала себя, что так и есть. Что щемящее в груди — ее очередное проклятье, от которого надо избавится любыми способами, но ноги все так же несли ее к катку и, когда Он был рядом, на грудь уже не давило, а наполняло чем-то воздушным и жгучим, от чего только и можно было, что улыбаться, улыбаться, улыбаться, смеяться, дышать каждой клеточкой так свободно, как будто под тобой сотни метров, а впереди небо и солнце, скрывающееся за горизонтом. А стоило немного отдалиться, попытаться вернуться на землю, как оживало в сердце что-то скребучее и шершавое, от чего хотелось свернуться в клубок и разорвать себе грудь, чтобы вытащить его оттуда силой. Силы-то у Жени было хоть отбавляй, но более слабой и беспомощной она не чувствовала себя уже давно, с тех самых памятных пор. Ближе к выступлению Даня тоже изменился. Нет, он продолжал нелепо шутить и смеяться, но глаза стали более внимательными, а левая бровь подрагивала чаще, чем обычно. Жене казалось, что она уже настолько заучила его лицо, что знала наизусть каждое пятнышко и замечала каждое микроскопическое движение. Он тоже боялся. В этом не было сомнений. Женя чувствовала это всеми фибрами своего тела: то, что он так старательно пытался скрыть прорывается наружу. Но разве он боится упасть? Она задумалась: «Возможно, ведь это его дебют», — Женя ведь тоже перед прокатами спокойствием не отличалась, но этот ответ был слишком простым. Нет, там что-то еще. Она заметила это уже в первый день, только подумала тогда, что ей показалось. Но теперь-то сомнений нет — откуда у 19-летнего парня такая тоска и черная глубина в глазах? О чем он думает? Чем больше эти мысли окутывали ее, тем дальше она погружалась в себя, сама того не замечая, воскрешала в памяти точно такой же взгляд. День после произвольной на Олимпиаде. Все решилось. Сошла первая злоба, слезы были выплаканы почти полностью. Она тогда подошла к маленькому зеркалу над раковиной и долго смотрела на себя, ненавидя и страшась того, что видела. В глазах уже не было боли и не было надежды. Звенящая тишина, пустота и тоска сосредоточились в этих маленьких точках, которые язык не поворачивался назвать глазами. Говорят, они зеркало души. Жене страшно думать о том, что творится у нее внутри, если сейчас она видит это. Миг застыл. Все мотивационные книжки, которые Женя даже мельком просматривала в жизни хором гласили: «Лови момент! Живи сейчас», — никогда ей это не удавалось, всегда думала только наперед, считала ещё не выставленные баллы, проговаривала про себя ответы на предстоящих интервью, а теперь будущее будто закрылось, его больше нет. Ну что ж, она в настоящем. Это они так советовали? Почему ж тогда Жене нисколько не легче, почему сердце болит так, что на языке практически чувствуется привкус крови, почему, раньше такой большой, мир схлопнулся до крохотной ванной в олимпийской деревне? Вопросы, на которые не найти ответов. Не у кого спросить. Страшно. С тех пор прошло уже много времени, но воспоминания все еще живы и даже в самые радостные моменты она чувствовала их леденящее присутствие, кроме... Впрочем, сейчас не так важно. Почему он? Откуда в нем это? Женя думала об этом уже когда они стояли, держась за руки перед выходом на лед. Первое выступление. Она чувствовала как он сжимал ее руку, будто держал не человека, а хрупкую фарфоровую куклу. Женя посмотрела на него: на лице ни следа легкомыслия, только сосредоточенное внимание, а подрагивающая бровь выдает страх. До нее вдруг дошло, что это тот самый «глупый тиктокер» Даня Милохин, над которым она смеялась, которого не воспринимала всерьез, с которым не хотела иметь ничего общего. Это он сжимает ее руку, а она волнуется за него, а не за себя! И тут в Жене будто прорвалась какая-то плотина: ее захлестнуло волной нежности, вперемешку с сочувствием и выстраданной радостью. Откуда? Думать уже не хотелось. «Ничего не бойся — мы справимся», — и они вышли на лед. Женя не чувствовала ни страха, ни боли, только Его. Она парила надо всеми, рассекая лед, как стены, сложенные из плитки ванны и кристаллизованных слез, в которых была заперта. Почему сейчас? Этот вопрос задала бы Евгения Медведева несколько минут назад, но в тот момент голова молчала — пело сердце. И вот кульминация — заход, поворот, поддержка и ... падение. Колени касаются льда, но Женя не чувствует боли. «Вставай, вставай, поехали дальше», — кричит она ему и улыбается от адреналина и какого-то еще неведомого вещества внутри, работающего лучше любого анальгетика. Она поймала его взгляд: испуганный, извиняющийся, обреченный, потерянный, и все что ей хотелось — это обнять его так, чтобы врасти в него, дать только понять, что он не виноват, не должен быть. Что этот момент не может исчезнуть с досадной ошибкой, он выше, чище и спасительней, чем все достижения, победы и радости. Один Бог знает, что он мог прочитать в ее глазах, но Женя отчаянно надеялась, что он поймёт, что щиты вокруг не помешают ему стать причастным Их миру, ведь такое чувство не могло вместиться только в одного человека — слишком уж велико, слишком свято. Все, что было после конца музыки Женя помнила плохо. Она только держала Даню за руку и кончиками пальцев пыталась нащупать электричество, которое сияло фейерверками только секунду назад. Оно здесь? После всех интервью они шли к гримерке не проронив ни слова. Перед самой дверью Даня вдруг остановился и сильнее сжал Женину руку. Она посмотрела на него и невольно содрогнулась: страх и боль в глазах уже не прятались ни за чем, а смотрели на неё, готовясь засосать вовнутрь. Что же он? — Прости, Жень, — его голос чуть сорвался и он перешёл на прерывистый шепот, от которого у Жени по спине поползли мурашки. — Я знаю, что виноват. Прости, прости пожалуйста. Я просто ужасно неуклюжий и глупый, и если ты не захочешь больше кататься со мной я пойму. Честно сказать, я и сам бы прогнал себя сразу же. Я подвёл тебя и... Дальше Женя слушать не могла. Она физически ощущала, как узкий коридор смыкается для него до размеров той самой ванны, в которой когда-то стояла она, утопая в собственном бессилии и боли. Он не заслужил этого ада, тем более сейчас, когда и винить некого. Она обхватила его лицо обеими руками и уверенно сказала — Дань, тебе не за что извиняться. Ты думал, в катании все так просто? Падение — это не конец света, поверь мне. У нас с тобой впереди такой путь и только попробуй сойти сейчас!, — Женя не узнавала собственный голос, который сейчас был ведом тем самым горячим и безапелляционным «чем-то», которое, кажется, уже начинало передаваться Дане. Она захлебнулась словами и просто продолжила смотреть в два его распахнутых глаза, похожих больше на чайные блюдца. Он и она. Со стороны, наверное, все выглядело очень нелепо: маленькая Женя, грозно держащая высоченного Даню, склоненного перед ней. Оба молчат и тяжело дышат. Но внутри в этот момент вокруг Дани рушились железные щиты, которые так долго пыталась пробить Женя, в его глазах за секунду сменилась тысяча эмоций, так что у Жени закружилась голова. Даня, как фея Динь-Динь — не может вместить так много чувств за раз, и все они покидают его со слезами. Женя удивленно ловит их пальцами и непроизвольно гладит его по щеке то тыльной, то внутренней стороной ладони. Все уже сказано. Они стоят, закрыв глаза. — Спасибо, — шепчет он.