***
На следующий день к той они, собственно, и направляются. На улице уже вовсю валит снег — как раз наступает первый зимний день. Чароит, правда, не особенно понимает, что именно надеется выяснить у неё Сапфир. Хотя… Она, вроде как, тоже одна из древнейших. Вероятно, хочет, чтобы та поведала им ещё о каких-то странностях, свидетельницей которых являлась. Кстати, о странностях. — Знаешь, — вспоминает Чароит, когда они собираются выходить, — сейчас, приводя в порядок свои воспоминания, я нашёл в них кое-что, что очень меня смутило. — Что же? — тут же оживляется Сапфир. — Слова лунян, когда те намеревались забрать меня с собой… — Подожди, — прерывает его Ванитас, глядя непонимающе, удивлённо. — Ты что, понял, что они говорили? Разве такое возможно?.. — Сам не знаю, — отмахивается тот. — Дело не в этом, а вот в чём: они обсуждали Адаманта. Подтвердили в очередной раз наши подозрения, а ещё сказали про какой-то… другой договор. Так и говорили. Мол, кто-то предложил им более выгодные, что ли, условия. Потому они и осмелились напасть вот так, всем скопом; потому и напали на меня, хотя, вроде как, не должны были из-за того, что я близок с Пейнитом. Сапфир задумывается на пару секунд. Или, скорее, не задумывается даже, а пытается всё это осознать и в мыслях уложить. Наконец, отвечает озадаченно, с сомнением: — Ещё один договор… Неужели? — «Неужели» что? — допытывается Чароит. И опять он всё недоговаривает! — Да так, ничего, — Сапфир старается произнести это максимально непринуждённо, легко. Получается не очень; выдаёт его, как минимум, чертовски обеспокоенное, взволнованное выражение лица. Очередные его тайны. Очередное прошлое, в котором Ной, быть может, разобраться и хочет, но себе не позволяет. По заснеженным полям идут они к лесу. Сапфир осторожно оглядывается по сторонам — всё ищет, не видно ли где лунян. Чароит сжимает рукоять своего меча — благо, кое-кто крайне предусмотрительно догадался оный для него сохранить. Холодно. Чувствует это — не то чтобы прямо-таки критично, ведь каменному телу это нипочём, но крайне неприятно. Солнца в небе совсем не видно — неоткуда брать энергию, для их активности необходимую. Потому большинство самоцветов и спят зимой. Большинство — но только не они. Чароит раньше и впрямь спал каждую зиму — все ведь так делали, за редким исключением. Но теперь Сапфир рядом с ним, и нет для него смысла в подобном времяпрепровождении. Отсутствие света, быть может, их и ослабляет, но совсем немощными, в конце концов, не делает. А ведь мир вокруг зимой выглядит так необычно! Тот же снег. Нечто подобно самоцветам сияющее, переливающееся кристальным блеском, но на поверку лишь замёрзшей водой оказывающееся. Говорят, снег существовал ещё при людях, и, быть может, — как знать — будет существовать уже после того, как исчезнут с этой планеты самоцветы. Снег, вода, природа — сами по себе воплощение вечности. Бесконечный цикл жизни и смерти, который, однако, в целом позволяет всему этому продолжать жить дальше сквозь долгие столетия. Снег тает весной лишь для того, чтобы обернуться водой — и вновь застыть в следующую зиму. И нет этому процессу конца. Так же происходит и со всем, что в природе есть; то же, по сути, происходит и с живыми существами. Со всеми, кроме них. Ошибок природы, застрявших на одном месте в этой непрерывно движущейся вечности. Если смотреть на это с такой точки зрения, то почти утешительной кажется та же идея родственных душ: то, что было единым целым когда-то, остаётся им, даже до неузнаваемости меняя свою форму. Вот было бы только ей хотя бы одно явное подтверждение… Но лишь идеей, красивой сказкой по-прежнему видится она всем. И только он, как сущий глупец, всё ещё наивно в неё верит, надеясь хоть когда-нибудь убедиться в её правдивости. — О чём задумался? — как-то скучающе вопрошает вдруг Ванитас, прерывая поток его мыслей. — О том, что, возможно, тот, кто придумал историю о том, что у некоторых из нас есть родственная душа, бывшая когда-то с нами одним человеческим телом, был не так уж далёк от истины, — отзывается он. Смысла скрывать это особо не видит, а потому так сразу и выкладывает всё, о чём рассуждал. — Родственная душа?.. — Сапфир усмехается. — Это имеет смысл, — Подходит почему-то ближе, почти вплотную, и смотрит чуть оценивающе, пристально. — Хм… Ты, наверное, подошёл бы, — будто бы делая вывод из своих наблюдений, заключает. А Ной не находится, что ответить — точно слова застревают в горле. Смешанные чувства: смущение, трепет и… умиротворение? Сам себя не понимает, в собственной же душе теряется далеко и надолго, будто бы выпадая из реальности. — Да расслабься ты, — беспечно улыбаясь, добавляет, видя его состояние, Ванитас. — Нет, конечно. Мне о подобных вещах рассуждать некогда. Я… пожалуй, слишком привык всё подвергать сомнению, чтобы во что-то такое поверить. И продолжает свой путь молча. Явно ни о чём в этой ситуации не беспокоится и никоим образом всерьёз её не воспринимает. Просто… развлекается. Развлекается — а Чароиту кажется, будто вокруг него рушится сама Вселенная. Точно гаснет необъяснимая, безосновательная надежда, что только недавно теплилась где-то в сердце. Так они проходят ещё некоторое расстояние. Сапфир то и дело задумчиво поглядывает на него, будто пытаясь понять, как на того его слова повлияли. Изучает. Любопытствует. Только и всего. Чуть погодя — говорит неожиданно, обернувшись: — Выглядишь мрачнее тучи, — и сам хмурится. — Что не так-то? — Всё не так! — невольно вскрикивает вдруг Чароит, останавливаясь и подходя на несколько шагов ближе. — То, как несерьёзно ты говоришь на такие темы… Как пренебрегаешь тем, что для меня важно… Едва ли не насмехаешься… Это, по меньшей мере, раздражает, чёрт возьми! — Ещё шаг к нему. — Научись уже хоть немного понимать и уважать чужие чувства! Я-то твои, в конце концов, стараюсь… — Ты чего? — Сапфир смотрит на него ошеломлённо, неподвижно застыв на одном месте. — Я не думал, что… — А ты думай!.. — бросает в ответ Ной — резко, отрывисто. И тут же вновь отдаляется, всем своим видом нежелание продолжать этот разговор выказывая. Так они и идут в тишине до са́мого леса. И лишь когда высокие вечнозелёные ели появляются перед их глазами, Сапфир вдруг произносит коротко и почти неслышно, опустив при этом взгляд: — Прости… Ной.***
В лесу, где они оказываются затем, стоит ещё больший мрак и ещё более сильный холод. Неприятное место. Ассоциации вызывает не лучшие. Кажется, что сама Смерть могла бы обитать в таком месте, как это: тёмном, неприступном, пугающем. Смерть — та самая, вкус которой ещё, вроде бы, совсем недавно Чароит, даже будучи бессмертным, почти что почувствовал. Ощущения тут примерно такие же, пусть и, естественно, куда менее явственно себя проявляющие. Разговаривать тут совсем не хочется — ни о родственных душах, ни о чём-либо другом вообще. Точно какое-то напряжение искрит в воздухе вместе с изящно парящими звёздочками снежинок. Даже представлять страшно ту, кто тут проводит всю свою вечную жизнь, — ту, к кому они, собственно, и направляются. …Несколько часов пути кажутся невыносимо долгими — точно каждая минута считается за десять. Но вот, наконец, спустя всё это время, показывается на горизонте обнесённое высоким тёмным — как будто тут и без того мрака не хватает! — забором здание. Вскоре они уже к нему подходят; оказавшись в непосредственной близости, почти беспрепятственно, как ни странно, открывают массивные каменные ворота. — Кто вы? — Тут же перед ними возникает самоцвет, кажущийся Чароиту смутно знакомым. Черновласый, среднего роста. Оникс, вроде бы. — Что вам здесь нужно? Голос его звучит достаточно агрессивно, давая понять, что тот явно враждебно к ним настроен. Что ж, оно и понятно: их тут никто не ждал. — Мы хотели бы поговорить с Параибой, — начинает Сапфир. — Это важно. — Настолько ли важно, чтобы столь внезапно и беспардонно её беспокоить? — отзывается Оникс с прежней неприязнью. Смотрит исподлобья, напряжённо, недоверчиво. — У меня есть одна вещь, которая могла бы заинтересовать её, — С этими словами Ванитас достаёт Книгу. — Знаете, что это?.. — Раскрывает её, позволяя увидеть чёрные страницы. А сам неотрывно глядит на собеседника, чуть провокационно усмехаясь. — Нет, — отвечает тот уже чуть менее уверенно. Несколько расслабляется, успокаивается. Наблюдая всё это, Чароит не может не отметить, что на сей раз и сам видит действиям Сапфира явное, помимо их необходимости для дела, оправдание: даже самому Ониксу сейчас, судя по всему, становится намного легче. — Впрочем… Пройдёмте за мной, — продолжает. — Параиба может не очень-то этой встрече обрадоваться, но угрозы вы, судя по всему, не представляете. И в этом не ошибается — не убивать же они сюда пришли, не сражаться. Просто поговорить. Так что Ванитас его доверие даже обманывать не собирается. Проблемой было лишь это самое доверие заполучить, что тот и сделал с помощью Книги. Они проходят по тропинке, ведущей от ворот ко входу. Расстояние совсем небольшое — даже непонятно, зачем было отделять от остальной территории леса столь малую площадь. Так или иначе, за возвышающимися чёрными стенами беспросветная мгла леса будто бы достигает своей вершины: солнечный свет сюда практически не проникает, да и то самое неспокойствие, что витает в воздухе, будто бы нарастает с каждой секундой. И, наконец, они заходят. Просторное, но всё ещё достаточно тёмное помещение открывается взору. Широкий зал — потолок высокий, сводчатый, где-то на самой высокой его точке сияет большой канделябр без единой, впрочем, свечи. Какие-то картины, в таком освещении кажущиеся почти инфернально-мрачными, висят в витиеватых рамках на стенах. Жутковатое место. Чароит думал, что стоит им только войти в помещение, и вся эта темнота закончится, но нет: судя по всему, то было только начало. — Я позову её, — говорит Оникс чуть рассеянно, когда они выходят в самую середину зала. Голос его эхом разносится по периметру. — Ждите здесь. И уходит, оставляя Чароита и Сапфира дожидаться его возвращения. Они стоят друг от друга на некотором расстоянии. Переглядываются. Оба явно чувствуют здесь себя некомфортно, чуть побаиваясь всего вокруг, но ни за что в этом друг другу не признаются. По крайней мере, Сапфир уж точно, с его-то вечной показной уверенностью и вечным желанием выставить себя в лучшем свете. Чароит, конечно, по сути своей такой же, но при необходимости этим всё-таки готов поступиться. И сейчас он, быть может, и рассказал бы об всём этом искренне и напрямую, будь с ним рядом кто-нибудь другой. Но перед Сапфиром, да ещё и после всех недавних событий… Не хочется пасть ещё ниже в его глазах. И без того выдал ему уже слишком много глупых откровений. Хотя… Его проблемы — не надо было так насмешливо и язвительно разговаривать! — Тебя не пугает это место? — всё же говорит Ной, обернувшись к нему. Не рассказывает о том, что чувствует сам, лишь медленно его к тому подводит. — Странноватое, — почти равнодушно бросает тот. — Но я ведь здесь не один, — смеётся. Встретившись с ним взглядом, Чароит понимает: пытается за этим смехом скрыть настоящие свои эмоции. Но какие?.. Скрывает хорошо — не найти подвоха, и, если бы Ной не знал его так, как знает уже сейчас, то ни за что не подумал бы, что что-то — намёк, скрытый смысл, — таится за этими словами. Но сейчас он будто бы с листа читает в них: «мне тоже страшно» — короткое, едва проскальзывающее, и «…но рядом с тобой мне намного спокойнее» — более явное, точное. И во взоре сапфировых глаз — который, в отличие от их обладателя, на сей раз не может полностью утаить все эмоции, — именно этому он и находит подтверждение. …Оникс возвращается. За ним, чуть поодаль, идёт и она — подняв взгляд, Чароит замирает на несколько мгновений, уже не в силах отвести его. Турмалин Параиба. Такая… Чарующе-прекрасная. Ростом ниже любого самоцвета из тех, кого Ной знает. Глаза — точно два покрытых тонким льдом бирюзовых океана. Волосы — короткие, едва до подбородка достающие светлые кудряшки, — как и у него самого, покрыты пудрой и лишь местами отдают голубоватым блеском. Одета тоже для них непривычно: вместо обычной формы самоцветов тело её скрыто за пышным тёмно-серым с голубыми же вставками платьем. Движется она к ним как-то величественно-неспешно — несмотря на свой низкий рост, впечатление производит очень даже внушительное. — Ну и кто же вы такие? — вопрошает требовательно, оказавшись напротив них. — Мы ищем кое-какую информацию, — сразу же начинает Сапфир, — так что хотелось бы задать тебе несколько вопросов. — Мне-то это зачем? — недоверчиво щурится. — Видишь ли, наше расследование связано с… прошлым самоцветов и возможной причастностью Адаманта к нападениям лунян, — объясняет тот. Будто бы знает, что она купится на это. Даже Книгу открывать не приходится. Тут же Параиба меняется в лице. Говорит, уже куда более благосклонно: — Ах, вот оно что… Тогда, думаю, я согласна на этот разговор, — замолкает на пару секунд, после чего добавляет: — Но, надеюсь, вы и вправду занимаетесь этим вопросом. Должен же кто-то, в конце концов, явить миру всю эту грязь! Подходит к ближайшему дивану и садится, жестом приглашая их последовать её примеру. Продолжает: — Итак, что вы уже знаете? — Ну, — Сапфир задумывается на секунду. — Что Адамант, Пейнит и Мрамор были первыми самоцветами. Адамант имел духовную связь с лунянами, а потому заключил с ними договор, который Пейнит и Мрамор поддержали. Но Мрамор после разочаровался в этом… А Гематит, тоже один из старейших, поддержал его. Стоит только произнести это имя — печальным и тяжёлым становится взор Параибы. — Гематит… — повторяет она. — Да уж. Он, определённо, сыграл во всём этом немаловажную роль. — Собственно, это и всё, — заключает Сапфир. — Хорошо… — Параиба несколько секунд сидит, не двигаясь и глядя в одну точку, но потом, наконец, продолжает. — Ну, а теперь к тому, что знаю я. А я знаю, поверьте, чуть больше, — выдерживает паузу. Вздыхает. — Не имею ни малейшего представления, с чем это связано, но так сложилось, что от природы есть у меня одна интересная… способность: меня всё время преследуют воспоминания из прошлой моей жизни. Там… Много людей, много событий. Я даже рисую по памяти тех, чьи образы оказываются особо ясными, — указывает на портреты на стенах. — Так вот. Судя по всему, та, чьими «костьми» я была, жила в этом мире как раз перед тем, как случился конец света, и обитала как раз в лесу на окраине тех земель, что сейчас превратились в остров. Да, именно по памяти я восстановила и этот дом, и эту одежду… Даже Оникс напоминает мне кое-кого из прошлого. Его я что в той, что в этой жизни спасла от смерти посреди этого леса. Тогда — от каких-то злых людей, сейчас — от лунян. Но ближе к делу… Из той же жизни я вполне себе ясно помню и Адаманта. Помню, что он был последним, кого я видела перед смертью: он сошёл с облака, что улетало куда-то далеко, когда весь мир вокруг был в огне. Это как раз неподалёку и происходило. И лунянам, а только они это и могли быть, он сказал, что вскоре с ними свяжется. Не похоже, чтобы они рассорились. Скорее, он остался здесь, чтобы установить в новом мире свои порядки, а потом уже, как вы и заявляете, с ними договориться. В общем, причин не доверять ему уже в этой жизни у меня было предостаточно. И вновь замолкает. Будто бы ищет на лицах своих гостей их на всё сказанное реакцию. Ни Чароит, ни Сапфир не могут скрыть удивления. Звучит всё это совершенно безумно. Безумно — но, как ни странно, более чем правдоподобно. А Параиба продолжает: — Естественно, в какой-то момент я начала проводить своего рода расследование. Прямо как вы, да, верно. И обнаружила я немало того, что окончательно заставило меня в Адаманте разочароваться. Узнала, что он, по сути, ради лунян всё это и устроил. Потому, в частности, я и поселилась здесь, вдали ото всех. Не хотела быть одной из его пешек, сражаясь и разбиваясь лишь для того, чтобы дать им всем поразвлечься. А Гематит, — И снова какая-то плохо скрываемая грусть виднеется в её глазах, стоит ей только упомянуть о нём, — пришёл сюда как раз таки, как и вы, в поисках информации и доказательств. И я… Признаю, позволила себе слабость: позволила, открывая всё то человеческое, что было в моём сердце, полюбить его. Ни на секунду в нём не усомнилась. А он… Он предал меня. Пришёл сюда, устроил погром, пытался меня убить. Лишь в последнюю секунду передумал — не смог… Вот, собственно, и вся история. Многое в её словах удивляет — даже ужасает. Чароит не знает, что и думать; не знает, как на всё это реагировать и можно ли теперь доверять тому же Гематиту. Однако именно его и упоминает, не удержавшись, в следующих своих словах. — Ну… Гематит сейчас очень помог нам, да и в целом, вроде бы, таким уж отпетым и безнадёжным гадом не кажется, — замечает между делом. — Наверное, он очень раскаивается… — Возможно, возможно… — задумчиво произносит Параиба — будто бы и вправду теперь своё к тому отношение несколько переоценивает. А Сапфир, быть может, тоже находится в смятении, но первый собирается с мыслями, задавая следующий относящийся к сути дела вопрос: — А что насчёт доказательств? Есть ли что-то… Достаточно конкретное, объективное и неопровержимое? — А вот тут, — интригующе отмечает она, — всё намного интереснее. И, вставая с дивана, направляется куда-то, как бы намекая всем видом, что и они могут — должны — за ней последовать.