***
Обстановка накаляется. Почти физически Чароит ощущает, как сгущаются тени, как темнее и безнадёжнее становится ситуация. В самом воздухе будто бы устанавливается это напряжение. Почти неотрывно глядят друг на друга Сапфир и Лунный камень; взор синих глаз первого полнится уверенностью и готовностью дать отпор; ярость, жажда мести виднеется в светлых, прозрачно-водянистых глазах второго. А Чароит — Чароит просто стоит чуть поодаль, с интересом и с некоторым опасением за ними наблюдая. Все луняне, находившиеся поблизости, тоже останавливаются, замирают в воздухе, — вероятнее всего, по приказу Лунного камня; точно так же, кажется, останавливается и весь мир. Всё-всё, кроме них двоих, и даже они сами — лишь взгляды их остаются живыми и столь многое выражающими. Выглядит… Пугающе. Точно этими взглядами они сражаются — бездвижно, нематериально. А может, и вправду так оно и есть. Кто первый сдвинется с места, кто дёрнется, не выдержит, отведёт взор — тот и проиграл. Простейшие правила. Простейшее, самое мирное сражение. Но Чароит как никто другой знает, каким тяжёлым может быть взор Сапфира, если тот захочет. А сейчас он даже со стороны кажется ещё ужаснее, ещё непреодолимее. Злится. Не так, как сам Лунный камень, нет, — куда более спокойно, сдержанно, как будто бы гнев его направлен скорее на саму ситуацию, нежели на очевидного её виновника. Лунный камень, как ни странно, сдаётся первым. Первый опускает взор — но лишь для того, чтобы, вновь его поднимая, произнести вдруг коротко и с надрывом: — Почему?! — Не кажется ли тебе, что из нас двоих это я должен задавать этот вопрос? — усмехается Сапфир, тоже молчание прерывая. И мир вокруг уже не кажется таким застывше-мёртвым, и Чароит может позволить себе расслабиться, услышав знакомый — совершенно, как ни странно, ровный, спокойный — голос. — Нет, — отрицает Лунный камень. — Это мой тебе вопрос. Почему, брат? Почему? Почему ты… Как посмел ты стать таким? Почему сделал это с ним?.. Говорит, вероятнее всего, про Мрамор. Ну конечно, о ком ещё могла бы идти речь у этих двоих! Значит, он до сих пор не простил Ванитаса. Это… Наверное, плохо. Плохо — но не хуже, наверное, чем факт того, что и сам Ванитас себя за это не прощает: это Чароиту становится очевидно, стоит только взглянуть на него. Сожаление, раскаяние — совершенно не к месту, ведь что он мог бы изменить? — ощущается в его взоре, в выражении его лица, в каждом его движении. А Лунный камень будто бы только этого и ждёт, только этим и стремится воспользоваться. Ничего больше не говорит — явно ожидает ответа. И ответ этот получает — не сразу, но достаточно быстро. — Он сам попросил меня, — говорит Сапфир, хотя в голосе его и не слышится уверенности. Не перед Лунным камнем он оправдывается, нет. Перед собой. Оправдание перед собой… Совершенно спонтанно вспоминается Чароиту тот момент, когда Пейнит не успел — не успел ли? — спасти Сфалерита. Точно таким же тоном говорил тот тогда. Неожиданные воспоминания доводят его вдруг до осознания: вот в чём всё, оказывается, дело! Раз Пейнит винил тогда себя… Значит, мог бы того спасти — не захотел. Общая картина складывается вполне себе логично: слишком многое Сфалерит узнал о том, как всё в их мире в действительности обстоит, слишком опасным для него и Адаманта стал со своим стремлением найти способ мирной борьбы с лунянами. Точно озарение снисходит на Ноя; за озарением же этим следует глубокое, окончательное и бесповоротное в Пейните разочарование. И решимость — безграничная решимость — всё-таки добраться до того, дабы проверить свои догадки. Все эти размышления занимают в общей сложности не более нескольких секунд — затем внимание его вновь привлекают Сапфир и Лунный камень. — Сам попросил? — Второй как раз таки чуть разочарованно на первого взирает, ещё больше его уверенность в своей правоте подавляя. — Ты не должен был соглашаться! Чёрт возьми… Он был нам отцом! Ближе него не было у меня никого во всём мире! — И тебя совсем не волнует то, сколько зла он причинил нам обоим? — вопрошает как бы между делом Сапфир. — Разве не он практически осознанно уничтожил твою левую руку? Разве он не использовал нас? Разве не он был готов пожертвовать тобой, если бы я не согласился, не поддался его провокации? — Всё, что бы он ни делал, он делал из лучших побуждений! — возражает Лунный камень. — Он просто… Просто хотел, чтобы всем было хорошо! Хотел, чтобы все были счастливы! — Я и не спорю, — отвечает Ванитас. — Вот только средством для достижения этого самого счастья стали мы. Мы же стали и ценой, которую он готов был заплатить за достижение своих идеалов, — прерывается на несколько секунд. Изображает непоколебимую решимость, хотя Чароит и осознаёт, глядя на него, как тяжело даются ему эти слова. — Но разве не заслужил он такой участи, какой и удостоился? Лунный камень, однако, в своём мнении так ни на мгновение и не сомневается. — Не тебе судить, — мрачно бросает, и одинокая слеза катится из его глаза. Видимо, будь тому причиной его связь с Луной или какой-то другой фактор, он как раз таки является одним из тех немногих самоцветов, что — подобно людям — способны плакать. — И я же стремлюсь к его целям. Именно во имя них и использую Книгу, — продолжает стоять на своём Сапфир. — Разве ты не видел, как я делаю это? — Этой Книги не должно было существовать! — восклицает Лунный камень. — Если только с помощью его смерти было возможно создать её… — То это было единственным возможным вариантом! — Сапфир перебивает его, всё же ненадолго выходя из себя и срываясь на крик. — То этого не должно было случиться! — возражает тот. — Кем ты себя возомнил? Думаешь, можешь вершить чужие судьбы? — Я всего лишь воплотил в реальность его мечты! — не соглашается Сапфир. — Ты никогда не любил его по-настоящему! — Да что ты вообще знаешь о таком чувстве, как любовь? — Как будто бы ты лучше моего осведомлён о ней! Чароит смеётся про себя. Учитывая всё, что он знает о Сапфире… Учитывая ту сторону личности, что уже ему открылась… Да, пожалуй, в какой-то степени и он с Лунным камнем может согласиться: любовь как явление Сапфир не особенно хорошо понимает. Всё рационализирует, во всём ищет смысл, логику. Но… Уж наверное побольше Лунного камня он в ней разбирается. Этот тип, кажется, и вовсе на любовь не способен. На граничащую с одержимостью привязанность, судя по всему, — да. Не на любовь. Иначе зачем ему против того, кого он, вроде бы, и должен любить, с лунянами объединяться?.. Конечно, можно было бы как раз таки его любовью к Мрамору всё это объяснить. Но… Даже сам Чароит, как бы ни любил — наконец-то он признаёт это за очевидную истину — Сапфира, не смог бы, скажем, между ним и Раухтопаз выбрать. А то, что чувствовал Лунный камень, — скорее, мания, почти зависимость, нежели любовь — чувство по своей сути светлое и злом обернуться неспособное. Их перепалка продолжается в том же духе. Слово за слово — ничего особенно нового или интересного. Спорят о любви, о чувствах, о намерениях — точно по кругу ходят, так и не находя взаимопонимания. Лишь ещё больше разгорается гневное синее пламя во взоре обоих; но если то, которым горит Лунный камень, готово, кажется, испепелить всё вокруг, то у Ванитаса оно разительно отличается — тёплое, страстное, пусть и такое же неукротимое, оно походит скорее на яркую вспышку света во тьме. А Чароит только и может, что прислушиваться к каждому звуку, присматриваться к каждому движению. Глядя на обоих, видит в них какую-то особенную непоколебимую силу, которой нет никакого объяснения; эта сила давит на всё вокруг, будто сжимает само пространство и время, делая то неуютным, практически непригодным для существования. Снова они замолкают — и снова, как некоторое время назад, сражаются одними взглядами, и каждый будто бы надеется подчинить себе второго, обрести над тем власть. Наверное, Сапфир давно мог бы поступить куда проще, используя для этих целей Книгу, но отчего-то он не спешит прибегать к подобным мерам. И, как бы ни боялся Ной за его благополучие, такое его бездействие не может не радовать: значит, он и вправду не хочет подчинять кого-то Книгой, если то, что он в дальнейшем прикажет тому сделать, будет идти против воли его «жертвы». Хотя, может, это лишь ему хочется так думать, а в действительности Ванитас руководствуется какими-то другими причинами. Впрочем, в это Чароиту как-то не особенно верится. Это столкновение взоров продолжается ещё в течение нескольких минут. Снова мёртвая тишина, снова напряжение. Точно искрящийся ярким синим же цветом электрический разряд проходит меж ними — и то же затишье, ещё секунду назад казавшееся вечным, становится теперь каким-то хрупким, будто бы готовым рухнуть, на тысячи частей расколоться. Странно. Страшно. И это происходит — происходит так быстро и резко, что Чароит и не осознаёт того поначалу. Просто в один момент Лунный камень срывается вдруг с места, прыгнув с облака вниз, и приближается к Сапфиру, сжимая в руке сверкнувший золотым блеском лунянский меч. Расстояние между ними сокращается за считаные мгновения: Сапфир только и успевает, что достать Книгу и раскрыть её, пользуясь ею не столько по назначению, сколько в качестве своего рода щита — Лунный камень, завидев это, почему-то медлит и нападать уже не особо горит желанием. Заносит поначалу свой меч — но останавливается, стоит Ванитасу только сказать: — И ты готов будешо так бездарно, бессмысленно уничтожить то, что он создал ценой своей жизни? Как и всегда, он избирает свою излюбленную тактику: не применяя к врагу никакого насилия, даже насильственного влияния на мысли, воздействует на того через эмоции, нажимая на слабые места, — не искажает изначальную суть его чувств, не завладевает его сознанием, как делал с лунянами с помощью Книги, но одной-единственной фразой заставляет замереть, остановиться, задуматься. Чароита это в высшей степени восхищает. Просто невероятно. Лунный камень стоит в раздумьях, пока Сапфир не делает решительно ничего и даже не особенно, вроде бы, пытается защититься. А Чароит понимает — настала его очередь вмешаться. Наверное, на это Ванитас и рассчитывает изначально: прекрасно осознавая, что сам не смог бы ударить Лунный камень, предоставляет эту возможность ему, выигрывая время и создавая наиболее для того подходящий момент. И также именно сейчас до Чароита вдруг по-настоящему доносятся его эмоции — будто бы ему тот их и передаёт, незримо, неощутимо, сквозь разделяющее их расстояние; даже стоя чуть поодаль, ощущает он, как непросто сейчас Сапфиру, как он колеблется, как ставит под сомнение каждое своё действие. Неспроста это, наверное; по сути, так он даёт понять, как нужна ему сейчас чья-то решимость, чьё-то безразлично-прямолинейное вмешательство. И хотя Ной, будучи излишне, наверное, эмпатичным по своей природе, никак не может убрать из всего этого эмоциональную составляющую и действовать хладнокровно, именно он и становится тем, кто это вмешательство привнесёт. Быстро приблизившись, он замахивается, давая Лунному камню понять, что готов его ударить; проскользнув назад и оказавшись позади него, уверенным движением притягивает к себе, сжимая его руки своими у него за спиной. В светлых глазах виднеется удивление и ужас, и на секунду Ной даже сомневается в своих действиях, но тут же одобрительно-понимающий взор стоящего напротив Сапфира возвращает его в реальность. Хотя бы его доверие он не обманул, хотя бы для него не стал разочарованием. Лунный камень предпринимает попытку вырваться. За ней следует ещё одна. И ещё. Он не успокаивается — даже осознавая, что по силе и по твёрдости Чароиту уступает, продолжает ему сопротивляться. Но тщетно — ни к какому результату это, как и следовало ожидать, не приводит. И Чароиту, и Сапфиру то кажется практически несомненной победой: как-никак, главный виновник всего происходящего теперь повержен. Однако забывают оба об одном крайне важном обстоятельстве, коим являются почти со всех сторон их окружившие луняне. Те, конечно же, замечают, что случилось с теперешним их лидером, но, видимо, выжидают, пока тот не подаст им какой-то сигнал к действию. Но вот Лунный камень с подозрительной покорностью замирает и лишь едва заметно кивает головой — этот жест не укрывается от внимания Чароита, но через мгновение, которое уходит на осознание происходящего, уже поздно становится предпринимать что бы то ни было. Луняне обращают против них град стрел, и невозможно становится хоть что-то сквозь него различить. Сапфиру уже не до моральных принципов, видимо, становится: Чароит видит, как тот активирует силу Книги, тихо произнося строки заклинаний и даже сдерживаться, как то было с Ониксом или с Гематитом, не пытается. Теперь уже и он выглядит до крайности угрожающе, и отступать явно не собирается, твёрдо намеренный отбиваться. Под почти мелодичные строки заклятий несколько близлежащих лунных облаков отдаляются, постепенно исчезая за горизонтом; начинается это с наиболее близкого к Ванитасу пятна, а заканчивается — тем, что находится практически подле Лунного камня. Вот тут-то что-то и идёт не так: ни этих лунян, ни его самого Книга отчего-то не берёт. Стрелы продолжают лететь от них во все стороны — Чароит едва успевает отражать их; в одиночку прикрывает Сапфира от них ото всех, пытаясь предугадать, куда луняне выстрелят в следующую секунду. Получается, к слову, неплохо: его самого пару раз задевают, но в Ванитаса им попасть так и не удаётся. Таким образом всё продолжается ещё некоторое время; стрелы лунян кажутся бесконечными, а Чароиту уже не хватает сил и внимания, чтобы скользить меж ними, иной раз принимая на себя их удары. — Ты думал, что сможешь победить меня, воспользовавшись им, дорогой брат? — смеётся Лунный камень, когда луняне в очередной раз попадают в Ноя. — Ничего я не думал! — злится Ванитас. Оставляя свои тщетные попытки воспользоваться Книгой, достаёт тот самый свой короткий кинжал и, только им и вооружившись, бросается прямо к облаку. Обращаясь к Чароиту, добавляет: — Спасибо, конечно, но дальше я… как-нибудь сам. — Но… — возражает тот. — Я справлюсь, — заверяет его Сапфир. Неубедительно. Совсем. Ной не был бы Ноем, если бы в это поверил. Потому и остаётся, несмотря ни на что, рядом, лишь назад чуть отступая, пусть вмешиваться и не смеет. — Я не оставлю тебя, — говорит громко и уверенно. — Как нелепо, — Лунный камень усмехается, переводя взгляд с одного на другого. — Вы оба… Такие жалкие. Но так друг за друга беспокоитесь. — Беспокоюсь? — Сапфир отвечает ему точно такой же усмешкой. — Да я всего лишь не вижу смысла в его присутствии: с тобой и сам смогу разобраться. — Ты как всегда излишне самоуверен, — отмечает тот. — А может, ты недооцениваешь меня?.. — даже осознавая его правоту, отзывается Ванитас. Какие же, всё-таки, странные у них взаимоотношения! Глядя на них со стороны, Чароит всё не может понять, что с ними вообще не так. Наверное… Наверное, примерно всё. Оказавшись рядом с тем на облаке, Сапфир вынуждает Лунный камень чуть отойти к противоположному краю; луняне, прежде беспорядочно — будто бы в слепой надежде попасть таки в нужную точку — раскидывавшиеся стрелами, останавливаются вдруг, будто бы чувствуя себя здесь лишними. Чароита это радует: позволяет расслабиться, отдохнуть, лишь наблюдая за происходящим с готовностью вновь вмешаться при необходимости. Лунный камень направляет на Сапфира свой меч — тот уклоняется; проскользнув у него под боком — проводит клинком, но лишь рассекает его одежду. — Разве ты забыл? — говорит ему тот. — Тебе всё равно даже не поцарапать меня оружием, предназначенным исключительно для лунян, — а сам уже готовится ещё раз ударить. И тут совершенно безумный план созревает вдруг в мыслях Ноя. От этой идеи он поначалу отмахивается, ей он противится, но всё равно, в конце концов, сдаётся, понимая, что это наилучший вариант. Стараясь всё так же не отрывать взгляда от происходящего, проходит он позади, ловя затем на себе удивлённый, как бы вопрошающий взор Сапфира. Оказавшись у входа в их укрытие, быстро заходит; поискав там в течение пары минут, выходит, держа теперь в руках тот самый предназначенный для борьбы с самоцветами меч. Лунный камень, видимо, чувствует наконец реальную для себя угрозу. Ужас читается в его взоре в эти секунды. Но тут же он берёт себя в руки — будто концентрируется только и исключительно на Сапфире, игнорируя присутствие Чароита и сверкнувшего в его руках смертоносного меча. А Сапфир почему-то вдруг оборачивается, будто бы продумывая что-то, и встречается с Ноем взглядом — пронзительно, долго, эмоционально. Точно хочет что-то ему этим сказать, хотя тот и не может пока понять, что именно; проходит ещё несколько секунд, прежде чем его безмолвное послание наконец до него доходит. Чароитовый и сапфировый цвета сталкиваются вдруг в отражениях их взоров, чтоX. Жизнь и смерть.
2 декабря 2021 г. в 07:02
Примечания:
Категорически (не) рекомендую читать эту главу под Louane — Aimer á mort ~
Утро, в которое они уже собираются со всей решимостью осуществить всё задуманное, начинается вообще не так, как можно было бы предположить.
Начинается — ещё до полного пробуждения самоцветов — с подозрительно-громких звуков снаружи, которые сразу же Чароита будят и сразу же кажутся ему угрожающими.
За эту ночь он и без того спал-то не так уж много: от силы пару часов, кроме которых всё время провёл в своих тревожных и хаотичных мыслях. Сон Сапфира был чуть дольше и крепче, и даже сейчас просыпается он лишь через некоторое время.
— Да что там происходит? — произносит раздражённо-непонимающе. Выглянув наружу — ещё больше злится. — Луняне! Да как много!..
Чароит и без него знает: уже успел посмотреть. До его пробуждения, правда, на встречу с ними не спешил, понимая, что с силой Книги справляться с ними будет значительно проще.
— В первый день весны… — говорит задумчиво. — Никогда такого не бывало.
— Я вижу в этом одну закономерность, которая мне не особенно нравится, — загадочно отзывается Ванитас. После — добавляет, почти неслышно, не к самому Чароиту обращаясь:
— И если за всем этим в самом деле стоит он… Что ж, тогда нам всем можно лишь посочувствовать.
Они выходят. Выходят — Сапфир раскрывает сразу же Книгу, готовясь от лунян отбиваться. Выглядит взволнованным — но явно не само их нападение, коих даже за эту зиму случилось немало, пугает его. «Точно, Лунный камень… — вспоминает вдруг Чароит. — Иначе и быть не может».
Рассекает мечом очередное неподалёку зависшее облако, пока Сапфир энергично, но, как и всегда, совсем не агрессивно расправляется с соседним. Они уже идеально работают вместе — привыкли: пока Ной прикрывает его, обычным способом лунян сражая, Ванитас отсылает другую их часть прочь при помощи Книги. Второй способ бороться с ними оба, конечно, считают предпочтительным и даже единственным верным, но выбирать, увы, не приходится.
Издалека они могут видеть, как то тут, то там по всей территории острова мелькают яркие пятна — проснувшиеся самоцветы тоже выходят сражаться. Сейчас они значительно слабее, чем были бы в любой другой момент. Это ещё раз доказывает: то нападение, что случилось сейчас, выходит за рамки договора Адаманта с лунянами. Тому ведь не было нужно, чтобы хоть кто-то из них — хоть луняне, хоть самоцветы, — в этих битвах получил преимущество. Это ещё раз подтверждает догадки о существовании второго договора — которые, в свою очередь, приводят путём несложных логических рассуждений к участию во всём этом Лунного камня.
И вправду — похожий на самоцвет силуэт возникает вскоре на одном из облаков. Когда это случается, Сапфир вдруг застывает на одном месте, едва не пропуская очередную партию стрел, летящую в него, — благо, Чароит оказывается рядом как раз вовремя, чтобы отбить те лезвием своего меча.
— Это… Это он, — с ужасом подтверждает Сапфир, всё ещё неотрывно на того глядя.
Самоцвет на облаке — беловласый, со светлыми-светлыми, почти прозрачными глазами и с металлом на месте одной руки, — усмехается вдруг, явно прекрасно все его эмоции распознавая и понимая. Опустившись чуть к нему ближе — говорит, к нему же и обращаясь:
— Что ж… Давно не виделись, не так ли, дорогой брат?
сверкают-блестят-играют на поверхности смертоносной стали в его руках. В сапфировом, как ни странно, несмотря на все обстоятельства, ощущается любовь. В его, чароитовом, — тоже любовь, но также удивление, непонимание и… ненависть? Нет, конечно же, не самого Сапфира ненавидит он — это чувство появляется внезапно и беспричинно, направленное на Лунный камень будто бы в каком-то предвосхищении грядущих событий.
И он вдруг решается; решается, и, сорвавшись с места, мгновенно оказывается там, рядом с ними — между ними. Выставив вперёд руку с мечом, полностью закрывает собой Сапфира. Уже собирается рассечь Лунный камень — но тот резко отклоняется назад, избегая удара, после чего, рассмеявшись, заявляет:
— Что ты о себе думаешь, жалкий прихвостень Безликого? Разочаровавшись в том, нашёл себе нового покровителя?
Бросает эти слова насмешливо; его явно всерьёз совсем не воспринимает.
— Не смей так говорить! — Гнев закипает в нём за долю секунды, вырываясь наружу. — Наши с ним взаимоотношения… Не такие! Это… Добровольный союз, основанный на взаимном интересе! — Ловит на себе одобрительный взгляд Сапфира.
— Звучит ещё хуже, — отмечает Лунный камень.
— Твоё мнение меня не интересует!
Этот диалог продолжается недолго; лишь потом Чароит понимает, что, отвлекая его разговорами, Лунный камень попросту рассчитывал, куда лучше бить — и, наконец, он делает это самым неожиданным образом: выхватывая откуда-то отнятый у Ванитаса короткий клинок, взмахивает им в воздухе, задевая тело Ноя. Поначалу тот недоумевает, не понимает, зачем то было сделано, но чувствует вдруг резкую боль; прикоснувшись к повреждённому месту, замечает, как что-то алое и липкое остаётся на пальцах. Кровь?.. Но как? Ещё несколько минут назад, когда луняне стреляли в него, его тело лишь покрывалось, как обычно, трещинами…
Точно, связь родственных душ. Так это всё-таки не выдумка! И сработала она в самый для того не подходящий момент. Значит… Сейчас они оба ещё более уязвимы, чем были всё время до этого. Что ж… Осознание этого, несомненно, пугает. Причём боится Чароит в большей степени за Сапфира, чем за себя.
А Лунный камень злорадно усмехается, окончательно растеряв остатки своего светло-наивного образа. Наверняка всё просчитал до мелочей, зараза. Чароита вся эта ситуация лишь злит ещё больше. Ещё раз он подаётся вперёд, готовый напасть, но промахивается. Промахивается — и уже лунянский меч нависает теперь над ним, едва не вонзившись в плоть. Лишь на долю секунды Лунный камень опаздывает: именно столько времени требуется Сапфиру, чтобы, оказавшись между ними, подставиться под удар.
— Дай мне меч, — шепчет он Чароиту, когда клинок входит в его тело, заставляя того сдерживать вскрик ужаса. — И уходи отсюда.
— Уходить? Но как же… — пытается возразить тот, но слышит в ответ решительное и не принимающее возражений:
— Ной. Пожалуйста.
Сердце — человеческое сердце — Чароита изнемогает, изнывает от страданий, стоит ему только увидеть Сапфира вот таким, стоит только представить всю ту боль, что тот ощущает, ту опасность, которой тот себя подвергает. И всё-таки он не может воспротивиться. Не может — а потому, вложив в его руку меч, спрыгивает вниз с облака, вновь лишь со стороны за происходящим наблюдая.
Сапфир истекает кровью. Впервые за свою уже не вечную жизнь, наверное, ощущает себя настолько уязвимым. Зажимает ладонью непрерывно кровоточащую рану. И — несмотря ни на что — всё ещё крепко сжимает в другой руке рукоять меча.
Нападает. Нападает так, будто бы вкладывает всё, что имеет, в один удар, будто бы не рассчитывает ни на что после. Рассекая Лунный камень на две ровные части — тот и понять ничего не успевает, так быстро всё это происходит, — ещё несколько раз проводит по тем лезвием, окончательно лишая того всякой надежды вернуть себе целостность. Затем — из последних сил, что становится понятно по выражению его лица, — берёт самый крупный осколок, кидая его вдруг в океан. И отпрыгивает назад. Луняне, лишённые своего предводителя, наконец-то оказываются подвластны действию Книги — стоит ему только оказаться на земле, убираются к себе, даже про разрушенное тело того забывая. Всё затихает — а Сапфир падает на колени, тяжело дыша и глядя в одну точку.
— Ванитас!.. — Чароит подбегает к нему. Садится рядом. — Ты как?
— Всё… просто прекрасно, — слабеющим голосом отзывается тот, поднимая на него взор. В синих — небесных, океанических, сапфировых — глазах читается так много чувств, будто бы он, всю свою жизнь от оных отказывавшийся, решает вдруг сейчас — напоследок — ощутить их все на себе в полной мере. — Я счастлив, что всё заканчивается именно так.
— Мы должны что-нибудь сделать! — возражает Чароит. — Наверняка ведь есть способ…
— Подожди, — прерывает его Сапфир. Прилагая к тому все возможные усилия, оказывается к нему близко-близко: так, что тот даже чувствует его прерывистое дыхание. Ещё одна встреча взглядов. В каком-то непонятном порыве Сапфир тянется к нему, вплотную прижимаясь; кровь, пропитавшая всю его одежду, обагрившая белоснежную до этого рубашку формы самоцветов, теперь оказывается и на теле Чароита, но едва ли сейчас тот может о таких мелочах беспокоиться. Едва ли он вообще может о чём-то беспокоиться, кроме Ванитаса — истекающего кровью, по-человечески слабого, по-человечески хрупкого, будто бы в поисках единственного спасения вцепившегося в него мёртвой хваткой. Мелкая дрожь бьёт обоих — не то от страха, не то от каких-то других чувств, понять практически невозможно. Практически неосознанно Сапфир подаётся вперёд, коснувшись его губ своими. Целует его — так, как, по рассказам Пейнита, это делали люди. И человеческие же, неведомые всем нормальным самоцветам чувства с головой захлёстывают их обоих. Находясь так близко, они хотят быть ещё — ещё, ещё, ещё — ближе; хотят ещё хоть на минуту, на секунду, на мгновение продлить этот момент абсолютного счастья, которое приносит им это простое, казалось бы, соприкосновение губ. Невероятно.
— Я… Я люблю тебя, Ной, — уже совсем почти затихшим голосом произносит Сапфир, наконец от него отрываясь. Тут же обессиленно падает в его объятия, закрыв глаза и роняя голову ему на плечо.
— И я… Я тоже люблю тебя, Ванитас, — решается наконец сказать тот, будто бы в тщетной попытке удержать его рядом с собой сжимая его тело.
Но лишь молчание остаётся ему ответом. И если секунду назад хотя бы слабая надежда на благополучный исход теплилась в его душе, сейчас, глядя на то, как жизнь — почти видимо — покидает холодеющее тело его родственной души, понимает он: поздно. Нет больше места никаким надеждам на счастье. Всё кончено.
Но почему же тогда вместе с тоской, с отчаянием, со скорбью, нахлынувшими на него всей своей тяжестью, чувствует он какое-то странное, необъяснимое облегчение?..