Апрель умирает в глазах напротив.

Чайльд честно считает себя абсолютно. Нормальным. Человеком. Ну, по крайней мере, он пытается. В ушах звенит, и это противное чувство звоночком в мозг — полечись и отдохни, никто не убьёт тебя за десять минут ничего не делания, но он всё равно продолжает стоять у плиты и готовить завтрак. Кэйи в квартире нет — укатил ещё с утра вместе с Кли и Альбедо на природу, оставив его, своего, на минуточку, «самого лучшего бро» — он цитирует — на пару с Чжун Ли, что за пять минут умудрился разбить два яйца мимо сковороды. Нет, это невыносимо, конечно, но Тарталья не из тех, кто будет жаловаться на жизнь. Он готовит яичницу — одну порцию, потому что сам есть не хочет ни черта, хотя последнее, что было у него в желудке, так это вчерашнее пиво, от которого утром пошла изжога. Мигрень разрезает нервы в голове в мгновение ока, Чайльд хватается за голову свободной рукой, хоть и не помогает нисколько. Немного тошнит, руки потряхивает тремором — нужно нормально есть и спать, но у него своё восприятие слова «нормально», и, сказать честно, искажено оно совсем не немного. Чайльд выключает яичницу на плите в надежде, что та успела дожариться, и почти падает на пол, потому что в голове невыносимо больно. Чжун Ли выскакивает на кухню как по зову сердца. И этот страх, эта паника в его глазах — еле заметная, совсем немного выраженная, но прожигающая всё изнутри, заставляет Чайльда подумать, что ради такого готов страдать от мигрени хоть месяцами. — Чайльд, — Чжун Ли оказывает рядом за секунды, кладёт свою руку ему на лоб, и та отдаёт приятным холодом. — Что случилось? А если, как в детстве, поцеловать, где болит, и всё по магии пройдет, или слабо? — Всё в порядке, — язык путается в зубах, и тело, непослушное, подводящее, дрожит и выставляет в неловкое положение — когда слабость льется из всех дыр и обнажается перед единственным человеком, перед которым хотелось казаться сильным. Чжун Ли поднимается с места — детский каприз в голове: чтобы не уходил и оставался всегда рядом, мешает нормально думать, — и возвращается со стаканом воды в руках. — Выпей, и будет легче. Чайльд пьет с чужих рук, потому что свои собственные — предатели и дезертиры — дрожат и не хотят слушаться, но пока Чжун Ли рядом, он не злится на тремор. — Спасибо, — Чайльд позволяет себе нахально положить голову ему на плечо, потому что хочется очень, и сердце требует, и ситуация позволяет. Чжун Ли заканчивает разговор молчанием. Они сидят, не двигаясь, в тишине квартиры, одинокие и полные мыслей и чувств, которые требуются наружу, но заперты на замок. Где-то в зале Люк носится из угла в угол и дегустирует каждый попадающийся на глаза провод. — Ты спал сегодня? — у Чжун Ли голос после затишья отдаёт хрипотцой. — Несколько часов. — Тебе нужен отдых и сладкий крепкий чай. Надо встать, я провожу тебя до кровати и заварю тебе один из своих сборов. — Я ведь и за признание в любви могу это принять. — Можешь, — он помогает Тарталье подняться на ноги и позволяет облокотиться на себя. У Чайльда звёзды перед глазами — от боли в голове, от переутомления и упавшего давления, — и звёзды внутри. Взрываются. Кровать доселе ещё никогда не казалась ему такой мягкой. И даже когда Чжун Ли уходит, детское сердце не протестует, потому что знает — он вернётся. После чая — что-то непонятное с привкусом мяты и цветка-сахарка, может, немного даже отдаёт закатниками, — действительно становится легче. Он сидит на кровати, опираясь спиной об её стенку, и Чжун Ли рядом с ним так правильно умещается у его ног, сложив руки на коленях, — действует как успокоительное. Термометр под мышкой пищит, и Чайльд достаёт его, едва не закатывая глаза, потому что «ну какая температура, Чжун Ли, всё со мной в порядке», а на светло-сером экране черные цифры показывают тридцать семь и пять. — Ой, — говорит он весьма красноречиво, достаточно для того, чтобы Чжун Ли понял суть. — Кажется, я всё-таки немного приболел. — Дай сюда, — Чжун Ли забирает градусник у него из рук и тут же хмурит брови — злится. — Совсем себя не бережёшь. — Так не для кого, — он, вздыхая, жмёт плечами. — Да, совсем не для кого. Чжун Ли расправляет одеяло на его кровати, натягивает повыше, закрывая Чайльду половину лица, и господи, как же жарко сразу становится, но попробуй только возрази — взгляд разочарованных глаз, как наказание. Чайльд прикрывает глаза, отворачивается на бок. За окном апрель — бушует ярким солнцем и тёплым ветром, и сердце у него в груди бушует точно так же. Чжун Ли роется в аптечке у него в комнате, достаёт оттуда какие-то лекарства и кладёт их на тумбочку рядом с кроватью, приносит стакан воды. Какой заботливый. — Поспи, а потом выпьешь, что я скажу. Чайльд кивает ему, даже не открывая глаз, а через мгновение чувствует, как чужая рука — всегда теплая, родная такая и желанная — проводит по его волосам несколько раз, и веки в секунду распахиваются. — Извини, — сдержанно произносит Чжун Ли и отворачивается в сторону. Дверь со скрипом открывается в коридор — нет, не уходи, останься рядом, побудь немного панацеей, пожалуйста, — и Чжун Ли тихо оставляет его комнату. У Чайльда в груди солянка из чувств и эмоций, но сон перекрывает всему этому кислород и отправляет на упокой куда-то далеко. Он просыпается в поту, но голова на удивление совершенно не болит. Одеяло валяется около ног, и футболка неприятно липнет к телу, амбре от него исходит просто невероятное. Надо бы в душ, пока самочувствие не так плохо, да только вряд ли на него потом за это не накричат. На кухне никого, в квартире тоже, в сердце пустота берёт пример с жилья и селится без приглашения, но чайник носом извергает пар, а значит, что Чжун Ли ушёл совсем недавно. Чайльд наливает себе кофе — организм требует растворимую гадость с одной ложкой сахара. Противный вкус оседает на языке, как в душе оседает обида на Кэйю за то, что они, имея в доме кофеварку и квалифицированного бариста, пьют отвратительную хуйню за триста мора. Он раскрывает окно — жарко. Пейзаж с высоты седьмого этажа не впечатляет. В Мондштадте красивая архитектура, очень, но, кажется, она обошла их район стороной, потому что здесь стены у домов серые, площадки для детей кривые, и дороги давно все в трещинах — отображение души жителей, а точнее, трёх переёбанных жизнью мужчин, живущих на седьмом этаже в двадцать третьей квартире. Чайльд ненароком замечает, как с горки падает маленький мальчик, но тут же встаёт на ноги и бежит дальше, возвращаясь к игре с другими ребятами. Забытая Кэйей на микроволновке на подоконнике пачка сигарет и зажигалка рядом соблазняет слишком уж сильно. Через минуту сигаретный дым мучительно губит лёгкие и клубами вылетает в раскрытое окно. Чжун Ли будет зол, но это потом, а сейчас — нездоровый эскапизм и смерть свежему дыханию, тлеющая в пальцах сигарета и грустная улыбка на лице, потому что улыбаться всё равно хочется, хоть и не с чего. Дверной замок в полной тишине квартиры, пугая, щёлкает ровно три раза. Чжун Ли с пакетом в руках заходит на кухню, и пакеты эти в мгновение падают на пол. — И для кого я сейчас потратил последнюю мору на лекарства? — голос звучит обиженно, Чайльд торопится потушить недокуренную сигарету об пепельницу. — Ну серьёзно, ты взрослый человек, пора бы начать себя беречь. — Всего лишь двадцать два, — поправляет он, усаживаясь на подоконник. Лёгкий поток ветра теребит волосы на затылке. — Всё ещё надо напоминать, чтобы теплее одевался и не забывал есть. — Не то чтобы мне самому в мои двадцать шесть этого делать не надо, — Чжун Ли поднимает с пола уроненные пакеты и выкладывает их содержимое — несколько пачек таблеток и продукты, которых должно хватить на готовку ужина, — на стол. — Но закрой окно, а то окончательно продует. Как себя чувствуешь, кстати? — Лучше. Спасибо моему умелому врачу за лечение, — Чайльд слезает с подоконника и садится на стул рядом с Чжун Ли, полностью игнорируя его просьбу об окне. Он быстро кивает на пачки лекарств. — Для чего таблетки? — От головных болей, переутомления, и я ещё взял жаропонижающее на всякий случай. — Не стоило. — Вообще-то стоило, и очень много. Так что попробуй только не пей. Лёгкий смех — как итог вида нахмурившего брови Чжун Ли — вибрацией отдаётся по всему телу и вызывает улыбку в янтарных глазах напротив. И в груди желание отчаянное бьётся неистово, хочется поцеловать очень, но кто ему позволит. И всё же, рукой своей он касается чужой и не получает за это действия ни удара током, ни угрызения совести. И Чжун Ли не говорит ничего. — Я приготовлю ужин. — Ты ляжешь в кровать и будешь отсыпаться, — у Чжун Ли голос ровный, но настолько стальной, что в поджилках сразу становится страшно. — А я приготовлю ужин. — Ну нет, я тогда лучше поголодаю до завтрашнего дня. — Не так уж и плохо я готовлю. Чайльд поднимает на него взгляд стеклянных глаз, и робкая вымученная улыбка застывает на губах. Чжун Ли прекрасно понимает, что всё это значит. — Ладно, — говорит он секундой позже. — Кэйя приготовит ужин. — А если он сегодня не явится? — Ему завтра на работу, куда он денется. — Да, и тебе тоже, поэтому я на таких же правах могу легко отправить тебя отдыхать перед тяжёлым днём, — он складывает руки перед собой и кладёт на них подбородок. А потом получает щелчок по носу, и этот слабый удар почему-то имеет способность раздробить внутри него всё. — За что? — Не дорос ещё, чтобы указывать. Чайльд кивком соглашается. В принципе, побыть в подчинении — у Чжун Ли — не так уж и плохо. Но ужин он всё равно сегодня приготовит. Солнце в зените за окном — светит ярко-ярко и будит мир. Просыпайтесь, котятки, смотрите на бренность бытия, наслаждайтесь видом раскладывающего по полкам продукты Чжун Ли и понимайте, что вы — безнадёжно, что вы — глубоко. Что вы — навсегда. Это становится чем-то затрудняющим жизнь на второй месяц их совместного проживания, потому что у Чайльда абсолютная потеря контроля над эмоциями и не до конца стабилизировавшиеся гормоны. Однажды Чжун Ли выходит из душа в одном только полотенце на бёдрах, сдержанно извиняется и говорит, что забыл стопку с одеждой на кровати. Чайльд кивает несколько раз и забегает в душ со скоростью света, искренне пытаясь выбить из головы образ спадающих с длинных растрёпанных волос на стройное тело капель воды. Не получается. В другой раз ему приходится наблюдать за тем, как Чжун Ли старательно пытается приготовить торт Кэйе на день рождения, но путает сахар с солью. В итоге они вдвоем стоят на кухне, готовят абсолютно ублюдский торт и мажут друг другу носы в креме, Чайльд ещё пытается остановить в себе желание слизать этот крем с чужого носа своим языком. Или случай, когда Кэйя неделю жил у Альбедо, и всё это время они были с Чжун Ли дома одни. Вдвоём. И нет, Чайльду абсолютно не на что жаловаться, просто сердце слабое и не выдерживает. По утрам делить на двоих чай и кофе. По вечерам после учёбы и работы заваливаться на диван и смотреть документальные фильмы про серийных убийц. Чжун Ли их обожает, Чайльд теперь тоже без них жить не может. Его переёбывает — током, потому что задумался и забыл вытереть руки перед тем, как воткнуть в розетку зарядник, — и воспоминанием, которое лучше было бы забыть, чем каждый раз прокручивать в голове чувство от касания чужих губ своими. Это январь, в Мондштадте холодно, у Чжун Ли аллергия на холод — буквально и метафорично, если уж на то пошло, а Чайльд из Снежной, ему буквально наплевать, что за окном метель, и несколько дорог уже успели перекрыть. — Холодно, — у Чжун Ли зубы стучат друг об друга в ритме вальса, и кожа вся покрылась красными пятнами, к которым прикасаться нельзя, но тот, кажется, уже совсем не выдерживает животного зуда. В квартире сегодня не топят — что-то полетело на обеспечивающей их ТЭС, и отопления нет во всём районе. Чайльд щеголяет по квартире в одних шортах и футболке и тащит Чжун Ли третий плед, который он стащил у Кэйи с кровати. — Совсем плохо? Чжун Ли в ответ кашляет и смаргивает с глаз проступивших слезы. Грёбанная аллергия, замучает и высосет все соки. — Я неделю назад купил бутылку вина, кажется, пришло её время, — говорит Чжун Ли, кутаясь в плед. — Она в нижнем ящике под раковиной, принесёшь? — Не лучший способ повысить температуру тела. — А ты что, знаешь какой-нибудь другой? Будь он Кэйей, то обязательно сейчас бы поиграл бровями и показал бы неприличный жест из двух пальцев, но он всего лишь Чайльд, поэтому без слов разворачивается на кухню и делает то, о чём попросили. Вино оказывается элитным и дорогим, так вот на что ушли последние деньги с зарплаты Чжун Ли. А после, как в тумане, — пробка отлетает в сторону, и то ли Чжун Ли настолько холодно, то ли душевно это необходимо эстетики ради, — но перед глазами человек, которого просто — хочется — пьёт из горла вино за тысяч сорок моры, и маленькая розовая струйка стекает вниз по подбородку, путаясь в одеялах и пледах. У Чайльда дыхание сводит, и действительно жарче становится, хочется футболку снять долой и шорты — долой, и вообще всё к чертям; он бесцеремонно перехватывает бутылку из рук в свои и так же отпивает несколько глотков. Вино жжётся, но до того это приятно, что хочется ещё. Эстетика, что сказать. Чжун Ли, вроде, от такого тащится. Чайльду алкоголь в голову не ударяет — ни через минуту, ни через пять, но Чжун Ли стаскивает с себя два одеяла, а это успех. Пятна, правда, с кожи не проходят, но они и не денутся никуда вплоть до момента, пока температура в квартире не поднимается хотя бы до двадцати градусов. — И как тебе только не холодно? — бормочет Чжун Ли себе под нос, пока последнее одеяло безвозвратно откладывается в сторону. — Тебе когда-нибудь приходилось в минус шестнадцать в одних шортах и кофте выбегать на улицу, потому что твой младший брат упал с горки и не может встать? — Кошмар, — Чжун Ли вытягивается на диване, обнимает подушку — он быстро пьянеет даже от пары бокалов, а тут половина бутылки и за раз, кажется, день обещает интересный исход событий. — Ты, значит, хороший брат. — И не только он. Хороший брат, хороший повар, хороший ученик, хороший любовник, хороший сын, да вообще, в принципе, золото, а не человек. А это уже алкоголь в крови развязывает язык и поднимает самооценку, нужно быстрее проветриться, иначе он разболтает Чжун Ли всё и обо всём, и не дай бог хоть на немного зарекнётся о том, что что-то к нему чувствует. Ну, любовь, точнее. — Врёшь ты всё про хорошего любовника. — Нисколько. Взгляд глаза в глаза, губы в губы, Чайльд почему-то оказывается совсем близко к Чжун Ли, и невольно слышится, как частит его пульс и как частит собственный. — Докажи, — у того на лице полуулыбка — какая-то тупая и, чтоб её, соблазняющая. Чайльд ведёт бровью, ищет в чужих словах подвох, но находит только себя, влюбленным до дури, и тянется к чужим губам. Чувствует вкус вина и пьянеет ещё больше, руки кладёт Чжун Ли на щёки, а тот и рад плавиться под жаром крепких ладоней, посему и отвечает на поцелуй сразу же, будто бы знал, что Чайльд сорвётся и потянется к его губам. — Ты чего застыл? Голос Чжун Ли пугает до чёртиков, Чайльд чуть не роняет кружку с кофе на пол от испуга, но вовремя приходит в себя и садится за стол. — Задумался. — Встал посреди кухни и завис. — Сильно задумался. — О чём? — Чжун Ли наливает себе чай и присаживается рядом с ним. Чайльд едва улавливает чайный аромат, пахнет почему-то яблоками. О том, что ты точно помнишь, но, наверное, хотел бы не вспоминать, а я хотел бы повторить, и не раз, и не два, но, кажется, целоваться мы можем только когда пьяные, поэтому давай достанем бутылку водки из холодильника и напьемся снова. Или апрель сулит тепло, а значит, повышать градус в теле тебе не надо? — Подумал, что хочу зиму, — говорит он и, по сути дела, не врёт. — Ужасно, — Чжун Ли делает глоток чая. — В Ли Юэ зимы были совсем теплые, но моей больной душе захотелось переехать в Мондштадт на юность лет. Если бы знал, что у меня аллергия на холод, ни за что бы не приехал. — Но ты всё же приехал. — И не сказать, что жалею. Здесь хорошо, когда не холодно. Да и когда холодно, тоже неплохо. — И почему ты всё же переехал? — кофе в кружке кончается слишком быстро. Чжун Ли отводит взгляд в рыжую поверхность стола, мешает что-то в чае ложкой, хотя, скорее, просто занимает руки, и слабо усмехается — у Чайльда мурашки, как же уютно это выглядит. — Не знаю, — ответ разит искренностью за километры. — Ты сюда поступил, я подумал, почему бы тоже не переехать. Чайльд резко чувствует, как воздух в лёгких заканчивается, и как трахея сжимается под весом слов — нельзя вот так сразу ножом в спину, словом в душу, чтобы почувствовать себя на секунду самым важным человеком, а потом понять, что всё бредни, и вновь разочароваться в себе. — Из-за меня приехал, значит? — Да. Вау, Чайльду срочно надо его поцеловать. Но выходит только под аккомпанемент лучей закатного солнца за окном робко коснуться руки, посмотреть — то ли жалобно, то ли благородно, и вымолвить неподъемное: — Спасибо. Чжун Ли прячет улыбку в глотке чая, перехватывает у Чайльда руку и не желает отпускать — плавно гладит большим пальцем его ладонь, и сердце вдребезги в груди — разбивается. — Как самочувствие твоё? — у Чжун Ли голос немного хриплый, но соблазняет это как-то слишком сильно. Кошмар. — В порядке. Пью твои таблетки, думаю, послезавтра вернусь в универ. — Чудно, — говорит Чжун Ли, вставая с места и относя кружку в раковину. И правда — чудно. Пока Чайльд помнит терпкий привкус чужих губ и как чужая рука греет его ладонь, всё хорошо.