Апрель умирает в глазах напротив.

— Я люблю тебя. У Дилюка в голосе нескрываемая искренность, а Кэйя всё равно никак не может поверить. Просто сидит на лавке рядом с ним, пытается разомкнуть губы, борется с желанием прокричать, что он тоже, что тоже любит, и что очень сильно хочет целоваться сейчас, но почему-то не получается. У него внутри весь разрушенный мир — годы мучений, невидящий глаз и что-то ещё такое родное, но далёкое, что не даёт нормально дышать, — воссоединяется, восстанавливается и снова становится комфортным для проживания, а Кэйя попросту счастлив, поэтому и предпочитает молча наблюдать за всем, что происходит. Может, это было ошибкой, потому что телефон Дилюка через секунду начинает буквально разрываться от звонков и сообщений. — Извини, — говорит он и встаёт с места, чтобы взять трубку. Кэйя резко начинает скучать по теплу рядом с собой, подрывается тоже, чтобы примкнуть ближе — сейчас ведь уже можно, правда? Но Дилюк отходит в сторону, снова начинает ругаться по телефону с кем-то — с отцом, боже, как всегда. Он уже почти кричит от ярости, сжимает телефон в руках. Того гляди, и хрупкий экран разобьётся под его напором. Альбериху остаётся только покорно стоять рядом и ждать. Когда Дилюк заканчивает разговор, вид у него куда хуже, чем пять минут назад. Хочется снова вернуться в ту атмосферу ночи и чувствовать лохматую макушку у себя на плече. Удивительно, как какие-то триста с лишним секунд способны уничтожить всё то, чего так отчаянно хотелось последние месяцы. Кэйя смотрит на время — за полночь. Это всё май виноват. — Всё в порядке? — спрашивает он робко и пытается дотронуться до чужой руки. Дилюк ему позволяет, чертыхается тихо в сторону и сам ластится ближе, потому что сейчас ему, такому побитому до неприличия, ласка эта нужна, как астматику стопроцентная сатурация. — Нет, — Дилюк сегодня честен во всем, но это совсем не радует. — Отец сказал, нужно срочно идти домой, кажется, он никогда не успокоится. — Мне проводить тебя? — от этой надежды в голосе его самого бросает в дрожь. В дождь. Метеоритный. — Кажется, нам есть, что обсудить сейчас, не думаешь? — Он выслал за мной машину, поэтому у тебя есть от силы две минуты. Дилюк не церемонничает. Кэйя завидует его умению подносить вещи так прямолинейно и пытается собраться с мыслями. Но машина приезжает раньше, чем он успевает сказать хотя бы слово, и Рагнвиндр только коротко улыбается ему на прощание и садится в салон белой Тойоты. Напусканная роскошь, у Кэйи нет никакой зависти внутри, только отвращение. И пустота где-то в районе сердца, потому что они так и не поговорили. Он тут же вынимает из кармана телефон, ищет номер Дилюка, чтобы написать ему, чтобы ответить на признание — да, так низко и совсем не романтично, печатными буковками и кучей восклицательных знаков, как он любит, — но нужного номера нет, как и понимания в голове того, что они так и не обменялись контактами. Ни разу не звонили друг другу за все полгода. Только иногда встречались после работы в исхудалом временем парке, говорили о жизни и, если настроение позволяло, делили одну пачку сигарет на двоих. У Кэйи боль пронзает тело мечом поперёк плоти, но он отмахивается от неё сразу же, потому что не страшно это, потому что легко потерпеть до завтра, встретиться на работе и в перерыве на ухо протянуть какую-нибудь сладенькую речь. Дилюк обязательно улыбнётся едва заметно, а потом утащит его в подсобку коротать полчаса отдыха поцелуями по всему телу. Кэйя почему-то уверен, что так всё и будет, — в конце концов, он знает Дилюка, как облупленного. Сейчас остаётся только вернуться домой, может, забежать в какой-нибудь круглосуточный за вином, хотя он и так сегодня выпил достаточно — боги, Дилюк сам принёс алкоголь, Кэйя вылакал больше половины бутылки, потому что нервы шалили, да и Дилюк слишком близко к его лицу заставлял что-то в груди отчаянно биться. Ему просто нужна была смелость. В итоге он всё равно всё проебал, конечно, но Кэйя пытается не заострять на этом внимания. Альбедо будет злиться на него дня два за такой упущенный шанс. В голове неловко протискивается мысль о том, что Чайльду и Чжун Ли он так ничего и не сказал. Поздравляю, Кэйя, со званием самого лучшего друга. Надо будет с ними поговорить. В итоге получается только поругаться на луну по дороге домой, в лифте нажать на неверный этаж и спускаться по лестнице вниз на два этажа, — а потом улыбаться до неприличия ярко и почувствовать ярую потребность выкурить пару сигарет. Грёбанная табличка «не курить», прибитая к окну, так и насмехается над ним. — Чжун Ли, не прикидывайся статуей, я тебя прекрасно вижу, — говорит он, стряхивая пепел с сигареты в раскрытое окно. Чжун Ли смущается в одно мгновение, неловко мнётся у его двери, и Альберих поворачивается к нему, чтобы показать, что он в порядке. Более, чем в порядке. — Всё хорошо? — О, ещё как. — Выглядишь нервным. И, стоп, подожди, ты пил? — Ещё ка-а-а-к, — тянет он, и сигарета дотлевает до фильтра. — Ясно, — заключает Чжун Ли и подходит к нему ближе. Морщится от запаха табака, но даже не думает уходить. У Кэйи заканчиваются слова, чтобы описать, как он ему благодарен, поэтому просто пшикает стащенными у Розарии духами в комнату. — Чайльд за тебя беспокоится. — Будто у него куча нервов, чтобы тратить их на меня. Скажи ему, что я в норме, просто словил шоковую эйфорию. — Неужели? — у Чжун Ли задумчивый, но всё равно немного счастливый вид, поэтому и улыбка лезет на лицо непроизвольно. — Есть повод? — Расскажу, когда всё уляжется. Чжун Ли ему кивает. И тихо уходит из комнаты, не удержавшись и потрепав его по макушке. Кэйя только смеётся — у Чжун Ли гордость в качестве содержателя семейства распирает, а ещё спокойствие на душе расстилается по душе белым. Четвертая сигарета идёт в ход совершенно случайно, и после неё голова начинает кружиться до неприличия быстро. Пора завязывать. Луна улыбается ему из окна, Кэйя сдерживает в себе желание в неё плюнуть. Май врывается в его жизнь ураганом и сносит всё на своём пути. Кэйя его ненавидит. Это оказывается чем-то болезненным и неясным, словно его в очередной раз предали, — Дилюк не появляется на рабочем месте, а Ноэлль вяло говорит, что Джинн попросила её сегодня отработать полную смену. У Кэйи что-то на грани паники в душе, и с Ноэлль за кассой день проходит не так хорошо, как он планировал. Нет, она чудесная, робкая и приветливая, но когда обнаглевший клиент лезет к ней с приставаниями, она почти выламывает ему руку. Розария только усмехается в стороне. Кэйя в перерыве спрашивает у неё, не знает ли она, где Дилюк, но девушка только смотрит на него, как на идиота. Барбара молчит тоже, и остаётся только ворваться в кабинет к Джинн, чтобы расспросить, что да как, и усмирить колотящееся сердце внутри, но Джинн сегодня нет на месте целый день. А когда она всё-таки появляется, то выглядит настолько уставшей, что Кэйя лучше себе язык отрежет, чем позволит заговорить с ней о своих проблемах. Он возвращается домой в абсолютном унынии — в очередной раз проклинает себя за то, что не догадался хоть раз в жизни спросить у Рагнвиндра его номер, — и квартира встречает его приятным запахом свежего ужина и Люком, мяучащим без повода и с ним. Кэйя берёт котёнка на руки, целует его в макушку и прижимает к себе, будто это последнее, что осталось ему от Дилюка. В голове отчётливо встаёт образ того, как Альбедо закатывает глаза и обвиняет его в излишнем драматизме жизни. — Ты уже вернулся? — Чайльд появляется в дверях в коридоре незаметно, Кэйя чуть не роняет Люка на пол. — Мы думали, что ты снова задержишься. — О, а я что, обломал вам романтический вечер? — спрашивает Кэйя, стаскивая с ног кроссовки. — Если так, то могу выйти прогуляться на полчаса, или сколько вам там надо? Чайльд не ленится подойти к нему и отвесить подзатыльник. Альбериху только непристойно смешно с того, как ярко краснеют у того щёки и взгляд падает куда-то в пол. — Ужин просто ещё не до конца готов, — говорит Чайльд в итоге. Кэйе немного стыдно со своей неуместной шутки, но он правда пытается не фокусироваться на этом. Архонты, что делать, когда ты не заслуживаешь своих друзей? Он улыбается ему, благодарит и заходит на кухню. Люк выбирается из его рук, начинает очередное путешествие по квартире с целью погрызть каждый провод, лежащий на своем и не на своем месте — да, Кэйя так и не отучил его от этого, он непутёвый отец и признаёт это с лёгким уколом совести. — И правда, ты сегодня рано, — подмечает Чжун Ли, которому Чайльд доверил заварку чая, и проверяет время на микроволновке. — Даже девяти нет. Что-то случилось? — О, ну, просто человек, который мне нравится, признался мне в любви, и я не ответил ему ничего, потому что ему срочно пришлось уехать, а потом я обнаружил, что у меня нет его номера, и сегодня он не вышел на смену, а я волнуюсь. После минутной тараторки в комнате повисает угнетающая тишина. Чайльд только в изумлении ведёт бровями. Чжун Ли почти роняет чайник себе на ногу, но вовремя возвращает себе контроль над руками. Спрашивает: — Это Дилюк, да? А Чайльд комментирует это одним только безнадёжным: — Ну и лох же ты, — и глупо улыбается. Ой, а сам-то. Кэйя показывает ему язык. Он не паникует, вовсе нет, просто завтра Джинн придётся выслушать любовную тираду, и тогда она обязательно покопается в личном деле Дилюка и даст ему его номер, а потом они поговорят, обменяются признаниями, и всё будет за-ме-ча-тель-но. Прямо как в его дешёвых трагикомедиях. И куда только скатилась его жизнь. — Чайльд, это было невежливо. — Прости, Чжун Ли, я просто пытаюсь смотреть на ситуацию объективно. Ладно, если так подумать, то он действительно тот ещё лох. Кэйя не сдерживает нервного смешка. Чжун Ли — единственный в этой квартире трезво мыслящий человек — улыбается ему успокаивающе, заваривает один из лучших своих чаев и даёт в руки. Вкус у этой непонятной воды лучше любого кофе, Кэйя, кажется, дошел до стадии, когда изменяет сам себе. — Всё образуется, — у Чжун Ли тёплые руки, Альберих чувствует это, когда тот снова вплетается ладонью в его волосы. — А то. — И я, на самом деле, очень рад за тебя, — говорит из угла Чайльд и быстро ретируется к ним. Это, оказывается, здорово — вот так проводить вечера в компании друг друга, делить одни эмоции на троих и ужинать в приятной тишине едва слышных разговоров. В последний раз они сидели так на Рождество. Кэйе слишком сильно по голове бьёт мысль о том, как же он по этому всему скучал. Ещё он, возможно, думает, что май не так уж и плох. На следующий день Рагнвиндр так и не изъявляет желание вернуться на работу, Ноэлль за кассой больше не кажется ему чем-то неплохим, и Кэйя врывается к Джинн в кабинет, как только получасовой перерыв вступает в действие. Девушка за столом пугается не на шутку, роняет ручку на пол и чертыхается себе под нос. — Кэйя, — говорит она с особым разочарованием. — Я по делу, это срочно, мне жизненно необходим номер Дилюка. Пора избавляться от этой ужасной привычки тараторить на нервной почве. — Я не знаю, чему я удивлена больше, — тому, что у тебя серьёзно нет его номера, или тому, что он тебе ничего не сказал. Джинн достаёт из кармана телефон. У Кэйи тревога подкрадывается к горлу и ду-шит. — Чего не сказал? — Он уволился. Вау. Сердце, где ты? Почему не стучишь? — По собственному? — Мне тоже жаль, — Джинн выглядит действительно расстроенной. — Я скинула тебе его номер в сообщениях. Ты скажи, у вас всё наладилось? — Почти, — Альберих ей улыбается — немного грустно, конечно, но как может. — Я не могу сейчас уйти, да? — Извини. — Ничего. Ему приходится вернуться к работе. Заваривать кофе, когда твои мысли блуждают по самым тартарарам вселенной, оказывается весьма проблематично. Розария ругается на него где-то с третьей жалобы клиента. Барбара, беспокоясь, интересуется, что случилось. Они тоже чудные. Может, даже если ему придётся уволиться отсюда, он будет по ним скучать. А он уволится, наверное, точно. Это так по-свински, Кэйя клялся себе, что Дилюк не является его единственной причиной, почему он остаётся на этом рабочем месте, и это правда так, но без Рагнвиндра он чувствует невероятную пустоту. Почему он уволился? Кэйя, конечно, догадывается, что не по собственной воле, и очень надеется, что это так, но кто знает? Может, Каэнри'ах устало смотрит на него с поднебесья и закатывает глаза от человеческой тупости. Когда Кэйя возвращается домой, чтобы переодеться — ещё один неудачный кофе и дрожь в руках, как итог, пятно на белой рубашке, которое, он надеется, отстирается, — слышит то, что не хотел бы, но мимо комнаты Чжун Ли проходит, навострив уши. О, архонты, они что, правда целуются. Лёгкий смех, вырвавшийся скорее нервно, нежели осознанно, и после этого сразу резкая боль в груди от того, что, архонты, да, они целуются, а это значит, что после всё изменится. Кэйя переодевается, вяло двигая руками, и мыслями витает в размышлениях о том, что теперь точно станет лишним в этой квартире. Вау. Просто здорово. Он снова ругается на май. В толстовке на улице оказывается жарко, но сейчас ему плевать, и он наконец открывает сообщение от Джинн. Десять цифр. Кэйя нажимает на номер с особой уверенностью, но теряет её всю, когда гудки меняются сиплым голосом. — Алло? Архонты. Как часто он начал их вспоминать в последнее время. — Дилюк, — Кэйя не может — не хочет — сдерживать эту радость в голосе, просто произносит его имя так, будто оно является кодом для предотвращения конца света. Его личного апокалипсиса, и просто спаси меня от всей этой жизни, от мая, ты ведь можешь, я знаю. — Узнал? — Конечно, — отвечают ему с другого конца. — Ну всё, значит, я никогда не разбогатею. — Ты что, правда веришь приметам из Снежной? — Кэйя не собирается отвечать на этот вопрос. — Очаровательно. — Ты в километрах от меня и всё ещё умудряешься заставлять моё лицо краснеть, тебе не стыдно? Майский ветер теплый, он обдувает его тело, волосы путаются друг с другом, но сейчас так наплевать, он просто рад тому, что говорит сейчас с Рагнвиндром. — Нисколько, если честно. Знаешь, я даже не буду спрашивать, откуда ты раздобыл мой номер, просто спасибо, что сделал это. — Почему ты уволился? — Кэйя спрашивает в лоб, желая поскорее избавиться от прелюдий — оставить их после самого горького. — Ну, мой отец всегда был нетактичным придурком, если честно. Но всё в порядке. Ветер резко меняет своё направления. О, Мондштадт, город ветров, свободы и одуванчиков, которые уже отцвели, что ты делаешь? — Там без тебя одиноко. Дилюк молчит с половину минуты, а потом говорит обнадёживающее: — Где ты сейчас? — В сквере. Думаю, уже можно назвать его «нашим». — Тогда я подъеду? — Ну нет, тебе придется сбросить трубку, а я так и не сказал тебе самого главного. Он может почувствовать чужую улыбку во вздохе Дилюка. — Тогда скажешь, как я приеду. — Искуситель. Дилюк прощается с ним, но говорит — успокаивает, — что ненадолго, и Кэйя просто садится на одну из скамеек и начинает ждать. Это становится невыносимым на пятую минуту, но именно в это время родная копна красных волос появляется в парке. И, боже, эта улыбка на лице Рагнвиндра — да Кэйя бы жизнь за неё отдал, и не одну. В итоге они просто стоят друг перед другом не в силах ничего сказать. Кэйя, возьми себя в руки. — Я тебе цветов нарвал, — говорит он в конце концов и берёт с лавки сорванную по дороге до сквера охапку чьих-то ветряных астр. Он надеется, что хозяйка палисадника не разгневается на него архонтам. — Кошмар, ты же ведь их украл. — В знак самой искренней любви, — Кэйя озвучивает эти слова с особой гордостью, потому что правда искренне. — Значит ли это, что я не зря позавчера поддался порыву и признался тебе? — А сам как думаешь? — Думаю, что кошмар как хочу тебя поцеловать, если честно. Кэйя смеётся, но не противится. Сам притягивает Дилюка к себе и целует первым. Это неловко, но в первый раз всегда так. В первый раз ещё звёзды перед глазами селятся на долго и не желают уходить, и сердце в груди мечется туда-сюда, будто готовится выпрыгнуть. У Дилюка губы совсем сухие, их кожа слегка царапается, но Кэйя не жалуется, потому что у самого они такие же. Пора бы ограбить какой-нибудь магазин, где продаются гигиенички. — Вау, — говорит Дилюк, отстранившись. — Нужно будет повторить. — И не раз. Рагнвиндр молча соглашается. Лавка — уже такая родная — для них теперь, как личное ложе, и Кэйя не стесняется, ложится на неё спиной, а голову кладёт Дилюку на колени. В первый раз он без задней мысли позволяет ему перебирать свои волосы пальцами. Кэйя не знает, что чувствует и что должен чувствовать, мысли снова возвращаются к Чайльду и к Чжун Ли, потом мечутся к Рагнвиндру, которого в жизни теперь куда меньше, чем было, а точнее — вообще нисколько. На удивление, после взаимности чувств ситуация не налаживается, и ему ли об этом не знать, но он всё равно каждый раз верит в то, что всё будет хорошо. — И что мы теперь будем делать? — спрашивает, немного отчаявшись. — С тобой и твоей работой, я имею в виду. И ещё есть кое-что, чем я хотел бы с тобой поделиться, но это потом. Дилюк сжимает его волосы сильнее — Кэйе приятно и хочется ещё. Молчание затягивается на пару минут, Кэйя даёт Рагнвиндру время подумать, но у него совсем не думается. — Я понятия не имею, — честно признается он в конце концов. — Я был бы рад вернуться к работе и выбраться из дома отца, но я не могу, пока не доучусь. — Я до сих пор не могу понять, зачем увольняться. — Возможно, я совсем немного, правда, самую малость, жертвовал несколькими парами почти каждый день и оказался на грани отчисления. — Охренеть, — Кэйя не находит других слов в своём словарном запасе. — И правда, совсем у тебя ни стыда ни совести. — Интересно, из-за кого это я их лишился. — Даже не представляю. Хочется целоваться. Правда, отчаянно хочется целоваться, но они ещё не договорили, проблема висит в воздухе угарным газом и вот-вот к чертям убьет их своим ядом. — Тебе долго осталось учиться? — спрашивает Кэйя, ещё немного подумав. — Этот год и следующий. А потом чудное будущее химика и абсолютная ненависть к своей профессии. Кэйя думает, год. Не так уж это и много, если учесть, что совсем скоро кончается семестр, который сулит два месяца летних каникул, и останется протерпеть каких-то девять месяцев, и тогда они обязательно…. А что, собственно они тогда? — А потом что? — А потом я съеду, возможно, забью на свой диплом и устроюсь обратно в кофейню, мы снимем какую-нибудь ужасную квартирку в самой заднице Мондшадта и будем жить долго и счастливо. Мне помнится, ты хотел обсудить со мной что-то ещё. Всё ещё хочешь? Ага, очень. Только он просто смотрит на Дилюка влюблёнными глазами, не выдерживает и тянется к нему за поцелуем. Кэйя искренне ненавидит эти первые дни отношений, конфетно-букетный период и путаницу в мыслях, потому что ближайшие дней четырнадцать ему будет чертовски хорошо. Он к такому не привык. Дилюк делает его непозволительно счастливым, и с одной стороны это пугает, а с другой он хочет, чтобы это никогда не заканчивалось. — Чайльд и Чжун Ли наконец взяли себя в руки и, кажется, теперь вместе. — Это плохо? — Посуди сам, они сейчас всё накопленное за кучу лет будут навёрстывать, а мне что делать? Не имею ни малейшего желания быть третьим звеном, хоть и, не спорю, безумно за них рад. — Ерунду городишь, — заключает Дилюк, немного поразмыслив. — Столько хорошего о них мне рассказывал и теперь думаешь, что теперь ты им к чертям не сдался. Кэйя не хочет говорить, что это так. Потому что он им не нужен, это они ему. Потому что они съехались только потому, что за Кэйей нужен глаз да глаз — а у него всего один зрячий, он сам не справляется. — Они были бы рады одиночеству. И отсутствию лишней обузы. — У тебя всё плохо с самооценкой, да? — И не только с ней. С рвением к жизни, с самостоятельностью, потому что взрослая жизнь всё ещё пугает, потому что иногда все равно приходится ловить себя на порывах вернуться к матери в дом, извиниться со слезами на глазах и поступить в какой-нибудь университет, лишь бы над ним была хоть какая-то опека. Кэйя понимает, что не справится, понимает, что без Чайльда и Чжун Ли будет тяжело. Чайльд вот всегда говорит, что ему в двадцать два всё ещё надо напоминать надевать шапку, когда холодно, и заставлять питаться нормальной едой, а не дешевизной, способствующей острому гастриту. Кэйе же надо напоминать о том, что окно это не дверь и что ножами в руки он свои проблемы не решит. Ему кажется, что Дилюк должен об этом знать, но Альберих уверенно молчит — расскажет позже, обязательно, но не сегодня. — Обсуди это лучше с ними, — советует Дилюк, а Кэйя думает, как сам он об этом не догадался. Нет, серьёзно, без сарказма. — Они тебе ответят на это более правдиво, чем я. — Ты замечательный. — Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя. Знаешь, если бы ты знал, как мне хотелось с тобой целоваться примерно последние четыре месяца, ты бы лишился своих губ. У Дилюка смех хриплый и отдаётся вибрацией по телу — Кэйя чувствует и снова лезет целоваться, потому что правда хочется. — Я честно рад. — Ты не устанешь об этом говорить, да? — Нисколько. Кстати, не хочешь завтра провести вечер в компании меня, трагикомедии и виноградного сока? — Сэр Кэйя отказывается от вина, Каэнри'ах, видно, затевает войну. — Всё ради тебя, и виноградный сок я, кстати уже купил. — Я кошмарно тебя люблю. Кэйя улыбается. Немного искренне, немного грустно, немного счастливо. В любом случае, сейчас всё хорошо. Завтра — тоже. Через месяц — кто знает.

Конец.