Там, где его место

— Иди сюда, здоровяк. Он липкий от шампанского. Сладкая жижа впиталась в футболку, в штаны и трусы, она мерзко хлюпает в ботинках и стягивает кожу на руках, а еще на затылке, где волосы уже начали подсыхать и покрылись сахарной корочкой. В пузатых бутылках все еще плещется игристая жидкость — где-то на донышке, где-то не меньше половины осталось. Щелкают затворы камер, и лампы, создающие должное освещение для съемок, слепят глаза. Вот только Дженсен в упор их не видит. Ни операторов с осветителями, ни режиссера, ни ассистентов, ни даже Мишу, который только что был прямо тут рядом с ними, но вот уже деликатно отходит, подталкивая в спину не менее мокрого и липкого Джея. И шепчет: "Ну же, иди". Или это только кажется, потому что сейчас имеет значение лишь Джей. И Дженсен глухо зовет: — Иди сюда, здоровяк. И ведет рукой по тельняшке, под влажной тканью чувствуя его мощь, его жар, его дрожь. У Джея волосы слиплись сосульками, они хлещут его по лицу, попадает и Эклсу, когда Падалеки наклоняется, чтобы обнять. Сердце на несколько секунд забывает, как биться, потому что глаза цепляют глаза, и мир замирает. У Джея взгляд абсолютно дурной — он как будто под дозой. Огромный черный-черный зрачок затягивает радужку, грудь вздымается часто, и он смотрит на губы. Наклоняется медленно. Это пиздец. Потому что где-то на периферии сознания один из них все еще различает вспышки камер и слышит щелчки. И съемочная команда гудит в отдалении тревожно, как улей. Дженсен знает, что не сможет — не захочет — ему помешать. До соприкосновения — секунда, и Джей приходит в себя. Смятение, паника — губы тычутся в щеку. Выдох облегчения и нервно-потрясенное: — Дженсен, прости. — Все хорошо, здоровяк. Я с тобой, все нормально. Руки привычно обвивают его. Джей врезается в него всем своим большим телом. Так, что Эклс чувствует каждую мышцу. Он тонет в его жарком дыхании, но впитывается в него, растворяется сахаром в горячей воде, становится его частью. И пропадает в нем без остатка, как однажды пропал в тот самый первый день их знакомства. Прослушивание, прогоны... Дженсен делал все тогда, будто робот, читал свои реплики и отвечал на вопросы. А сам смотрел. Смотрел и смотрел. И никак не мог насмотреться. "Кто это? Я думал, мне по сюжету полагается брат", — гремело у Дженсена в голове, мешая воспринимать адекватно реальность. Джей тоже смотрел, Джей смущался, моргал. Улыбался. И ямочки на этих щеках однажды и навсегда из-под ног выбили почву. Он рухнул тогда перед ним, он пропал. Он захотел его сразу — с первого взгляда. Большого жизнерадостного улыбчивого добряка. Самого чуткого парня в этой Вселенной. "Заберу его, заберу, заберу", — стучало в голове неотступной идеей. И это было совсем не про секс. Ну, не только. — Я забрал тебя, Джей, — шепчет Дженсен, и губы скользят по венке на шее. Он сладкий от шампанского и соленый от пота. Он на вкус как орешки, карамель и восточная пряность. Он — его Джей. — Я всегда был с тобой, — отвечает тот хрипло и, наверное, даже не помнит, что в те далекие первые дни, когда у него была девушка и собаки, все могло повернуться не так. Все могло никогда не случиться. "Не могло", — сердито поправляет кто-то в мозгу. Не могло, потому что некоторые люди приходят в этот мир друг для друга. Встречаются и узнают — с первого взгляда, касания, несмелой улыбки, взмаха ресниц. Узнают, и мир сужается до него одного и одновременно расширяется в бесконечность. Ты держишь его руку потом — спустя столько лет, и думаешь: "Боже, как же я жил, не зная его? Я даже не был собой". — Как думаешь, мы сейчас закончили здесь? — шепчет Джей, и его нетерпение обдает Дженсена жаркой волной. В тот же миг в груди раскрывается что-то — как цветок, от неземной красоты которого слезятся глаза и в желе превращается каждая мышца. — Уверен, им достаточно кадров. Прямо сейчас пойдем в номер и в душ. Там он будет стоять перед ним на коленях и слизывать с его кожи сладость и соль. Он вымоет его медленно, наслаждаясь каждым касанием и любуясь его красотой. Джей будет плавиться от касаний и пытаться ускорить, а он уложит его на матрас и пригрозит привязать запястья к кровати. Чтобы не торопил, не спешил. "У нас есть все время этого мира, ты помнишь?" Он вспомнит. Он вспомнит и сделает все, как велит ему Эклс, пока не наступит черед поменяться ролями. И гладить, доводить до исступления целовать — уже будет он, не позволяя Дженсену торопиться. Это игра, которая не могла б надоесть. Это жизнь, в которой двое неразрывно-едины. Никто никогда не помыслил бы представить их где-нибудь врозь. — Скоро сериал закончится, — шепнет ему этим вечером Дженсен. — Я знаю, но мы с тобой всегда будем вдвоем. Как Сэм и Дин. Сэм и Дин — это ведь тоже в какой-то мере они. Всегда вдвоем. И это аксиома, конечно. Потому что иначе этот фильм был бы вообще не про них. Впереди еще много съемок, выступлений, конвенций. А после они сядут в машину, чтобы проводить своих ребят до конца. Может быть, через год или два сдадут одну "Импалу" в музей, а еще сошьют из рубашек в клеточку огромное одеяло, найдут верный кольт. Вот правда Сэмулет, который Дженсен утащил однажды с площадки, он так и не согласится вернуть. "Без него себя чувствую голым", — смущенно признается Джею и навалится, целуя ямочки на щеках и рысьи глаза. Джаред будет млеть, поставляясь под его поцелуи. Он даже и не подумает ему возразить. И пусть не сразу, но эти двое (как и весь остальной мир, между прочим), поймут, что конец сериала — не конец этой жизни. Лишь переходный этап, промежуток. Начало чего-то еще. Для двоих. Всегда для двоих.