Там, где его место

Нэшвилл — последняя точка 2021 года, где они с Джеем выходят вместе на сцену. Нэшвилл — последнее место, где еще может пойти все не так. Хотя, что конкретно такое это "не так", Эклс и сам не разобрался пока, если честно. Нэшвилл. Зал, набитый фанатами, что сарай где-то в Небраске в сентябре — кукурузой. Свет — слепящий и резкий, не дающий ни малейшего шанса укрыться в тени, полумраке и сохранить в каком-то подобии тайны то, что не предназначено для чужих. Нэшвилл. И Джаред, что светится ярче каждой из ламп в этом зале, мощней, чем все они сразу. Джаред, у которого что-то вроде батарейки внутри. Или в заднице, если уж быть до конца честным. Джаред — огромное сердце и средоточие всего. — Как вам моя рубашка? — выдает он, едва схватив микрофон. Не то чтобы Дженсен не ждал, но не так вот ведь сразу. А Джей колокольчиком заливается. Сияет, звенит. Рядом с ним априори не могло бы быть темно или грустно. Даже в самую длинную и холодную ночь в декабре. — Она прекрасна. Правда? Я получил ее сегодня, это был рождественский подарок от моего друга, которого тоже можно увидеть на ней. Вот... где это? Почти сгибается пополам, утыкаясь носом в полу рубашки, которую Дженсен и правда вручил ему раньше времени. Не то чтобы прямо "вручил"... Ну, не удержался. Так получилось. "Бельчонок!" — выкрики догадливых (или самых глазастых?) фанатов из зала. А что, он не удивится, если у кого-то здесь найдется даже бинокль. А еще телескоп, лупа и микроскоп. Или даже все сразу. — Бельчонок! — Эклс тычет пальцем Джареду прямо в грудь. Может быть, чуть сильнее, чем нужно. С намеком. Потому что Падалеки снова нещадно палится. Снова ходит по краю. — Вот здесь, прямо у моего сердца, — кивает довольный, хотя и не такой заросший, как когда-то бывало, Лосяра. В зале тотчас же начинают орать. В левом ухе звенит. А ведь это только начало. — Сердце здесь, — Дженсен с коротким смешком касается другой части груди. Та самая мышца с готовностью толкается ему прямо в руку. Как будто прямо сейчас пробила бы кости и плоть лишь для того, чтобы Дженсен сжал пальцы и не разжал их уже никогда. Фанаты хихикают, а Джаред... Джаред демонстрирует ямочки на щеках и отвечает чуточку тише, чуточку хрипло: — У меня большое сердце. "Самое огромное в мире, я знаю" Кажется, Падалеки немного краснеет. — Я взял с собой рубашку, которую собирался надеть на Кон в воскресенье. И тут он, — кивок в сторону Дженса. — Утром достает вот это. И я такой своей рубашке: "Эй, рубашка, тебя разжаловали!" Кажется, он сейчас даже не понимает, что именно говорит. Не осознает, что сдает их двоих с потрохами. Утром? Утром достает, чтобы подарить? Откуда? Из-под стола на совместном завтраке в ресторане отеля? Дженсен старается не вспоминать прямо сейчас, какой этим утром был Джаред — красивый и голый. Как по этому телу медленно стекала вода, когда он после душа ступил на мягкий ковер. За что на самом деле зацепилась рубашка, когда Дженсен кинул ее, требуя, чтобы Падалеки хоть немного прикрылся. Подлец Падалеки — совершенный греческий бог. Или правильно — "польский"? Требуя, чтобы прикрылся. "...если ты, конечно, не хочешь _с н о в а_ везде опоздать". Дженс пытается сместить градус внимания фанатов, а потому с нарочитым смешком торопится рассказать: — На самом деле, я не искал подарок для Джареда к Рождеству. Но эта рубашка такая: "Я тут!". И я сразу подумал: "О, он ее точно получит!" Одна из поклонниц из зала взволнованно выкрикивает вопрос про медведей, которых, все это знают, Джей до трясучки боится: "Когда ты открыл подарок и увидел, что это, совсем-совсем не колебался прежде, чем надеть ее?" Дженс честно пытается не ржать слишком уж откровенно и не покраснеть при этом, как раздавленный прессом томат. Потому что Джей — о нет, этот мальчик не колебался. Скорее, колебалась рубашка. Или, если точнее, колыхалась. — Позволь рассказать, как большинство парней обмениваются подарками, — у Джареда веселые черти в глазах, и вот-вот рванут все до единой петарды. Кажется, Дженсен даже может услышать, как шипит фитиль, прогорая. — Она лежала сложенная в моем чемодане поверх моих рубашек. Никаких бантиков и упаковок, ничего открывать не надо. Она просто лежала. Она вообще могла быть моей, и я такой... — кусает себя за щеку, понимая, что только что сам разболтал. А сам все Падалеки корил за болтливость. Придурок. — ... А я в это время чем-то там занят! — тем временем радостно сообщает всем Джаред, не помогая ничуть. Да, точно. И именно после этого представления все вокруг и поверят, что они не делят один номер. Не-а, вообще поселились на разных этажах, в разных корпусах даже. А что, когда-то ведь даже купились, что в Ванкувере Дженсен спал в тренажерном зале в подвале одноэтажного дома, который они занимали вдвоем. У студии же не было денег для своих звезд на квартиры. У самих звезд, впрочем, тоже. Ни цента. — И я такой: "Эй! У меня для тебя подарок! Зацени, там лосяра есть. И медведь", — сейчас на сцене Эклс торопливо швыряет в Джея той самой рубашкой, которую тот с готовностью ловит. Ухмыляется — шкодливая шпала. — О, спасибо, брат! — Должно быть, и он сейчас вспоминает, как, верней, _ч е м_ поймал ее в первый раз. Обормот. Эклс закатывает глаза и разводит руками. — Ну вот на этом, собственно, все. — Это мы так сохраняем природу, — сообщает всем резвящийся Джаред и исподтишка подмигивает быстро, пока не видит никто. Дженсен представляет, как после Кона свяжет засранца этой самой рубашкой. Может быть, не дожидаясь, пока они вернутся в отель.