Там, где его место

— Я люблю тебя, — говорит ему Падалеки на сцене чуть хрипловато, и у Дженсена перехватывает дыхание, а вдоль хребта обдает кипятком. Эти слова он слышит от Джареда часто. Когда они только вдвоем, в компании близких и даже вот так — перед тысячами, десятками тысяч поклонников. По сути — посторонних людей, которые по какой-то неведомой прихоти вселенной считают их едва ли не членами семей. — Да... Эм, неважно... Дженсен даже отворачивается, чтобы собраться с мыслями, которые каждый раз разбегаются в беспорядке, если — глаза в глаза, и он растворяется, тает, теряется в щенячьем трогательном взоре большого ребенка по имени Джаред Падалеки. В нем умещается столько любви, что иногда даже кажется — хватит для всей этой планеты. "Я люблю тебя", — с того, самого первого раза, пятнадцать с лишним лет (и зим, и осеней, вёсен) назад это каждый раз ударом под дых. Так прекрасно, что даже больно. "Эм, неважно", — срывается с губ короткой неуверенной шуткой. И Джей, состроив ту самую мордашку щенка, поджимает коротко губы и улыбается. Грустно. Все равно грустно, хотя Падалеки знает лучше, чем кто-то еще, _ч т о_ значит он в жизни Дженсена. _С к о л ь к о_ он значит. Прошло шестнадцать лет и чуть-чуть с того дня, когда Дженсен Эклс впервые увидел Джареда Падалеки. И нет, не растворился в эфире вселенной, нет, не пропал. Он просто понял, что больше никогда, как прежде, не будет. Всего лишь стал цельным, научился дышать полной грудью и наконец-то стал полноценным собой, когда нашел того, кого с рождения не хватало, без кого не получалось ничего до конца. Ни жить, ни радоваться, ни смотреть ночью на небо, точно зная, что завтра — будет новый замечательный день. Джей наклоняет коротко голову. Для того, чтобы тут же солнечно улыбнуться фанатам. Дженсен опускает руку ему на плечо. Короткий хлопок, незаметно сжать пальцы. Для них это касание — их личный шифр. "Что бы ты там себе ни надумал, я все равно люблю тебя больше". Они могли бы спорить об этом до хрипоты. Они могли бы, вот только каждый их спор прерывается в самом разгаре, когда горячие губы одного или руки другого находят занятие поинтересней. "Я люблю тебя дольше, чем я живу". И эта истина столь же неопровержима, как утверждение, что солнце встает на востоке, что радуга бывает во время дождя, что камень, подброшенный вверх, обязательно вернется на землю. Что жизнь без Джареда Падалеки была бы не жизнью, а пыткой. Невзрачным листом, заполненным бессмысленными закорючками. "Я люблю тебя", — эти слова — касанием к плечу, такому обжигающему через рубашку. Просьбой оргам принести на сцену к их выходу вентилятор. Короткой улыбкой. И пальцами — от локтя до плеча. Едва заметным движением брови. Неоднозначной неоконченной шуткой. Фразой, которую он лишь начнет для того, чтобы Джаред (в своей голове или вслух) смог закончить. Они могли бы говорить часами, нет, днями, — без слов. "Я люблю тебя", — это каждый раз много больше, чем заключают в себе простые звуки трех слов. "Я люблю тебя", — это больше, чем смысл жизни. "Я люблю тебя", — это мир, который обрел вкус, цвет и объем после их первой встречи. "Я люблю тебя", — это "Никогда не отдам". "Я люблю тебя", — это "Ты — больше, чем космос". Так банально, наверное, но это — то, как и чем он живет. Ради Джея, для Джея, одним только Джеем. ... — Я подумал... — уже потом, за кулисами, когда остаются вдвоем, Падалеки смущенно опускает глаза и нервно дергает ремешок часов на запястье. — Подумал, что сболтнул лишнего... снова. Тебе стало неловко. Его мальчик. Он знает, что из них двоих — Дженсен больше закрыт. Для всего другого мира, но не для Джея. — Не так, — Дженсен подтаскивает его ближе за пояс и тянет, чтобы наклонился к губам, на выдохе практически шепчет. — Для меня это каждый раз как открытие, что ты меня любишь, что ты выбрал меня. Тогда я не мог и подумать... Ты знаешь... Не мог поверить, что такое возможно. Что Джаред может сказать ему "да", что Джаред тоже увязнет. Что Джаред не примется отказываться и отрицать. — Я знаю, — кивает коротко Джей и выдыхает, когда лицо оказывается в кольце теплых ладоней. — У меня тоже не было шансов. Потому что я ведь — полностью твой. — Ты, чувак, со мной до конца жизни застрял, — хрипло пытается шутить Эклз и накрывает губы губами, легонько слизывая короткий смешок. — Эй, это была моя фраза. — Больше нет, — возражает Дженсен, целуя. Потому что теперь все-все-все — на двоих. Без каких-либо исключений и вариантов.