Отпустите меня домой

      Лорд Волдеморт аппарировал в маленький городок неподалеку от Лондона. Он шел по Тисовой улице, чтобы помочь маленькой девочке, которую почти уничтожил Дамблдор. Девочке, которая так любила своих приемных родителей, что готова была принести себя в жертву за их жизнь. Девочке, которая ему помогла. Осознавая, что сделал старик с простыми магглами, Волдеморт скрипел зубами от ярости.       Вот, наконец, и этот дом. Дверь открылась, покоряясь жесту Темного Лорда. Немедленно зафиксировав обоих магглов, которые выскочили ему навстречу, Волдеморт достал палочку, чтобы погрузиться в пучины памяти первого из магглов — Вернона. Установки Дамблдора удалились легко, память восстановилась, но… Волдеморт увидел, что на самом деле думал и делал этот маггл. Если бы девочка во всем не прогнулась, не ластилась, не стремилась угодить… Темный Лорд был разочарован. Семья не была заслугой магглов, а только маленькой девочки, которая строила эту самую семью. За ребенка было обидно, потому что эти люди не приняли ее полностью, всегда помня, что она чужая. С ребенком просто играли. Так это воспринимал Волдеморт. Когда-то никому не нужный сирота. А нужен ли он сейчас кому-нибудь?       С магглой пошло проще. Если маггл любил девочку, то тут ситуация выглядела для Лорда еще тяжелее. Что будет, когда девочка поймет? А она поймет, можно не сомневаться, он же понял… Память он этим магглам восстановил, установки убрал… Но, Мерлин, как же тяжело сознавать, что если бы не труд малышки, никто бы ее не любил просто за то, что она есть. Увидев в голове Петуньи расчеты на то, как повыгоднее выдать девочку… Маленькую еще девочку… Замуж… Сирота Том Риддл воспринял это как предательство. Он так хотел увидеть семью, в которой любят не в расчете на наследство или выгодное супружество, а просто потому, что ты есть. Это открытие больно ударило Темного Волшебника.       Он аппарировал прочь прямо из дома, разочарованный, поникший, осознавая ущербность мира и людей. Как же это на самом деле больно…       Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор совершил нечто более страшное, чем просто изменил память магглов. Он убил их любовь к ребенку. Искреннюю любовь взрослого к своему чаду. Да, Вернон теперь знал, что Рие не уродина, не тварь, а доченька, но относился ли он к ней по-прежнему?       Петунья знала и помнила, что Рие — доченька, но… Первым это «но» почувствовал Дадли.       Дурсли были хорошими людьми, но они были из тех, кто делил детей на своих и чужих. Это и стало трагедией Рие, потому что она родителей не делила…

***

      — М-м-м-инистр… Там… Там… — секретарь заикался и дрожал.       — Что там? — раздраженно спросил Корнелиус Фадж.       — Я там… То есть уже тут, — в кабинет вошел тот, чьим именем пугали детей, министр задрожал. — Фадж, это как называется? Больше десяти лет я ездил по миру, занимался исследованиями, а в родной Англии про меня уже небылиц напридумывали? Я, конечно, польщен, но почему меня в известность не поставили, что я кого-то убил хотя бы?       — А… Я… Дамблдор…       — Ну давайте спросим Дамблдора, почему он очерняет светлое имя лорда Гонта.       — Л-лорда?       — Да, конечно, так где там ваш Дамблдор?       — Он… Его… МКМ…       — А более внятно вы говорить можете? Кстати, а куда вы задевали мою крестницу — мисс Поттер?       — Крестницу?!       — Эй, кто-нибудь, целителя пока еще министру.       — Мой Лорд, это было великолепно.       — Да, Руквуд, я знаю, заберите тушку министра в Мунго, его Лонгботтомы заждались. Занимайтесь делом, а я пока тут посижу.       Захват Министерства произошел буднично и как-то сам собой. Амелия Боунс была поставлена перед фактом и сопротивляться сочла бессмысленным. Трупов не было, Гонт выглядел адекватным, сразу же направил комиссию в Хогвартс, никаких дискриминирующих законов не принимал, а тут же попросил аудиенцию у маггловского министра.       Кроме Амелии, в Министерстве новой власти сопротивляться было некому. Маги слишком привыкли отсиживаться по углам, чтобы начать действовать. Волдеморт смотрел на эту аморфную массу и испытывал единственное чувство — брезгливость. Теперь он очень хорошо понимал, почему магглокровка может хотеть отказаться от этого мира. Впрочем, все в его руках, и он это исправит.

***

      Дадли плакал. От его родителей не чувствовалось прежней теплоты по отношению к Рие. Они теперь нормально относились к девочке, но… Но больше не любили, и Дадли понимал, что его маленькой, бесконечно любимой сестренке в этом доме будет плохо. Мальчик сидел в кабинете мистера Грейнджера, сгорбившись, и плакал, рассказывая ему.       — Понимаешь, Дадли, у всех людей бывают задние мысли, обычно любовь к ребенку важнее, сильнее, но психика человека — штука сложная. Твой отец вполне хорошо относится к Гарриет, он будет ее гладить, обнимать, но вот любит ли он ее — это очень сложный вопрос. И если Рие это почувствует — быть беде.       — Я понимаю, доктор Грейнджер, и чувствую, что ей там будет плохо, но она же любимая сестричка… Как же так?       — Мы сделаем вот что: скоро ее выпишут, и я заберу девочку к нам, тем более, что и Гермиона…       — Я знаю, сэр.       — Когда девочка отойдет и достаточно окрепнет, попробуем дать ей встретиться с твоими родителями. Может быть, к тому времени все станет хорошо снова?       — Я не верю, сэр. Они холодные стали, даже в больницу не приехали ни разу.       — Может быть, чувствуют себя виноватыми?       — Не знаю, сэр…       — Думаю, лишь время ответит на твои вопросы, парень. Тебе когда в школу?       — Через три часа поезд, я на такси поеду, мне подумать надо.       — Хорошо, денег хватит?       — Папа дал, спасибо, сэр.       Мальчик уехал, а доктор Грейнджер все сидел и думал. Любили ли Дурсли девочку раньше? Винят ли они себя или все-таки ее в том, что произошло? Почему не приехали в больницу?       Детский врач не понимал понятия «чужой ребенок». Ребенок не может быть чужим. Ребенок — это ребенок. Он сам болел душой за каждого, кто лежал в отделении, за каждого, кто плакал ночами, кто звал маму… Как девочка это все переживет, не сломается ли?

***

      Гарриет вспоминала последние слова папы. «Рие, доченька». Девочка все думала, что же ей показалось странным в этих словах, и вдруг поняла. Папа ее узнал, но интонации были другими, в них не было тепла. Впрочем, надо отпустить прошлое, а то доктор ругаться будет. За это время девочка уже привыкла к доктору, к Гермионе… Может быть, если напроситься к ним пожить, не прогонят?       Сегодня ее возили на какие-то исследования, но вставать не разрешали, а доктор Грейнджер пообещал много болючих уколов, если Рие нагрузит сердце. Попу было жалко, поэтому Рие обещала быть послушной.       — Рие… — Гермиона не знала, как сказать девочке то, что ей сказал папа.       — Да, Миона, — улыбнулась девочка.       — Понимаешь… — Гермиона помедлила, собираясь с мыслями. — Тебе пока нельзя ходить, нужно будет несколько месяцев… Только не плачь! Нужно будет в кресле побыть, пока сердце не придет в порядок.       — Я знаю, Миона, — улыбнулась Рие. — Я еще на исследовании все поняла, поэтому не буду плакать. Только ты меня обними, пожалуйста, хорошо?       — А еще я тебя заберу домой, — прошептала Гермиона, обнимая сестричку.       — А твои родители не будут против?       — Наши родители, — Гермиона выделила слово «наши», — не будут. Они очень даже за. Если ты не против.       Рие заплакала. Судьба давала ей еще один шанс все-таки быть счастливой. Гермиона принялась утешать девочку.       Перед глазами Рие иногда вставали Петунья и Вернон. В тот, последний раз. Она думала о них и не знала, сможет ли теперь довериться этим людям, даже если их расколдуют. После их слов, после… После всего… Сможет ли она? Хватит ли у нее сил? Хорошо, что не надо к ним пока возвращаться, потому что девочка Дурслей просто боится.