Охота на охотника

      Вениамин Самуилович Рубинштейн приблизился вплотную к сетке. Лечащий врач знаменитого преступника навещал своего пациента регулярно. «Калечащий» — переиначил на свой лад голос в голове. Сергей сжал губы в ниточку и нерешительно кивнул врачу.       В полумраке коридора глаза человека за дверью показались черными. В них вспыхнул нехороший огонек. Самое то, чтобы бросать в него проштрафившиеся души, дабы очистились. Или прокручивать над ним подхваченную с полки собрания курьезов природы фигурку, чтобы рассмотреть каждую трещинку и все сколы, скрупулёзно оценивая сколько можно выручить за неё среди искушенных коллекционеров редкостей. И вот от этого человека зависело бытие Сергея. Он отвел взгляд.       «Знаешь, Рубинштейн дерьмовее Грома. Даже не думай ему доверять. Если у тебя ещё хватает смелости мне противоречить» — протянул в мыслях Птица. Его коготь прочертил прямую линию на уровне середины шеи мозгоправа. Ассоциации? Препоганые.       «Ты — психоз. И ненавидишь любого, кто встает на твоем пути» — Сергей молился, чтобы его бормотание не долетело до ушей психиатра.       «Я защищаю нас, а лучшая защита — нападение» — Птица черной тенью отступил в угол комнаты, наклонив голову. Рыжина вспыхнула огнем. — Не то у вас состояние, чтобы применять электросудорожную терапию, — с некоторой задумчивостью приценился Рубинштейн.       Сергей молчал. Сжался. Как бы внутренний демон не вырвался и не наговорил Рубинштейну «ласковых». Портит он, страдать Сереже. Так всегда — сильный отыгрывается на слабом вместо того, чтобы помочь ему. Исключения вроде Олега Волкова редки как белые вороны. Они долго не живут: слишком заметны для хищников, да и собратья не питают любви к чужеродному созданию.       Ему остается лишь отчаянно хлопать слабеющими крыльями по земле и видеть, как ломают кости и от его груди отрывают куски плоти. Одинокое перед всем недобрым миром. Бессильное. Запертое в порочный круг, определенный ему другими существами. — Ну хватит бояться вариантов лечения. Мы просто разбираемся с… состоянием, — если здесь было ободрение, то Сергей его не почувствовал. В отличие от мурашек по спине. Птица махнул крыльями.       Загремели ключи в замке. Сергей отполз назад и отвернулся. Каблуки Софьи Леонидовны застучали у двери. Её уговоры не входить не сработали. Быстрый шорох — вошел Рубинштейн. Тяжелая поступь форменных ботинок — санитар. Его черты расплывались. — Сергей, нельзя бесконечно сбивать высокую температуру. Дайте ей разойтись, чтобы уничтожить болезнь, — как назло вторил чужеродному монстру вполне себе реальный лечащий врач из плоти и крови.       Высокая температура заставляет метаться в бреду, повреждает сосуды, истощает. В детстве Сергей чуть не загнулся от пневмонии. Задыхался, ворочался, раскраснелся как раскаленная печка. Олег чуть ли не ночами у двери дежурил и бегал по любым поручениям медсестры. Еле вытащили. Спустя какое-то время лихорадка стала казаться дурным сном, который исчез поутру с первыми петухами. Сейчас он развился в полноценный кошмар. Почему-почему, нельзя вылечить эту инфекцию? — Вы могли стольким людям помочь своими деньгами! А на что их потратили? На разрушение, — отчитал Рубинштейн. Молчание пациента ему не угодило.       Сергей едва удерживал язык за зубами. Знал бы ты… Однажды Сергей нашел не только проклятую похоронку. Наткнулся на фотографию. Она давала представить произошедшее с его родным человеком во всех подробностях. Разумовский блевал желчью целый час. Потом трясся на полу до утра. Видимо, это послужило сигналом мозгу. Он сбросил ключевое воспоминание в корзину, чтобы выжил организм.       Вот только порой удаление одного файла оборачивается разладом всей системы. И тогда пришло оно.       Все проблемы глушила работа. И алкоголь. И то, что за ним следовало. Сначала одна рюмка. Потом бокал вина. Второй. Сергей спохватывался при виде пьяных рож вокруг. Решительно отставлял фужер, куда норовили налить шампанского из бутылки с золотой этикеткой. Он слишком громко ударялся о барную стойку. Иногда по нему шли трещины. Перебравший извинялся перед официанткой, которая вздрагивала от такой резкой перемены в тихом человеке.       Как-то Сергей смерил недобрым взглядом предлагающего «утешить» девушку. Искры начали разгораться. Почему-то хотелось вдарить по его лицу. А не получалось. Только весь трясся, будто еле сдерживал хлещущую энергию. Захлопнулась дверь автомобиля с тонированными стеклами и молчаливым водителем. Казалось, опасности миновали. В квартире рука вновь потянулась к бутылке.       Но его там ждали. При виде карих глаз мысль о дурмане испарялась. Нельзя бросать их обладательницу, нельзя показываться перед ней пьяным, нельзя орать, требуя очередной дозы, нельзя таким видом осквернять общий дом. Это недопустимо. Его родители, сколько он их помнил, никогда так не делали.       Когда-то Сергея Разумовского ждали в месте, которое он называл своим домом. Там мог выговориться, не страшился ослепнуть от вспышек камер, фиксирующих каждый провал на радость конкурентам. Теперь квартира наверняка разобрана от паркета до ванной комнаты в поисках вещественных доказательств по делу о терроризме. Там точно никто живой не ждет. Не после того, что сотворил. Болезнь уничтожила всё.       Потом «Олег» вернулся и вступил в свои права. Больше не требовался алкоголь, чтобы вскружить голову Разумовскому.       Он думал, что трагедию обрубили, не дав начаться. А это был всего лишь пролог. Птица свил себе уютное гнездышко в звенящей пустоте, откуда так удобно наблюдать за разрушением. Он его смаковал, как малолетний садист власть над неугодной зверушкой. «Кто же виноват, что ты тряпка, которую постоянно надо контролировать?» — деланно возмутился Птица.       Банки с энергетиками выстраивались рядами на рабочем столе. Кофеин в крови зашкаливал. Кофе был одинаково горьким откуда ни заказывай. Иногда ему приносили другой: сваренный в приобретенной ещё студентами медной турке, приправленный гвоздикой с карамелью и перелитый в сиреневый термос, который побывал на десятке хакатонов, кейс-чемпионатов и паре питчингов. Таблетки стерли из памяти вкус напитка.       Тогдашняя еда — убойная доза сахара и усилителей вкуса, чтобы побыстрее восполнить энергию и удержаться на ногах, пока не рухнешь на холодную постель. Сколько бы его ни пытались согреть, руки Разумовского оставались прохладными. Ему предлагали всё же почаще питаться дома. Нельзя. Требовало слишком много времени. Почему не понимала его? Завела речь про траур. Разумовский безоговорочно заявил, что это непозволительная слабость перед лицом общества. Заклюют. Карие глаза смотрели сочувственно. Тонкие пальцы поглаживали подрагивающие кисти парня.       А фальшивка твердила: «Не слушай её. Ты можешь себе это позволить». Так и продолжалось: питание наспех и напряженная работа с редкими проблесками. Несомненно вредный образ жизни. Настоящий Олег бы такого не допустил.       Потребитель фастфуда слышал что-то про негативно влияющие на возбудимость человека красители. Хах. Не будешь из-за них поджигать целый город. — Как ваш инфекционный психоз? — голос стал громче. Темные глаза прищурились.       Сергей испуганно мотнул головой. Рубинштейн пустился в рассуждение о недуге. По словам искушенного, именно под влиянием инфекционного психоза Родион Раскольников совершил свое первое убийство. После ему оставалось лишь пойти по накатанной. Всё-таки Достоевский мастерски выписывал безысходность. Лицо Птицы исказила злоба, хотя, казалось бы, куда уж больше. Один любитель Достоевского ему уже попортил кровь.       «Так что же ты меня бросил Грому?» — хотелось кричать. Будто рану вскрыли и в неё сыпали стеклянное крошево. — Видимо, исцеление вас не особо интересует, — оценили молчание человека в клетке.       Сергей не питал иллюзий. Его не выпустят. Слишком многим огненный мститель перешел дорогу, от пострадавших при массовых беспорядках до сомнительных «партнеров».       В самом начале Разумовский предпочитал впахивать без продыху, но с чистой душой. Стоило утвердиться на рынке и заявить о себе, сразу же потекли «благодетели». Фармацевтический гигант Биотех публично вкладывался в благотворительные программы по защите лесов Карелии и одновременно тайно сливал свои ядовитые отходы в реки Ленинградской области. Директора ИнжинирингПитер приглашали восходящих звезд IT на бранчи и попутно разворовывали бюджет, завышая суммы на реконструкцию и строительство социальных объектов. Трастис-медиа покрывали их махинации через СМИ и хотели поглотить молодую социальную сеть.       Сколько бы они ни прикрывались благотворительностью и помощью Питеру, Сергей Разумовский отвергал сменивших пистолеты и барсетки на костюмы и дипломаты. Пару раз пришлось идти на сделки, отбеленные кипами договоров с десятками примечаний мелким шрифтом. Юристы «Вместе» уверяли, что они урегулировали все риски. И всё равно совершенное камнем повисло на душе. Тогда жажда справедливости, спасения родного города и его жителей от грязи с трудом уместились в рамки общественных норм. Компромат ненадолго притушил амбиции преступников.       Лучше бы Разумовский до конца взломал их файерволы и припер к стенке, а не носился с огнеметами наперевес.       Некуда возвращаться. Никак не вырваться. Каждые полгода экспертиза с одним итогом — держать шизофреника дальше под замком. Шарашка под крылом у какого-нибудь ведомства с написанием кода карандашом на бумаге и полудюжиной проверяющих входила в категорию невозможных жестов доверия психу. — Сергей, а вы знаете сколько исторических зданий пострадало во время беспорядков? — зашел с другого угла Рубинштейн.       На суде подсчитали сколько под шорох блокнотов и стилусов присутствующих журналистов. Ещё один гвоздь в крышку гроба Сергея Разумовского — богатейшего человека Петербурга, гениального программиста и благотворителя. Птица тоже скорбел. Из-за утраты влияния на разрушения. — Скажем так, потерянное достояние не соответствовало количеству выведенных из строя лиц с девиантным поведением, — ответил на свой вопрос Рубинштейн.       Заглянул в глаза пациента и записал пару строк. Сергею захотелось сжать веки. И не размыкать как можно дольше. Желательно навсегда. Инстинкт самосохранения запротестовал. Птица недовольно щелкнул клювом. Человечишка позволил себе недооценить его усилия. Сам-то даже сотой доли достижений не имел! «Наших» — вдруг исправился он, опалив дыханием ухо и шею Сергея. — Атакованные персоны выложили свои адреса в открытый доступ без ваших подсказок. Из желания щегольнуть жильем в престижном районе, самоутвердиться. Конечно, они отчасти сами виноваты.       Птица вспыхнул довольством. Склизкая змея заворочалась в груди закованного в смирительную рубашку. Сжать бы руки в кулаки, отвлечься от дурных слов. Напоминало игру в хорошего и плохого копа. То Разумовский совсем пропащий и подлежит каре, то его порок восхищенно расписывают, подталкивая предоставить ещё больше подробностей. Что-то не то в Рубинштейне, Сергей чувствовал. Жизнь в детдоме приучила к наблюдательности. За время, проведенное среди элиты с её подковерными играми, Разумовский развил определенное чутье. Сейчас Птица мешал читать окружающих. Ему не до столь тонких манипуляций.       Гром бы не юлил в отличие от Рубинштейна. Майор сразу предъявил обвинение. И в порыве психоза Сергей едва не пробил ему череп. Одному из немногих бескорыстных людей, готовых помочь ближнему. Птица взбеленился. Под ухом зашипели. Он терпеть не мог Игоря. Как конкурента. Иногда монстр подкидывал картины, как доводил Сергея до того, что он нажимал на кнопку и маленькая бомба в ошейнике отрывала голову красноголовой девке Грома.       Хотелось завыть. Вот только плакать нельзя, почуют слабость и прибьют. Сирота усвоил это ещё в детстве. — Сын Зильченко страдал от начальной стадии онкологии. Вы знали? Уж не потому ли убили мальчишку, чтобы избавить от неизбежных мук и медленной смерти? Сэкономили ресурсы медиков не одобряемым обществом и законом способом.       Разумовский испуганно воззрился на психиатра. Рубинштейн сощурил взгляд за стеклами очков, будто рассматривал любопытнейшие мелкие детали. «Вот видишь?» — елейно проговорил Птица. Как такое можно высказывать?! Сергей несколько раз наблюдал, как объединенными усилиями благотворителей и врачей удавалось загнать болезнь в ремиссию. — Что сделано, то сделано. Пути назад нет. Ничего не исправить, — закончил Рубинштейн.       Слова кислотой разъедали надежду и желание жить. Ведь они отдавались и в собственных мыслях, а не исключительно в словах чужака. Сил противоречить не осталось. «Он просто не подозревает на что способен загнанный в угол зверь» — протянул Птица, будто прицениваясь к добыче.       Дальнейшие трактовки Рубинштейна низвергали всё на чем зиждился миллиардер-благотворитель до слабо прикрытой корысти, отсутствия самоконтроля, жажды власти и гордыни мнимого спасителя. Вот это-то и превратило его в сумасшедшего. Сергей Разумовский ощущал себя запертым в клетке человеком, которого каждый ход лишь приближал к пату. — Сергей, расскажите о своих близких, — вдруг кардинально сменил тему человек вне решетки.       Взять неожиданностью не получилось. Разумовский молчал. Он ощущал необъяснимую угрозу. Птица ли её источник? Он стремился вытеснить все воспоминания о том хорошем, что было с командой Вместе и Олегом. В сердце Сергея должен быть только Птица. Точка. Другие — пешки, от которых допустимо избавиться во имя благого дела.       Давили со всех сторон. Рубинштейн замешивал очередной химический коктейль. Пока на бумаге. Щелкал ручкой, которая то и дело отказывалась писать. Птица кружил над изможденным Разумовским. Когда-то он переборол суровую реальность — поднялся с самого низа, не имея ничего кроме собственного имени. Иногда казалось, что не дали сломаться в том числе наглость и жесткость Птицы. Если связаны руки, то не отмахнуться от таких мыслей.       Сергей окружен. Не за что ухватиться… Олега больше нет. Игорю не захочется мараться с преступником. Чудо, что Гром не забил до смерти за попытку изжарить своих друзей огнеметами. Разумовский заслуживал. От своих преступлений не избавиться. От Птицы — тоже. Он был с ним сколько он себя помнил, ненадолго задремал и проснулся, чтобы продолжить единолично властвовать. Остается лишь прожить последние дни так, чтобы не навредить никому. Даже с этим не справился — вспомнилось как обожженный санитар повалился на пол, словно срубленное дерево. — Терапия бывает болезненной. Как вы себя чувствуете? — Сергей растерянно огляделся по сторонам, — Действие таблеток подходит к концу.       Страх ледяными иглами прошил сердце. Мороз сковал мышцы. Правда оказалась на стороне Птицы. — Может, подлинный хозяин желает явить себя миру? Не прочь избавиться от оков? Наблюдение за ним более плодотворно, чем наши беседы в одни ворота. Мое время ограничено, — взгляд Рубинштейна загорелся. — Нет! — вырвалось у Разумовского.       Этот человек не понимал, что творил… Монстр оживился. Носитель затылком чувствовал жар. Птица выступил вперед. Дымка черных перьев уплотнялась, очерчивая стройный силуэт. Сергею хотелось зажмуриться, но застыл как околдованный. Монстр раскрыл крылья. Он хрустнул шеей, разминаясь. Блеснули золотые глаза. Черные когти отбросили назад мешающиеся рыжие пряди. Нечеловеческая ухмылка расползлась по лицу. Показались острые резцы.       Птицу не отличить от живого существа. Так же реален, как решетки на окне и натирающий кожу материал смирительной рубашки. Он положил когтистые руки на плечи Разумовского. Сердце судорожно колотилось. Давление на Сергея усиливалось с каждым ударом. — Не желаете сыграть в игру? — поинтересовался Рубинштейн тоном заботливого хозяина заведения, предлагающего ещё одну чашечку капучино.       Плечи затряслись. Когти сжали их. «Прекращай истерить, тряпка» — предупредил Птица. Изготовился. — Может быть это вас заинтересует? — жестом фокусника психиатр вынул прозрачную банку с оранжевыми таблетками.       Разумовский узнал форму и цвет, хотя они доставались ему чертовски редко. Зато ненадолго отгоняли хищную птицу, позволяя урвать сна без кошмаров и еды с аппетитом. Пожалуйста, хотя бы одни сутки без бестии… Видимо, мольба отразилась во взгляде пациента. — Не спешите, — оборвал Рубинштейн.       Вожделенные успокоительные скрылись в кармане медицинского халата. Другой топорщился от чего-то иного. — Вам хорошо известно, что вы должны сделать, чтобы получить таблетку. Не прячьте симптомы. Не получится. У меня слишком много опыта.       Сергей не смог вымолвить ни слова в свою защиту. Чужеродное чудовище издало клекочущий смех. Некуда бежать. Страх застлал глаза. — Здесь ли он? Я знаю, что он здесь. Я не давал вам этих таблеток уже семьдесят два часа. Он, конечно, должен был вернуться, — облеченный властью будто издевался.       Бессилие выдавливало слезы. Сережа вновь чувствовал себя беззащитным перед жестоким миром сиротой. — Ну же, давайте. Я же знаю, насколько вы её хотите. Помучаетесь пять минут, зато потом получите целый день отдыха. Сделка выгодна нам обоим.       «Сделка выгодна нам обоим» — слова бандитов из далекого прошлого отозвались болью в сердце. Теперь никто не защитит. Некуда отступать. Из клетки нет выхода. Сергей Разумовский сдался.       Чумной доктор вступил в свои права. Он занял место Сергея. Тело резко выпрямилось, несмотря на путы. Ухмылка сменила сжатые в ниточку бледные губы. Оно уверенно шагнуло вперед. Санитар принял боевую стойку. Быстрый. Выше и тяжелее. Спалившему на огромном костре Ольгу Исаеву, невзирая на пару телохранителей, было всё равно на эти качества оппонента. Он слабее. Чумной доктор цепким взглядом отыскал уязвимые точки. Он с легкостью перегрызет шею. Или размозжит голову. По настроению. — Отлично. Расскажите, как вы себя чувствуете сейчас? — исследователь надулся от довольства. Проткнуть бы его. Чтобы лопнул и шум стоял на всё здание. — Мне хочется вырвать твой кадык. — Как интересно. Запишем: пациент испытывает неконтролируемые вспышки гнева.       Чумной доктор вдруг посерьезнел. Хладнокровие и уверенность вытеснили бившийся испуганной пичужкой страх Разумовского. Маньяк в упор посмотрел на Рубинштейна. Опытный психиатр не смутился. — Знаешь, в чем твоя проблема, доктор?       Рубинштейн замолчал, не сбивая маньяка с намеченного курса. — Ты считаешь себя умнее других. Гордость застилает тебе глаза. Так знай: пока ты смотришь на меня сверху вниз, я наблюдаю за тобой широко открытыми глазами. И теперь я знаю ВСЁ.       Чумной доктор показал клыки. Санитар ему ни по чем. — Сначала я вырублю тебя, не дав времени нажать на тревожную кнопку. Затем я заставлю твою помощницу отпереть дверь. После этого я убью вас всех и выберусь до того, как охрана прознает об этом. Кстати, судя по звукам за окном, пристал паром. На нем я сбегу с этого гребанного острова. Мне только осталось высвободиться из смирительной рубашки. Что, собственно, я и сделал, разворачивая этот рассказ.       Секунду назад закованный в смирительную рубашку держался на почтительном расстоянии. Мгновение спустя рыжая бестия рванула к Рубинштейну. Он в ужасе отскочил. Санитар отступил. Он не успел среагировать. Зазвенели обороненные ключи. Блеснула застежка смирительной рубашки. Нетронутая. Закованный не расстегивал её. Плечи маньяка задрожали. Он засмеялся. Помощница ахнула. Рубинштейн посмотрел на него и выдохнул. — Кажется, на сегодня хватит, — дал отмашку.       Софья Леонидовна с растрепавшимся каре гневно сдернула ключи с пола. Дверь сразу же захлопнулась за психиатром и санитаром. — Что, нервы сдали?! — прокричал ему вслед зафиксированный смирительной рубашкой. Вспышка маньяка эхом отдалась в коридоре. — Вколи ему двойную дозу успокоительных, — врач приказал, резко развернувшись к помощнице. — Прямо сейчас не можем. У нас гости, — нехотя проговорила Софья Леонидовна. — Черт! Как неудобно!       Рубинштейн на ходу задумался. Этих персон определенно не стоило разочаровывать. — Ладно, хорошо. Следи за ситуацией. Если что, я в своем кабинете.       Помощница кивнула. Грозовое облако в лице Вениамина Самуиловича Рубинштейна удалилось. Клетка с маньяком позади. Софья выдохнула.