Охота на охотника

— Перепробовали всяческое словесное воздействие. На контакт идет плохо, — вносил записи в журнал Рубинштейн.       В тесном кабинете дряхлый стол поскрипывал при каждом движении ручки. Новый по своему вкусу не закупишь. У особо наблюдательных могли возникнуть вопросы о происхождении средств, которых у Вениамина Самуиловича при всей квалификации и заслуженных надбавках легально появиться не могло. Жаль! Нет, человеческая натура определенно дурно переносит ограничения.       Новая система видеонаблюдения транслировала изображения в том числе и на устаревший ноутбук главврача психбольницы. Рубинштейн с удовлетворением отметил состояние Разумовского. Скованный смирительной рубашкой свернулся в углу палаты и не отсвечивал. Ещё долго не поднимется.       Кислое лицо Софочки выражало насколько скверно она относилась к «контактам». Вениамина Самуиловича чувства помощницы не волновали. В отличие от мнения спонсоров.       Недееспособность знаменитого Разумовского оказалась подарком судьбы для многих. Рубинштейн бросился его разворачивать. Хотелось рассмотреть каждый скол причудливых физиологии и психики, чтобы понять каким образом получить столь разрушительный результат и взять его под контроль. Перспективы открывались колоссальные. Это вам не калечные срочники. В свою очередь некоторые значительные персоны только и ждали, когда удалят рыжеволосое бельмо на глазу, которое не поддавалось терапии. Оно попросту не желало мириться с общественными нормами и благом их законодателей.       Загаженные реки не волновали обитателя исторического центра Петербурга. Смрад свалок туда не доходил.       Правда, лишение дееспособности затягивалось. Соратники Разумовского боролись за его активы. Прекрасно понимали, что новые хозяева определят их далеко не на спонсирование адаптации детдомовцев или образовательные ресурсы.       Ловкие пиарщики крушили образ выбившегося в люди своим умом сироты. Наркотическая зависимость и тяга к алкоголю органично вписались в версию: «Невротик возомнил о себе слишком много, стал употреблять для храбрости и расправляться с конкурентами вне правового поля». Опытные коты-охотники разворошили гнездо и скоро съедят птенцов.       Таким образом угрозу со стороны людей Разумовского понизили. Вопрос о помощи его близких обессмыслился. Никто не пойдет за лживым наркоманом, который подставил последователей под удар силовых структур. — Вениамин Самуилович, как вы? — обеспокоилась Софочка.       Как же ей не беспокоиться об источнике своих благ: публикаций в престижных журналах, инсайдерской информации о жюри конкурсов и того, кто ей выбивал стипендии. — Нет-нет, Софочка, всё хорошо. — Ваши слова там… — позволила она себе толику недоверия и сразу же стиснула яркие губы, будто показывая, что большего себе не позволит. — Надо демонстрировать понимание пациенту, ведь недоверие — главное препятствие на пути терапии. Даже если у нас… такой экземпляр.       Помощница медленно кивнула и вернулась к бумагам. Рубинштейн ценил её способность держать язык за зубами. Она пригождалась очень часто. Врач посмотрел на свои карманные часы. Золотистая стрелка под сапфировым стеклом плавно двигалась к полудню.       Прибывший транспорт неприятно загудел за окном, воскрешая паршивые воспоминания о бенефисе Разумовского, подобные затянувшейся зубной боли. Вениамин Самуилович Рубинштейн расправил плечи. Здесь его территория, и никто этого не изменит.       Внезапным визитером оказался непосредственно связанный с Чумным доктором человек. Правда, по бумагам и официальным пресс-релизам его заслуги присудили другому. Крепкий мужчина в кепке и бурой кожаной куртке уверенно вступил в здание. Табельного оружия незаметно. «И не развернешь у входа» — подумалось Рубинштейну, ведь рядом с майором полиции двигался облаченный в синюю прокурорскую униформу.       Игорь Гром взглядом подмечал детали обстановки: крепких санитаров, не похожих на растягивающих низкий оклад, ещё не успевшие покрыться пылью сигнализации на высоких потолках, укрепленные решетки, бдительного охранника, которого не удовлетворило удостоверение майора до тех пор, пока к нему не присовокупили прокурорское. «Ничего, что нельзя списать на усиление режима из-за опаснейшего террориста» — довольно заметил Рубинштейн, наблюдая за визитерами через камеры наблюдения. Гром не расслаблялся.       Он вошел в кабинет главврача без стука. Рубинштейн спустил майору полиции эту формальность. Не время играть во власть. Следом прокурор ровным голосом поприветствовал Вениамина Самуиловича и озвучил законные основания своего визита. — Не желаете присесть? — активировал свое дружелюбие Рубинштейн.       Гром изучил голубыми глазами кабинет как полевой командир будущее место боевых действий. Ту же цветовую гамму и аскетичность, что и в фойе. Массивный деревянный стол главврача и спинку его кресла, которое уместнее бы смотрелось в парадном зале старого престижного университета. Два белых табурета с дерматиновыми черными сиденьями. Регалии в рамках и заполненный книгами и папками шкаф сбоку. Небольшое рабочее место помощницы главврача, которая уткнулась в документы. Разместив их так, чтобы в них не заглянули. В этом не было необходимости — подозрительное давно упрятали в запирающийся на ключ ящик стола. Однако с изловившим Чумного доктора следовало быть начеку. Прокурор был… поспокойнее.       Гром и его спутник заняли табуреты. Тускло поблескивала вышивка металлизированной нитью по углам синего воротника. На погонах зеленели две полосы с увесистыми пятиконечными звездами на концах. Советник юстиции. Причем Рубинштейн не мог припомнить, чтобы сидящий перед ним работник прокуратуры ввязывался в манипуляции с лишением дееспособности неудобных людей и сопутствующее перераспределение имущества нужным. Не получится договориться по старому знакомству в случае чего. Майор знал кого брать с собой на внезапную проверку условий содержания Сергея Разумовского.       Движения Грома и его спутника сдержанные и четкие. Явно не любители выпить вместо физической нагрузки.       Видавшая виды мест преступлений и погонь куртка не стесняла майора полиции. Как и пристальный взгляд главврача сквозь стекло очков. — Вы пришли сюда из-за Разумовского? — осведомился Рубинштейн с видом констатирующего очевидное. — Именно, — проговорил майор. — Я не любитель изображать благополучную ситуацию ради красоты отчета. У, — главврач едва не назвал Разумовского экземпляром, что могло направить интерес Грома не в том направлении, — У Сергея нашли в крови хитро составленный наркотик вдобавок ко всему прочему.       Майор полиции настороженно смотрел на главврача, будто перед ним преступник на допросе. Следил и за реакцией помощницы. Софочка ничем не выдавала свои познания, продолжая возиться с безобидной документацией. — В его среде такие яды популярны. Ради вспышки продуктивности на несколько часов долгие дни мучений после. — И почему, по-вашему, Сергей связался с этой дрянью? — майор определенно проверял насколько точно проработана версия, выискивал несостыковки и дыры. Вот только знаток человеческой психологии учел все возможные реакции. — Он потерял единственного близкого человека, который ему заменял семью и выступал в качестве ориентира. Опору выдернули из фундамента. Проку от денег, если они не глушат боль утраты? Это золотая жила для распространителей наркотиков. Не важно, где это происходит — в начищенной уборной при банкетном зале или в подворотне. Декорации разные, итог один. Вы и без меня понимаете. Насмотрелись, — развивал свою версию Рубинштейн. Под конец апеллировал к общему опыту с собеседником, что должно было его настроить на сотрудничество.       Игорь не перебивал. Вениамину Самуиловичу импонировали такие слушатели. Главное не увлечься и не сболтнуть лишнего. Рубинштейн не лгал. Наркотик в крови Разумовского действительного имелся. А вот попал туда несколько иным образом и после задержания. — Какие ещё версии были? Лично у вас. Без оглядки на желтуху, — майор скрестил руки на груди. — Я размышлял над диагнозом. До результатов анализов даже грешил на инфекционный психоз. Повышенная температура, заторможенность… Но нет. В отличие от героя Достоевского. Раскольников именно благодаря этой хвори покатился по наклонной.       Уголок обветренных губ Грома дернулся вверх при упоминании автора, но мрачного выражения лица это не изменило. — Вы замечали что-то странное? — задал вопрос майор.       Ему не следовало узнавать, что превращение голубых глаз в золотые отнюдь не иллюзия от вспышек огня. — У него мимика, жестикуляция, даже голос в корне менялись, — продолжил Гром. — Манифестация шизофрении вследствие употребления наркотиков перекраивает человека. Резко настолько, что окружающие порой не успевают спохватиться. И это без учета других факторов: тяжелого прошлого, физического истощения, — Рубинштейну стоило усилий не скатиться в назидательный тон. Майора полиции он явно не успокоит, — Своевременное обращение могло бы сократить масштабы проблемы, — прошелся по его чувству вины.       Сработало. Широкие плечи мужчины опустились. Он вздохнул. Поставил руки на стол. Костяшки набитые. — Вы знаете, что у него были желтые глаза? Как у птицы, — очевидно Гром не боялся показаться спятившим. Всё во имя расследования. С такого служаки станется заломать преступника, наплевав на его высокий социальный статус.       Прокурор на диковинные речи спутника не отреагировал. Его куда больше интересовало содержимое книжного шкафа главврача. — Больные склонны к экстравагантным поступкам. Раз уж он вложил дикую сумму в монструозный костюм, то почему бы и не обзавестись декоративными линзами? Для полноты образа так сказать. — И когда он их снял? — Грома ответ не удовлетворил. — Могли вынуть работники скорой или ещё кто, — майор полиции изготовился схватиться за ниточку, — или сами выпасть. Я бы поставил на второе, но не являюсь офтальмологом.       Гром понимал, что вещать о сверхъестественном вмешательстве в кабинете психиатра не вариант, будь ты хоть майор полиции в сопровождении советника юстиции. — Если бы не наркотики, он имел шанс прожить всю жизнь без проявлений болезни, — начал уводить в другую степь Рубинштейн. — Но она случилась, — резко поставил точку Игорь Гром.       Он зол на то, что ошибся в располагающем миллиардере и благотворителе, что невинность Разумовского оказалась ложью, а его болезнь не прогнать пинком. Окунуть бы бдительного Грома в этот коктейль чувств, чтобы наглотался и забыл копать под деяния главного врача психиатрической больницы на Чумном острове. — Давление ответственности и одиночества на фоне потери единственного близкого человека разрушительно при полном попустительстве общества. — У него были… — майор полиции призадумался. Очевидно, ему на ум не шел никто, кроме покойного Олега Волкова, который фигурировал в бреду больного и его галлюцинациях. — Не будем же мы считать партнеров по бизнесу близкими? К тому же их сейчас волнуют активы и передел собственности, ответственность за массовые беспорядки и иные преступления, а не давший им шанс.       Разговор шел в сторону того, что Гром чуть ли не единственный человек, который интересуется психически больным террористом. Этакая аномалия, которая напоминает ворону-альбиноса своей редкостью и бесполезностью. Дни её сочтены по причине отличия от окружающих и мира. Однако Рубинштейн озвучил совершенно иную трактовку личности майора.       Говорил, что его расследования спасают город и возвращают столь важную веру в справедливость. Хвалил прозрачность и четкость судебной реформы. Про себя думал: «Что же, и эту систему научатся обходить. Только расценки для клиентов возрастут». — Беседа с лечащим врачом — это хорошо. Проверка, подтверждающая надежность охраны Разумовского, ещё лучше, — вдруг подал голос прокурор.       Рубинштейн скользнул по нему взглядом. Спокоен, как скала. Что же, и на такого найдется управа. — Боюсь, Игорь Константинович, вы не захотите видеть его в таком виде… Да и ему будет больно. Если, конечно, он в сознании. Неприятное сравнение: то, кем он был, и то, что он сейчас. — Ведите, — бросил Гром, вставая с табурета. Не сделал ремарку, что преступнику положено страдать. — В конце концов Сергей Разумовский свой выбор сделал и связался с наркотиками. Пусть несет ответственность, — согласился с майором лечащий врач.

***

      Неким чудом удалось обставить всё так, чтобы у прокурора и Грома не возникло желания подкопаться. Рубинштейн быстрым шагом вернулся в свой кабинет. Рухнул в кресло. Принялся писать, но ручка подрагивала. Помощница помалкивала.       Знаменитого майора полиции просто так с доски не сбросишь. Особенно с тех пор, как он задружился с известной журналисткой. Её читали от остановок в спальных районах до чиновничьих офисов. К ней прислушивались даже авторитетные СМИ. На данный момент у них достаточно занятий в оправляющемся от массовых беспорядков Петербурге, но дело Вениамина Самуиловича Рубинштейна требовало предельной осторожности. Жаль, что никаких проявлений ПТСР у Грома незаметно. Рубинштейн позволил себе дать волю воображению, представляя на что способен пес режима в состоянии аналогичном Чумному доктору. Как и Разумовский, Гром декларировал веру в справедливость. Достигал её спорными методами. Однако майору полиции удавалось держаться в рамках приемлемого обществом. Облеченному властью над деньгами и умами миллиардеру — нет. Он рухнул под её грузом и превратился в объект изучения. Охотник стал добычей.       Следовало отвадить всех, кто в состоянии испытать толику симпатии, тень сочувствия к поверженному герою, который оказался злодеем. Мало ли что проклюнется. Рубинштейн поставил на кон слишком много, чтобы досадная вспышка эмоций лишила его уникальной возможности и заставила подробно объясняться с силовиками всех сортов.       Отыскал повод для увольнения медсестры, чьего ребенка удалось вылечить за счет фонда Разумовского. Вычеркнул из числа санитаров выпускника детдома, который обмолвился о пользе творения известного программиста. Поколебался над другой кандидатурой. С одной стороны, необходимость вкалывать сверхурочно и выгораживать племянника перед правоохранительными органами явно не повод для потепления отношения к Чумному доктору. С другой — в ипостаси Сергея Разумовского именно он избавил Петербург от свалки Зильченко, чьи выбросы очень некстати вызывали обострения астмы у того самого родственника кандидата на вылет. Решил перестраховаться. Пусть ищет работу в ином месте.       Следующая встреча была давно запланирована. Рубинштейн вольготно расположился за столом. В дверь тихо постучали. — Войдите! — бросил главврач.       Блеклая женщина втиснулась в кабинет того, от кого зависела судьба её воспитанника. Под пепельно-серыми глазами синяки. На них виднелись практически не растушеванные пятна тонального крема. Воспитательница детского дома пыталась хоть как-то скрыть следы недосыпа, вызванные нервами из-за поползновений журналистов, обвинениями что упустила психопата, которого следовало придушить ещё в детстве, и необходимостью обеспечить будущее нынешних подопечных и защитить от нападок. Однако синяки упрямо просвечивали и в итоге косметику признали бесполезной. Не то отложили, не то вовсе отбросили. В наспех приглаженной русой шевелюре проглядывала седина.       Глупо прихорашиваться, когда приходится вычеркивать очередное имя из пухлой записной книжки, так как до него уже не дозвониться. Она выглядывала из расстегнувшейся объемной сумки из козжама. Посетительница положила её на острые колени. Они дернулись. Постаралась выпрямить спину. И всё равно кресло возвышало профессора Рубинштейна над воспитательницей Сергея Разумовского. — Я гарантирую, что наш разговор не станет достоянием общественности, — жестом указал помощнице покинуть кабинет.       Он доверительно заглянул в глаза посетительницы. Настороженная женщина медленно кивнула. Лечащий врач Разумовского расспрашивал её о прошлом пациента. Иногда переключался на то, как ситуация отражалась на ней. Не стыдил, не обвинял. Собеседница оттаивала. Короткие поначалу ответы становились длиннее.       Рубинштейн дошел до вопросов о привязанностях Разумовского. — Возможно, они станут якорем, благодаря которому его получится вытащить наружу, — пояснил свой выбор.       Вот только воспитательница понятия не имела что под «его» подразумевали не программиста и филантропа Сергея Разумовского, а разрушительную субличность с мощнейшим потенциалом.       Когда стук каблуков посетительницы отдалился от двери и перешел на грань слышимости, Рубинштейн осведомился: — К сожалению, придется менять стратегию лечения. Реаниматолог на месте?