Молитва Кати

Вот, Бог помощник мой... Решив дело с Ольгой Платоновной, я вернулся в контору. Богдана всё ещё не было, и это вселяло в меня тревогу. Не в его привычках исчезать без предупреждения — должно быть, произошло нечто экстраординарное, потребовавшее от него немедленных действий. Я нахмурился. Ещё что-то! Как будто и без того мало забот! Отправив посыльных на розыски, я и сам поехал в несколько мест, где он мог бы быть, но там о нём сегодня и не слышали. Вернулся в контору и дождался посыльных — тоже пусто. Я прошёлся по комнате туда и обратно, пытаясь собраться с мыслями. Тревога всё сильнее овладевала мной. Обнаружив, что уже с минуту я бессмысленно тереблю какую-то книгу, отрывая от неё корешок, я осознал, что сегодня уже ни на что более не гожусь, и надо ехать домой. Последние сутки выдались слишком напряжёнными. Нужно отдохнуть. Дома я зашёл в кабинет, положить некоторые бумаги, — и тут-то меня подстерегала неожиданная удача! Богдан обнаружился спящим в кресле. Мои шаги, должно быть, разбудили его. — А, Андрей... — зевнул он, промаргиваясь. — Ну, слава Богу! — я почувствовал, что тревога отступает. — Я тебя по всему Киеву ищу! Что случилось? Он ещё раз зевнул, почесал отросшую на щеке щетину и молча подвинул мне по столу какие-то бумаги. Я отложил свои документы, подошёл и взял предложенное. С недоумением поразглядывал паспорт господина с незнакомым мне именем и купчую на имя этого господина, который, судя по всему, сегодня приобрёл дом в окрестностях Киева. — Что это? — озвучил я очевидный вопрос, глядя на Богдана с недоумением. Он с невозмутимым видом пожал плечами и невразумительно пояснил: — Пути отхода. Я выразительно поднял бровь, ожидая дальнейших объяснений. Посмотрев на меня с явно читающимся выражением «в кого же ты такой недалёкий?», Богдан начал издалека: — Андрей. В последнее время ты сам не свой, — я досадливо поморщился, потому что заявление это соответствовало действительности. — Ты теряешь контроль над собой, над своими делами, — это было слышать ещё досаднее. — И я опасаюсь, что с таким курсом у тебя появятся проблемы с властями. Вот этот пассаж был крайне неожидан, что я и попытался показать своей мимикой. Он возвёл глаза к потолку: — Андрей, я подумал, что тебе не помешает всё это, — он кивнул на документы, — если потребуется быстро скрыться. С большим недоумением я снова поглядел на бумаги, теперь уже другими глазами. — Как ты их раздобыл так быстро? — нахмурился я, пытаясь представить, как можно провернуть такое дело... всего за сутки, выходит? — Пришлось раскошелиться, — махнул рукой он. — Я верну, — пообещал я, соотнеся в голове сумму его сбережений и стоимость услуг подобного рода. — Чуть позже, — возразил он. — Сумма существенная, от финансовой проверки не скроешь, останется след. Я сел и убрал документы в стол: — По мне, так у тебя паранойя. — Предпочитаю перестраховаться, — невозмутимо парировал он. Побарабанив пальцами по столу, я погрузился в размышления. Богдан был прав: я теряю контроль над собой. Разумеется, я и сам это знал, но вдвойне неприятно было то, что этот факт заметен со стороны. И вызывает опасения по поводу моих дальнейших действий даже у самых близких людей. — Я угрожал Кате, — высказал я то соображение, которое более других тревожило меня, и уточнил на его вопросительный взгляд: — Пистолетом. Он приподнял брови, выглядя весьма удивлённым. — Она узнала про Веру, — пояснил я. — И заявила, что я должен на себя донести. Оперевшись локтями на стол, он глубоко задумался. Шевеля губами, он явно перебирал что-то внутри своих мыслей. Наконец, досадливо покачав головой, заметил: — Это серьёзно, Андрей. Ты становишься опасен. Я потёр лицо руками и тяжело вздохнул: — Знаю. Некоторое время мы молчали. — Давай-ка, по крайне мере, ты сдашь мне твоё оружие, — наконец, предложил он. Кивнув, я принялся искать злополучный пистолет — на месте его не оказалось, и только путём перебора я нашёл его в одном из ящиков. Наверно, Катя убрала. Вытащив пистолет на стол, я пододвинул его к Богдану. — Всё? — удивился тот. — По-твоему, у меня арсенал тут? — съязвил я и задумчиво огляделся по сторонам, изучая привычный интерьер на предмет нахождения в нём оружия. Богдан тоже завертел головой и внёс конструктивное предложение: — Может, мне ещё подсвечники забрать? Тяжёлые, падлы! — он для примера взял один со стола и попримеривался. Не вынеся этого абсурда, я внёс контрпредложение: — А может, тебе по вечерам мне руки на ночь связывать, чтобы наверняка? Он оглядел меня с таким красноречивым сомнением, как будто рассматривал эту идею всерьёз. Я возвёл глаза к потолку. Потерев щёку, он отметил: — Абсурд абсурдом, конечно, но что-то делать надо. Тяжело вздохнув, я согласился: — Нервишки лечить надо, — встал и вытащил из шкафа бутылку бренди и пару бокалов. Богдан согласно кивнул, выпил со мной и принялся выяснять обстановку: — Что Катерина Степановна? Я мотнул плечом, не зная, как охарактеризовать сложившееся положение: — Не знаю, — честно ответил я. — Сперва была в ужасе. Сказала, что не будет это покрывать. И сама же после повела Гнаткевича по ложному следу. Мол, виноват Безус. Взболтав бренди в бокале, Богдан поглядел его на свет и равнодушным тоном сообщил: — Безус этой ночью покончил с собой. От неожиданности я чуть не выронил бокал. — Что? — глупо уставился на Богдана, пытаясь осознать сказанное. Тот неопределённо повёл плечом: — Историю с Рогнедой знаешь? — я кивнул. — Ну вот. Не вынесла душа поэта... — Уму непостижимо! — я одним глотком допил бренди. Богдан последовал моему примеру. Мы помолчали. — Если Гнаткевич считал, что виноват Безус, — высказал свои дальнейшие размышления Богдан, — то неясно, что он будет делать теперь. — Гнаткевич — это проблема, — согласился я. — Проблема? — неожиданно раздался от дверей высокий истеричный голос Кати. Я утомлённо прикрыл глаза и вздохнул. — Гнаткевич — это проблема! И как вы собираетесь её решать, господа? — она подошла ближе, увидела пистолет на столе и сделала ожидаемый вывод: — Убийство, да? — в её голосе звучала трудно скрываемая истерика. Я спрятал лицо в ладонях. «Нет, нет, нет, нет! — взмолился внутри себя. — Только не ещё одна сцена такого рода!» Как же я бесконечно устал от этих постоянных обвинений и обличений. — Конечно, — подняв на неё глаза, язвительно вылил я эту свою усталость, — ведь я всегда все проблемы решаю убийством, как же иначе. Она хотела было что-то сказать, но нахмурилась и промолчала. Богдан примирительно поднял ладони в воздух и успокоительным голосом сказал: — Я просто забираю у Андрея пистолет. Кажется, Катю это известие ещё больше встревожило, и она мысленно достроила несусветные цепочки рассуждений, потому что она резко повернулась к Богдану и зло спросила: — Зачем это? Я облокотился щекой на ладонь и грустно вмешался: — Затем, что я стал слишком часто им размахивать. — Правильно, пусть лучше у меня полежит, — понятливо пряча пистолет к себе к портфель, подхватил Богдан. Катя в недоумении переводила взгляд с меня на него и обратно. — Может, всё-таки подсвечники забрать? — участливо поинтересовался у меня Богдан. — И вилки? — предложил я, чувствуя, как мною овладевает отчаянное истеричное веселье. — Точно! — Богдан аж подскочил и стукнул себя по лбу. — Вилки, столовые ножи... Катя пялилась на него с самым ошарашенным видом, явно не понимая, что это за инвентаризация. — А также вазы, — вдохновенно перечислял Богдан, — ночные горшки... Тут уж я не выдержал и перебил: — Надёжнее всё-таки связать. С таким видом, словно его осенило, Богдан замер посреди кабинета, выразительно взмахнул руками и воскликнул: — Послушай! Нужно попросту приставить к тебе телохранителя, только наоборот! Видимо, алкоголь немного ударил мне по мозгам, потому что я радостно вскочил и хотел поддержать его мысль, но не успел: Катю этот абсурд доконал. — Что происходит? — тихо и обиженно потребовала ответа она. Мы с Богданом переглянулись, посмурнели и сели на свои места. Пришлось вводить Катю в курс дела — хотя, казалось же, проблема была совершенно очевидной, притом в первую очередь — очевидной для неё, ведь именно она всегда оказывалась в эпицентре моих срывов. Выслушав наши идеи по поводу того, как избежать последствий, если у меня опять сдадут нервы, она похмурилась и тихо и рассудительно сказала: — Но, постойте. Зачем такие сложности? Ведь Андрей срывается только в тех случаях... — она замялась и сформулировала: — Когда я говорю, что уйду от него. Достаточно будет, если я не стану так говорить, разве нет? Мы ошарашенно переглянулись с Богданом. — В самом деле? — уточнил он у меня полученную информацию. Я тщательно покопался в голове и припомнил, что да, психику мне начинает сносить именно в те моменты, когда Катя озвучивает угрозы такого рода. — Похоже, что так, — задумчиво потёр я подбородок. — А, — прокомментировал Богдан это открытие, — но это существенно меняет дело! Катя подозрительно прищурилась. Он пояснил: — Выходит, это не психопатическое состояние [1]. Я кивнул, чувствуя, как отпускает внутреннее напряжение. То, что у моих срывов нашлась логическая закономерность, вселяло некоторый оптимизм в оценку моего состояния. Во всяком случае, до этого я уже всерьёз опасался, что схожу с ума и становлюсь опасным для окружающих. То, что за моим поступками стоит лишь один мотив — страх потерять Катю — как-то проясняло дело. Конечно, это не означает, что можно расслабиться и пустить дело на самотёк. Но всё же я ощутил облегчение. Не безумие. Всего лишь страх потери. — Но пистолет я всё же пока удержу у себя, — решил перестраховаться Богдан, явно простроивший в голове ту же цепочку размышлений, и откланялся. Катя перевела на меня серьёзный и грустный взгляд и сообщила: — Пан Яблоневский планирует вернуться в Польшу, так что не думаю, что он представляет из себя проблему. 1. В середине XIX века термин «психопатическое состояние» использовался в медицине в том числе и для обозначения маниакальных вспышек гнева, болезненной смены настроения и прочих видов психологических заболеваний оптом. К современному значению слова «психопатия» это не имеет отношения. ...Господь подкрепляет душу мою Андрей выглядел крайне усталым. Облокотившись лбом о руку, он смотрел на меня задумчиво, без привычного блеска в глазах. — Ну что ж, — наконец, резюмировал он, не изменившись в лице. — Уезжает — и Бог с ним. Его спокойствие меня покоробило. Как он может быть так равнодушен к судьбе человека, который по его вине перенёс так много страданий? К счастью, я не успела высказать того, чем кипело моё сердце, потому что вспомнила день нашей свадьбы, который превратился в такой кошмар. Я вспомнила, как Андрей истекал кровью, а профессор Тищенко лишь качал головой и не давал никаких гарантий. Как я мучилась, ежесекундно боясь потерять его навсегда, как прислушивалась к слабому дыханию, отчаянно страшась, что оно прервётся... Если бы я сказала Яблоневскому правду... Он бы не отступился, пока не умер бы сам или не убил бы Андрея. Вздрогнув, я как наяву увидела эту картину — безжизненное тело Андрея, воткнутый в его грудь кинжал и безумный взгляд Яблоневского. Нет. Что угодно, только не это. Что угодно, лишь бы не потерять Андрея. — Тебя что-то огорчает? — вывел меня из забытья его голос. Я вздрогнула и подняла взгляд. Совершенно забыла, что он сейчас рядом! Наверно, я просто уже пять минут сижу и смотрю в пустоту, и он лишь по мимике догадался, что я думаю о чём-то неприятном... Вместо того, чтобы ответить на его вопрос, я задала свой: — Богдан Юрьевич знал правду, да? — мне показалось так по сегодняшнему разговору. Он кивнул. Взгляд его стал настороженным: должно быть, ожидал от меня какого-то взрыва. — Богдан Юрьевич, Любовь Васильевна, — принялась перечислять я. — Пан Безус?.. Он покачал головой и возразил: — Безус знал только про шантаж. — И добавил: — А вот тётка Ярына знала всё. Лучший друг, единственная родственница и... назовём подругой. Мне даже отчасти казалось, что Любовь Васильевна испытывает к Андрею чувства сродни материнским. Самые близкие его люди — знали. И оставались рядом с ним все эти годы. И любили его. Подумав, я уточнила: — Если бы из-за пана Яблоневского я не вмешалась бы в эту историю — ты бы мне никогда не сказал, да? Он отвёл глаза, дёрнул плечом раздражённо и согласно наклонил голову. — Тогда я рада, что сложилось, как сложилось, — вздёрнула подбородок я. — Хотя это и мучительно для меня. Он нахмурился, явно не желая обсуждать этот вопрос. — Яблоневский сам сказал тебе об отъезде? — вместо этого перевёл тему он. Теперь уж мне неприятно стало направление беседы. — Да, он заезжал, — призналась я. Мне хотелось обсудить всё то, что он вывалил на меня сегодня — известия о пане Безусе и его жене, это жуткое предложение, в конце концов... Но я не решилась. Мне подумалось, если я скажу о том, что он предлагал мне бежать с ним в Польшу, Андрей точно вызверится и, чего доброго, помчится убивать его. Я вздохнула. — Будешь скучать? — насмешливо прокомментировал он мой вздох, но в голосе его читалось заметное напряжение. Я покачала головой: — Мне неприятно видеть его. Он чуть не убил тебя, он устроил эту ужасную историю с газетами, но... самое мучительное — это смотреть на него, знать правду о... Вере... и понимать, что нужно обманывать. Он выбил пальцами затейливую дробь по столу и отметил: — Это одна из причин, по которым я не хотел, чтобы ты знала. Тебе чужд обман, Катя. Мне жаль, что из-за меня ты попала в такое положение. Сердце моё откликнулось радостным теплом на эти слова: он понимал. Я почти ничего и не сказала, но он всё понимал сразу, даже без моих слов. — Ты ведь раздумывал об этом, да? — не выдержала и спросила я. — До того, как сделать мне предложение? Он посмотрел на меня внимательно и кивнул. — Да, конечно, — подтвердил он. — Я полагал, что ты никогда с этим не столкнёшься. Если бы Яблоневский не спутал все карты... — досадливо нахмурился он. — Я рада, что спутал, — перебила его невесёлые размышления я. Он посмотрел на меня пристально и недоверчиво. — Я бы всю жизнь любила не настоящую версию тебя, а ту, красивую, которую ты придумал для меня, — хмурясь, объяснила я. — И ты бы прожил всю жизнь, так и не зная... и страшась... — я смешалась. Повисло тягостное молчание. — Я и сейчас не знаю, не верю и страшусь, Катя, — медленно и тяжело проговорил, наконец, он. — Мне кажется, одно неверное слово, один лишний жест — и ты... в ужасе отвернёшься от меня и уйдёшь. За этими словами я разглядела вопрос, который он не решился задать. — Я не уйду, — поспешно ответила я на этот вопрос. — Прости, что грозила тебе этим. Я... я была ошеломлена, и мне было сложно принять... — я покраснела и смешалась. Теперь мои собственные действия и слова казались мне совершенно ужасными. Он открыл мне свои самые страшные и отвратительные раны — а я отшатнулась, а я в ужасе отвергла его! Как же, должно быть, ему было больно! Я заплакала, не в силах вынести той боли, которую сама же и причинила ему. — Катя! — вскочил он и, обогнув стол, бросился ко мне. Вскочив ему навстречу, я нырнула в его тёплые знакомые объятья и пожаловалась куда-то в шею: — Мне так тяжело, Андрей. Если бы ты знал, как мне тяжело! Он прижал меня к себе крепко, крепко, целовал в макушку и шептал: — Прости... прости... — Последние полтора года... — лихорадочно заговорила я, — со смерти Анны Львовны... несчастья преследуют меня, одно за другим. Смерть Алёши... Жестокость Лидии Ивановны... смерть отца и пожар, побег, преследования Григория Петровича... салон пани Макаровой, смерть Василинки... Господин Молибога, скопцы... Суслов... и вот, когда мне казалось, что всё, наконец, закончилось, что теперь будет счастье... Вместо счастья — весь этот ужас, Андрей. Ты чуть не умер в день нашей свадьбы. Возвращение Петра Ивановича. Газетная шумиха. Смерть Орыси. История с борделями. История с Верой. Рогнеда Васильевна... пан Безус... я так устала. Андрей! Так устала! — рыдала я всё горше. — Несчастье за несчастьем, потрясение за потрясением... я больше не могу так, не могу... я не выдерживаю всего этого, Андрей! — Милая, бедная моя девочка, — шептал он, обнимая меня и покрывая поцелуями моё заплаканное лицо, и от его ласки мне становилось теплее. Наконец, я выплакалась. Он, ни на миг не размыкая объятий, усадил меня на диванчик. Я прижалась к его груди и снова пожаловалась: — Я так устала. Так устала. Сжав меня крепче, он предложил: — Уедем? В Цюрих, в Петербург, в Вену? Куда тебе хочется? — Не знаю, — всхлипнула я. — Да и как? Все твои дела тут. Я не видела его лица, но почувствовала усмешку в его голосе: — Работа везде найдётся, было бы желание трудиться. — Я не знаю, — повторила я. Мне даже в голову не приходила мысль уехать — а ведь, возможно, это в самом деле помогло бы. Во всяком случае, я вырвалась бы из мест, в которых всё напоминает о несчастьях. Мы долго молчали. Потом он попросил: — Не оставляй меня, Катя. — Не оставлю, — незамедлительно ответила я и потёрлась лицом о его плечо. Было мягко, тепло и уютно. Наверно, я задремала. Из этого благостного состояния меня вывел его голос: — Мы так снова уснём на диване. Давай-ка я провожу тебя... — Нет! — воскликнула я прежде, чем задумалась, как он это воспримет. Он замер и ощутимо напрягся, затем холодным отчуждённым тоном сказал: — Катя, наша спальня теперь твоя, я не побеспокою... — Нет! — испуганно перебила я его, понимая, что разговор зашёл в дебри, обсуждать которые у меня точно не хватит мужества. — Давай останемся здесь, — попросила я, краснея. Я... я, совершенно точно, не была готова... к полному примирению. Но мысль о том, чтобы оторваться от него и лечь спать в одиночку казалась мне невыносимо мучительной! Я отчаянно нуждалась в том, чтобы чувствовать его тепло... его дыхание... биение его сердца... как сейчас. В полном смятении я не знала, как объяснить ему свои мысли, чувства и желания. Я не надеялась, что он поймёт, и он, конечно, не понял. С минуту обдумав мою пропозицию, он внёс предложение, которое, кажется, показалось ему логичным: — Я могу посидеть рядом, пока ты не уснёшь. Я тяжело вздохнула. — Катя? — он мягко, осторожно погладил мои волосы. Потом тяжело вздохнул и сдался: — Хорошо, на диване — так на диване. После чего закопошился, перекладывая меня поудобнее. Я поскорее зажмурилась, поскольку оказалась теперь лицом к нему. — У тебя корсет, между прочим, — проворчал он. «Сама знаю!» — мысленно откликнулась я. — И нога затечёт! — предупредил весьма сурово. «А что поделать!» — продолжила я мысленный диалог. — И мне руку отдавишь! — пожаловался он. «Потерпишь!» — фыркнула я вполне себе вслух. Наконец, он замолчал. Должно быть, аргументы кончились. Впрочем, я рано радовалась, даже задремать не успела, как он обиженно протянул: — Ка-ать. Я тебе что, вместо подушки нужен? — Да, — не открывая глаз, ухватилась я за возможность прояснить ситуацию. Очень ведь удачно выразил! Он хмыкнул и с коварной усмешкой в голосе поинтересовался: — Напомни мне, а по какой причине я не могу исполнять почётные обязанности твоей подушки в кровати? Я аж глаза распахнула от удивления. И это было катастрофической ошибкой с моей стороны — потому что он смотрел на меня так нежно, проникновенно и солнечно, что сердце моё истошно забилось в груди, срываясь навстречу этому взгляду. — Не знаешь? — удовлетворённо прокомментировал мою растерянность он. …спустя четверть часа я удобно устроилась у него на груди в тёплой постели и безо всяких корсетов. Действительно, восхитительная подушка! Лучше любой другой!