«Обиды и негодования похожи на яд, который пьете вы в надежде на то, что отравятся другие. Счастье начинается с прощения» (Кэсси Комбден)
Что может быть хуже отсутствия надежды? Только когда надежда рассыпается на глазах, теряясь среди небытия…Жизнепоток Черный
Пространство без неба, неподвластное обычной душе, снова стало местом его заточения. Вспыхнувшая ярость постепенно угасала, и Сефирот, словно кусок космического мусора, дрейфовал по своей безграничной тюрьме, подчиняясь волнам Потока. Человечность… Милосердие… Героизм… Когда-то эти слова стояли рядом с его именем, и пусть он утратил большую часть воспоминаний, базовая память сохранила сей факт. Он был героем, командиром. У него были друзья, чье предательство впервые подорвало его веру; была корпорация, хранившая тайну его происхождения, и был отец, превративший собственного сына в живое оружие. Жизнь сама скатилась под откос — Сефирот плохо помнил то время. Отдельные события иногда проносились в его голове, оставляя горькое послевкусие жестокой реальности, но большинство из них утратили образы, смешавшись между собой и породив жажду возмездия, а потом и жажду мести — всех героев рано или поздно ждет крах идеалов. По крайней мере здесь, в насквозь прогнившем мире, где все правила и законы сводятся к единственному, всегдашнему решению — истреблению друг друга. Хорошо ли? Правильно ли? У любой войны две стороны, а у каждой из сторон — двойные стандарты. Неся счастье и спасение одним — других она обрекает на муки, стирая границы нравственности. В конечном итоге наступает момент полного разочарования, сбрасываются маски, «тиран» становится «жертвой», а «жертва» — «тираном». В этом тоже часть равновесия. Своеобразная форма суда, испытание для души. Кто-то непременно сломается, не выдержав и половины предначертанного, а кто-то из случившегося извлечет урок и поднимется выше, пойдет дальше, освободится от тягостных пут. Если, конечно, захочет… В пространстве без верха и низа Сефироту некуда было идти. Он мог плыть над Планетой, мог смотреть на Ее реки, озера, нетронутые леса. Мог наблюдать, как копошатся люди в городах, точно муравьи в разоренных муравейниках — суетятся, сталкиваются в сражениях, еще жестче и чаще, чем познал на своем веку Сефирот. Вероятно, Гайя переживала эпоху революций. Что ж, он не сомневался, что Планета обречена, а гибель человечества неизбежна. Сефирот лишь пытался ускорить процесс, пока люди не выжали из Ее недр последние соки, пока Она способна держаться, хотя бы как ковчег. Вот только его замыслов никто так и не понял. Даже собственные творения — и те предали, переметнувшись на сторону Цетры. И чем она их завлекает? Сначала Зак, затем Клауд, а теперь и его воплощения… Что в ней особенного? Пускает пыль в глаза, не более того. Однако, следует признать, умело: в том окаянном, ифритовом сне он сам чуть не попался на ее крючок; развесил уши, как неопытный подросток или еще хуже — насколько помнил, подростком он и то осмотрительнее был! Осторожничал со всеми, о девочках вообще не думал. Вернее, запрещали ему о них думать вне лаборатории. Мол, цели не те, да и вдруг чего случится — проблем не оберешься; подставит и себя, и корпорацию. Проще говоря, пятнать имя ни в коем случае нельзя, слишком многое на кон поставлено. А тут, видно, перещелкнуло что-то в сознании, переключилось. Не столько из-за самой Цетры, сколько из-за проклятого желания вновь почувствовать себя НЕ МОНСТРОМ. «Почувствовать» — ключевое слово. Сейчас, как никогда, Сефироту хотелось дышать, ощущать биение сердца. Простые, естественные движения и звуки, на которые при жизни он внимания не обращал. О, Гайя, как ему хотелось жить! Вернуться в физический мир — не Богом, нет — это было желание Дженовы, а не его личная цель; сам он не нуждался ни в славе, ни в богатствах, и без комфорта мог спокойно обойтись. Все, чего он хотел и отчаянно искал — это свое место на Планете, настоящую причину своего существования. Оттого и позволил паразиту заполнить разум чумными идеями — Дженова, по крайней мере, вела его к чему-то. Он действовал, следовал заданному курсу, а что теперь? Теперь он попросту потерялся, словно корабль без капитана, и больше не понимал, куда ему надо стремиться. Продолжить начатое? За две сотни лет оборвались необходимые связи. Попробовать воздействовать на Планету через Негативный Жизнепоток? Так за эти же двести лет Поток научился исцелять зараженные участки — распространить скверну не получится. Остается лишь… смириться? Но тогда это значит, что вся жизнь Сефирота прожита зря, что его существование — досадная ошибка. Случайность. Аномалия. Он будто сломанная игрушка, которую, наигравшись, бросили в угол, а такое принять нелегко. Потому что ОН, вопреки стараниям сопротивления, еще существует… Потому что даже ЕМУ, несущему смерть и несчастья, на самом деле очень страшно сгинуть без следа.Жизнепоток Белый
Время в Потоке текло иначе — и неизвестно, текло ли вообще; искажалось восприятие, притуплялись ощущения. Из всей ранее знакомой гаммы Айрис распознавала лишь холод и тепло. Задумчиво, с поникшей головой, она бродила среди пучков света — сначала бесцельно, а потом… опять шла по следам Сефирота. Ее грыз неприятный осадок, но самое гадкое — это стыд, застрявший где-то в глубине. Откровенно говоря, она совсем запуталась в своих чувствах. Сефирот был тем, кто отнял у нее жизнь, кто причинил боль ее друзьями и пытался завладеть Планетой, вознося себя выше других. Она знала его таким. Только таким. Безумцем, одержимым утопической идеей, фанатиком, способным мстить и разрушать, сметая все на своем пути. Он был воплощением ее кошмаров, символом войны, и оказаться запертой вместе с ним в Жизнепотоке — напоминало пресловутый «ящик Пандоры», где одна маленькая надежда сдерживала скопище бедствий и грехов. Но была ли Цетра той самой надеждой? Большой вопрос. Конечно, в отличие от Сефирота, Айрис могла покинуть Междумирье в любой момент, чтобы воссоединиться с предками и ждать судьбоносного возвращения к жизни. Однако простая истина заключалась в том, что если она уйдет и оставит Сефирота здесь, то ей, вероятно, некуда будет вернуться. Выбор без выбора. Они связаны узами общего проклятия. Айрис хотела поговорить с Сефиротом снова, и всякий раз отступала, не сумев найти подходящие слова. Застряв в том вынужденном сне, она не видела, как взрослели и старели ее друзья, как рождались и умирали их дети. Она скучала по ним, но пока ее помнил хоть кто-то, скорбь и одиночество не изматывали душу. Цетра чувствовала лишь легкое сожаление от невозможности обнять Тифу, подержать Клауда за руку или пойти на прогулку с Марлин. А еще — от невозможности унять тоску своей приемной матери. Эльмира хоть и держалась на людях достойно, но Айрис знала, что та плакала по ночам и часто отправляла цветы в Забытую Столицу, где упокоилось тело юной цветочницы. А Сефирот… У него ведь и не было никого, кто оплакал бы его смерть. Ни семьи, ни верных друзей. Иногда Жизнепоток возвращал родные, близкие души, если миг перерождения еще не наступил, но с бывшим героем никто не желал даже словом обмолвиться. Вероятно, опасаясь заражения? Или, может, Гайя намеренно держала его в изоляции, мучая и терзая? Айрис не понимала. Порой ей казалось, что грехи свои Сефирот уже искупил, а все его жестокие обещания — обычный крик безнадежности. Однако ситуации это не меняло: она здесь, пока здесь он, и уйдет после него, вместе с ним, не раньше. Чтобы двигаться дальше, она должна успокоить нетленную душу генерала. Должна. Обязана. Но как? Ответ пришел с кончиной последнего долгожителя Планеты, который помнил Цетру — Нанаки, более известный как «Ред XIII». Его появление в Жизнепотоке и радость при встрече знакомого образа натолкнули Айрис на мысль… Настолько безумную, что та вполне могла бы сработать.Жизнепоток Черный
Временами его раздражало ее существование. Куда бы он ни свернул, ее свет призывно сиял для него, но не в свете он нуждался, не в ее жалости, не в исцелении. Возможно, «тот» Сефирот, из сна, и поддался манипуляциям Цетры, а «этот»… «Этот» ей по-прежнему не доверял. «Сефирот, — Айрис подошла к нему лишь через годы; впрочем, годы для заключенных в Потоке — ничто. — До сих пор злишься на меня?» «Почему так решила? Как видишь, я — не угроза ни тебе, ни Планете». «Но ты ждешь». «Я ничего не жду». Посмотрев на мужчину с некоторым замешательством, Цетра устроилась возле него, после чего вновь заговорила — будто впервые: «Жизнь Нанаки угасла. Он был последним, кто помнил нас». «Мне это неинтересно». — Сефирот быстро оборвал ее рассказ. И без намеков понимал, что ловушка Жизнепотока захлопнулась, а новые мосты никак не возвести. «Из истории вычеркнули инцидент с Нибельхеймом, — продолжила Айрис, несмотря на возражения. — Вернее, твое имя. Для нового поколения ты — герой. Никто никогда не узнает ни о Дженове, ни о последствиях твоей одержимости. Почти все документы корпорации уничтожены, свидетели давно в Жизнепотоке, поэтому о тебе решили сохранить светлую память». «С чего бы такая щедрость?» «Ну… Людям свойственно забывать плохое, как и переписывать историю. Сведения о сожженном поселке остались, но тебя там нет. Разве не рад?» «Мне все равно». «А если скажу, что об этом позаботились Страйфы?» Сефирот метнул в Цетру изумленный взгляд. «Вообще-то сюда я тоже пришла не одна». — Айрис дотронулась до его воображаемой щеки и упорхнула в сторонку. Сначала ему показалось, что она издевается, однако нити Потока, сцепившись друг с другом, сформировали образ заклятого врага. Нет, не врага… Несостоявшегося брата. Или союзника? Неважно. В конце концов все они были для Дженовы лишь вместилищем клеток, ходячей биомассой, которая в итоге стала бы частью «ее». «Не верится, что Айрис права. — Клауд слегка нахмурил брови, оценивая противника. — Ты в здравом уме, и Негативный Поток, смотрю, не источаешь». «Всему рано или поздно наступает конец». «Так ты сдался?» Сефирот не ответил. Пусть догадается. «Вот и хорошо. Не буду скрывать, когда ты пропал, первое время мне дышалось спокойно. Я занимался другими вещами, решал другие вопросы, у меня появилась семья. А потом под руку попали архивные документы и несколько фотографий, где ты, я и Зак. Тогда ты был примером для нас, Сефирот. И я все думал, как может такой человек, такой правильный, честный и бескорыстный, вмиг превратиться в чудовище, алчущее власти любой ценой. Я ведь действительно считал, что это не желание Дженовы, а твое собственное, что тебя переклинило и верное решение проблемы — твоя смерть. Ты столько раз намекал, что я заблуждаюсь, а я не слышал тебя. Даже не пытался услышать». «Это в прошлом, Клауд». «И за это прошлое я тебя прощаю. Ты меня тоже прости». Юноша протянул Сефироту ладонь, будто старому доброму другу. Глаза генерала округлились, рука сама потянулась навстречу. Если бы он мог — задрожал бы от нахлынувших эмоций, но пришлось довольствоваться лишь сухим импровизированным рукопожатием. Затем новые нити Потока явили новые образы. Лаборантка, чье имя Сефирот почему-то забыл. Женщина обняла его, прямо как в детстве, пока Ходжо отлучался куда-то по своим делам. «Ты был хорошим мальчиком, Сефирот. Искренним, чутким. У меня сердце кровью обливалось, когда тебя приводили для очередных процедур. Но ты держался. Помнишь, с каким восторгом рассказывал мне о своей первой прогулке «под настоящим небом»? А как запер профессора в его кабинете? Право слово, иногда ты шалил. Знаю, что Поток забрал большинство твоих воспоминаний, поэтому, пожалуйста, возьми мои. Посмотри, каким я тебя запомнила». «Лучше посмотри на мои!» — возразил резкий голос. От неожиданности Сефирот шарахнулся назад. Прищурился и… дернул уголком рта. «И вас нелегкая принесла», — он, словно парализованный, смотрел на приближающиеся фигуры. «Сеф! Сеф! Ты прости нас, Сеф! — запричитал Генезис, спрятав взгляд за длинной рыжей челкой. — Серьезно Сеф! Я хотел прийти к тебе раньше…» «Но не пришел». «Не решился. Боялся в глаза посмотреть. Это ведь из-за меня ты… Понимаешь, мозги у меня тогда уже расплавились. И Бахамут с ним, с тем долбанным крылом! Я в монстра превращался, Сеф! Буквально. Ничего не соображал». «Знаю». «Прости меня, Сеф! Простишь?» Сефирот ждал этого момента годы. Нет, сотни лет, чтобы услышать раскаяние! Всего одно слово от друга — от человека, которому верил когда-то больше, чем самому себе. Сотни лет ради одного гребаного момента! Душа разрывалась между милостью и праведным гневом. Сефироту хотелось умыться слезами, но как назло, он был спокоен, словно озеро в безветренную погоду. Может, оно и к лучшему, что ни слез, ни сердца в пограничном мире нет. «И что я должен? Раскрыть объятия? — сумрачно спросил генерал. — Ты мне тогда ясно дал понять, какое место я занимал в твоей жизни». «Сеф! Я же искренне сейчас!» Сомневался Сефирот в его искренности, но до истины докапываться не стал. Жизнепоток ему судья. «Я тебя прощаю. Иди с миром, Генезис». «И пойду! Только прежде поделюсь кое-чем. — рыжий положил руку на левое плечо Сефирота, правого же коснулся молчаливый Ангил, наблюдавший за ними почти безучастно. — Наши воспоминания о тебе. Знаешь, а ведь были и хорошие моменты. Тренировки там, корпоративы… Только развлекаться ты совсем не умел. И пить, кстати, тоже». Любопытно. Видеть себя чужими глазами — странное ощущение. Тем не менее, пазлы сложились в единую картину, заполнив ряд существенных пробелов. Необычайная легкость окутала Сефирота счастливыми отрывками прошлого. Он снова чувствовал себя тем юношей, полным надежд и стремлений, и как бы ни было трудно, радость в глазах подчиненных его окрыляла. А значит, все не зря. Значит, его существование — никакая не ошибка. И жизней он немало спас.Жизнепоток Белый
Среди образов, дорогих Сефироту, Айрис чувствовала себя лишней. Кроме Клауда, она почти никого из них не знала, не слышала их разговоры, не могла вникнуть в суть. Некая таинственная грусть прокралась в ее душу, и Цетра отошла подальше от собравшейся разношерстной компании. Не смотрела на них, собиралась уйти. Ее замысел вроде как удался — Сефирот стал похож на мужчину из ее сна. Его душевные раны затягивались, память освобождалась от ненависти и обид благодаря общим усилиям тех, кого он любил когда-то. А свою роль она явно переоценила. В Судьбе Сефирота она была всего-навсего проводником, соединяющим его разум с Планетой. Теперь Планета примет его, как приняла его творения, заберет к себе, очистит и окружит теплом. Нет поводов для печали или беспокойства, ведь это то, о чем Айрис молила. Скоро все закончится… Но почему же так больно где-то внутри?