***
Саша прекрасно понимал, что его действия со стороны выглядели актом отчаяния. Да, пожалуй, это и правда было так. Однако другого выхода он уже не видел. Хуже уже вряд ли будет, к тому же совсем бездействовать он больше не мог. Йоханнес открыл почти сразу, словно ждал его с нетерпением. — Надо же, ты очень вовремя, Саша. — Вовремя для чего? — Александр почувствовал себя немного сбитым с толку. — Для серьёзного разговора, конечно. Не думаю, что ты пришёл пожелать мне удачи. — Это правда так. Я прошу тебя отстать от меня и от Матвея. Видишь, насколько сильно я унижаюсь. Тебе должно льстить. — Просишь? — Йоханнес саркастически приподнял бровь. — Если мы разрываем наш уговор, я отправляю фотографии и будет большой скандал. Должны ведь мои усилия оправдаться. — Пусть так. — Саша стиснул зубы. — Мне это не так страшно. Скандалов со мной было достаточно. — Тебе? — Норвежец усмехнулся. — Мы, профессиональные спортсмены, так эгоистичны, правда? — Я не понимаю. — Ты сразу заговорил о себе. Но подумай о нём. Ваша пресса такая громкая, а его репутация такая неоднозначная. Теперь Логинов задумался, осознавая, что, кажется, снова остался на шаг позади. Его собственный статус позволял не слишком оглядываться на мнение СМИ, да и особого повода он никогда не давал. А вот Матвей… Тут всё было гораздо сложнее. Журналисты Матча и в обычное время не в меру дотошные, в погоне за громкой сенсацией оказывались способны вытрясти душу из любого спортсмена, — Бабиков не даст соврать. В случае с Елисеевым всё это смело можно было помножить на два, а то и на три. — Да ты просто гениальный стратег, Йоханнес. — Ты меня переоцениваешь. Просто я умею подстраиваться под изменения, а ты нет. — Ты во мне разочарован? — Ни капли. — Бё пожал плечами. — Ты ведёшь себя вполне естественно. Возможно, на твоём месте я сделал бы то же самое. Уходить ни с чем было обидно и даже унизительно, но ничего другого Александру теперь не оставалось. Он решился на отчаянный шаг, который в гораздо большей степени подошёл бы Матвею, и, кажется, ещё немного всё ухудшил. — Всё-таки в чём твой интерес? — Логинов нахмурился, кидая на норвежца испытующий взгляд. — Тебе станет ясно, когда ты подумаешь вот о какой вещи: для таких, как мы, невыносимее всего беспомощно смотреть и не быть в силах хоть что-то изменить. Верно, Саша?***
Полоса неудач сборной России на чемпионате в Поклюке неумолимо продолжалась. Пожалуй, только Эдуард из них всех мог быть вполне доволен местом в конце десятки. Меньше всех повезло Свете — при хорошей, очень приличной скорости она «застрелилась» на стойке и пролетела мимо гонки преследования. Это жутко угнетало профессиональное самолюбие любого спортсмена, и Миронова не стала исключением из общего правила. Она смотрела на шестьдесят четвёртую строчку табло и свою фамилию на ней, пока плохо понимая, что сегодня это именно её место. Застрелиться от позора ещё не хотелось, но желание когда-либо снова выйти на старт уменьшалось с космической скоростью. Светлана сначала дождалась, когда остальные девчонки уйдут из раздевалки, но вечно сидеть там всё равно было невозможно. К тому же её вряд ли «забудут» на стадионе, так что заставлять других ждать она просто не имела права. Она почти взялась за ручку двери — та неожиданно распахнулась, едва не прилетев ей в лоб, и на пороге, как вестник апокалипсиса, возник Матвей. — Ты скоро? А то мы сейчас без тебя уедем. — Можно подумать, — фыркнула Света. — Хотя сейчас это уже не так страшно, по-моему. — Ну что за упаднические настроения? — поморщился он. — Если так рассуждать, можно совсем не стартовать. — Давай только без вот этого пафоса. Она отошла вглубь раздевалки и села на лавку, сгорбившись. — Как скажешь. — Матвей развёл руками. — Что я делаю не так? — Света обхватила голову руками, раскачиваясь вперёд-назад. — Почему всё рушится? Я ведь нормально готова. Светлана больше не смогла сдерживаться и начала всхлипывать. Она не чувствовала себя слабой, нет. Скорее это были слёзы обиды и разочарования. Как и многие люди, Матвей в принципе плохо понимал, как правильно реагировать на слёзы, поэтому немного завис, зная, что одним словом не к месту можно только сильнее навредить. С одной стороны, все утешения были бы банальны до зубного скрежета, с другой — без хоть какой-то реакции и поддержки обойтись нельзя. Тогда он присел рядом со Светой и осторожно, уже приготовившись к недовольству с её стороны, обнял девушку. Реакция Мироновой оказалась совершенно непредсказуемой. Вместо того, чтобы возмутиться, как она часто делала, она доверчиво прижалась к нему и уткнулась носом в плечо, продолжая всхлипывать. Матвей шептал ей что-то бессмысленно-утешительное, успокаивающе гладя по руке. Впрочем, долго Свете это не понадобилось. Она отстранилась и сложила руки на груди. — Всё, мне уже лучше. — Отлично, я рад. Елисеев поднялся с места и подошёл к двери, обернувшись только у выхода. — Тебя ждать? Или тебе нужно ещё побыть одной? — Да нет, я сейчас. Прости, что так расклеилась перед тобой. — Ой, да ну тебя, Свет. Это наоборот хорошо. В смысле то, что ты сейчас эти эмоции выплеснешь и они тебе не будут мешать. — Может, ты и прав. Только всё равно как-то стрёмно. Матвей пожал плечами, показывая, что всё сказал и повторять, как попугай, то же самое не собирается, и пропустил Свету вперёд. Немного замешкавшись, она бросила на него ещё неуверенный взгляд, но в целом чувствовала себя уже лучше.***
Гонка преследования для Матвея не задалась. Причём виновен в этом был даже не его «легендарный» последний круг. Едва он изготовился на лёжку, как ключицу пронзила острая боль, словно затыльник винтовки задел свежую рану. Естественно, первый же патрон улетел мимо. Матвей переизготовился, думая, что просто неправильно взял винтовку. Однако боль снова пронзила плечо, став ещё сильнее, отчего оружие сильно дёрнулось в сторону и выстрел снова пришёлся не туда. Третий патрон тоже не достиг мишени, хотя он уже приготовился терпеть болезненные ощущения. Только два последних выстрела пришлись в цель, потому что Елисеев всё-таки смог приноровиться к боли. На следующей стрельбе он делал все движения исключительно медленно и осторожно, поэтому ощутил гораздо меньший дискомфорт и даже смог закрыть все мишени, правда потерял кучу времени. На стойке Матвей уже не чувствовал совсем ничего необычного, видимо, в таком положении тела затыльник не давил на ключицу. Впрочем, гонку всё равно можно было выкинуть в топку, несмотря на три чисто пройденных рубежа. Хотя теперь его гораздо больше волновала другая мысль: что помешало ему сегодня на стрельбе и насколько это серьёзно? На следующий день Матвей вышел на тренировку, всё ещё думая о своей проблеме, но в глубине души надеясь, что она самоустранилась. В стрельбе из положения стоя у него не возникло проблем, и он почти успокоился. Он стал изготавливаться лёжа и только прислонил затыльник к плечу, как едва смог подавить стон боли. Это было сильнее, чем в гонке. Не хватало ему дополнительной проблемы, которая поможет ещё больше провалить чемпионат мира. В голове вспыхнула догадка о том, что это могло быть, и такое, кажется, не так давно было с кем-то, но ухватиться за неё Матвей не успел. Елисеев встал с коврика, так и не сделав выстрела. Он собрался подъехать к тренерской бирже, чтобы поговорить с Максимовым, но тот что-то увлечённо объяснял Эду. Матвей окинул задумчивым взглядом стрельбище и вздохнул. Причём не только из-за возникшего из ниоткуда препятствия. Саша опять начинал закрываться и прятаться назад в раковину, и это уже не расстраивало и пугало, а раздражало и бесило. Нет, Матвей понимал — чемпионат, у всех нервы и переживания. Однако теперь он считал, что Александр наконец принял его чувства и даже ответил на них. Он видел — Логинова что-то мучает — и старался выведать что именно, клянясь понять и поддержать, но любимый был непреклонен. Елисеев попытался осуществить ещё одну попытку прямо сейчас, но его перехватил тот, видеть и слышать которого совсем не хотелось. — Матвей? Через более тонкий комбинезон (а в Поклюке стояла совершенно не зимняя температура) почти нежное прикосновение Йоханнеса ощущалось особенно остро. — Чем обязан вниманием? — Я вижу, у тебя проблема. Хочу помочь с ней. Голос норвежца звучал тепло и даже сочувственно, без уже выводящих россиянина из себя издевательских и язвительных ноток. — Интересно, какая муха альтруизма тебя укусила? — хмыкнул Матвей. — Будет обидно, если мелочь станет серьёзным препятствием, правда? — А если ближе к сути? Йоханнес проигнорировал его шпильку, а Елисеев начинал терять терпение. Раз он уже не смог отделаться, не нужно тратить много времени. — Ты чувствуешь боль в плече, когда изготавливаешься лёжа? — Матвей кивнул. — У меня такое было пару лет назад, а мы с тобой одинакового роста и похожей комплекции, так что это может быть то же самое. Ты ключицу ломал когда-нибудь? — Можно подумать, я с велосипеда ни разу не падал. Пожалуй впервые в разговоре с Бё Матвей искренне улыбнулся. Теперь он понял, что пытался вспомнить — в подсознании всплыла именно эта история с Йоханнесом, очень растиражированная тогда СМИ. — Ну вот. Значит меняешь выступ на затыльнике, и проблема решена, — обрадовался норвежец. — Хочешь проверим, насколько сильно ты успел повредить плечо? Не дожидаясь ответа, Йоханнес тут же надавил туда, куда обычно упиралась винтовка. Боль не была сильной — Елисеев почти не поморщился. Только ощутив прикосновение к шее, он встрепенулся. Саша ведь совсем недалеко, и объясняться с ним, на пустом месте выясняя отношения, — удовольствие ниже среднего. — Спасибо за помощь, конечно, но это так странно с твоей стороны. — Россиянин подозрительно прищурился. — Ты зря считаешь меня таким чудовищем, солнце. Бё прекрасно знал, что и зачем он делал. Проникновенный взгляд, но не переборщить, искренность и капелька нежности в голосе — ему даже показалось, что с треском лопнула ледяная корка, которой Матвей успел окружить своё сердце. Со своей проблемой Елисеев решил пойти к Волкову. Тот уже давно исполнял обязанности не только тренера по стрельбе, но и оружейника. Алексей долго крутил винтовку так и этак, затем наконец вынес вердикт: — Могу пока прорезинить затыльник, а после сезона закажешь крюк, чтобы тебе не давило. — Спасибо, Лёш. — с чувством произнёс Матвей, просияв. — Кстати, ты довольно быстро это заметил. Обычно ты ждёшь, пока всё станет совсем плохо. — Алексей усмехнулся. — Кто тебя надоумил? — Йоханнес. — Матвей нахмурился, но всё-таки ответил на вопрос Волкова. Собеседник явно сейчас сделал определённые выводы, которые не грозили ему ничем хорошим. — Бё? — Ну не Дале же. Как он и думал, Алексей бросил в его сторону недовольный взгляд и вздохнул. Наверное, Матвей на его месте сделал бы так же. — Послушай моего совета: держись-ка от него подальше. Лучше за несколько километров. — Ну на трассе у меня это замечательно получается, — засмеялся Елисеев. — Как знаешь. Алексей покачал головой и вернулся к аналитике стрельбы девушек, показывая, что сказал всё, что хотел. Матвей не стал пытаться ещё что-то сказать. Делать разговор совсем неприятным не хотелось.***
Невыносимо тянуло кому-нибудь выговориться, но только ни в коем случае не Матвею. Саша сразу представлял его и свое разочарование и обиду, отчего становилось только тошнее. При этом сам Елисеев раз за разом пытался вывести его на откровенный разговор, но Логинов не мог переступить через барьер, который своими руками и выстроил. Пораскинув мозгами, Александр направился к Бабикову, который почти в любой ситуации оставался оплотом здравомыслия и рассудительности. Стучать к Антону пришлось довольно долго. Саша даже хотел подёргать дверь на всякий случай, но помнил, что сокомандник обычно запирается. И правда, сначала послышалось шевеление в области замка и только потом дверь открылась. Антон посмотрел на него удивлённо, но тут же посторонился, пропуская внутрь. Он выглядел то ли уставшим, то ли невыспавшимся, у него ведь на этом чемпионате тоже всё шло кувырком. Александр уже пожалел о том, что потревожил Бабикова: тому сейчас, кажется, было совершенно не до его душевных излияний. — Похоже, я не вовремя. — Да нет. — Антон медленно прикрыл и снова открыл глаза. — Ковид — такая отвратительная штука, оказывается. — Он же у тебя ещё в ноябре был. — Логинов с сомнением приподнял бровь. — Пока не понятно, как он влияет на организм. Видимо, очень плохо. Саша искренне попытался сделать сочувствующее лицо, тем более, что мытарства Бабикова, продолжавшиеся не первый год, просто не могли оставить равнодушным. Однако тактичный Антон прекрасно понимая, что Логинов не его жалобы слушать пришёл, перевёл тему: — Ну, выкладывай, что там Матвей натворил. Особенно, зная его нежную и трепетную любовь к разного рода граблям. — Да ничего такого, вроде. — Александр нахмурился. — Но тебя всё равно что-то гложет? — Сейчас, мне тяжело собраться с мыслями. И Саша не врал. Несмотря на действительно сильное желание услышать мнение Антона, природная замкнутость, сложенная с приобретённой, заставляли прикладывать больше усилий для откровенности. Бабиков внимательно выслушал его пространный рассказ с длинными паузами и сказал то, что Логинов не совсем ожидал услышать. — Йоханнес — это внешнее. — У Александра удивлённо распахнулись глаза. — Дело не в нём, а в тебе и Матвее. Вы ведь пока, в основном, причиняете друг другу боль и не умеете пропускать удары. — Допустим. — Логинов кивнул. — А делать-то с этим что? — Один должен уступить. Иначе ничего не получится. А ты, Саш, больше боишься не того, что может произойти, а своей реакции на это. Александр был вынужден признать, что собеседник обладал просто безграничной проницательностью. Он фактически парой фраз очертил то, что сам Саша сформулировал совсем недавно. — А если не получится уступить? Если всё рухнет? — Тогда не мучайте друг друга — разойдитесь. — Это жестоко. — Александр покачал головой. — Думаю, ты знаешь лучше меня, что рубить иногда гораздо гуманнее, чем сохранять. Возразить Саше было совершенно нечего. Однако ему как никогда хотелось, чтобы абсолютно логичные и правильные мысли Антона на деле такими не оказались.***
Индивидуалка не заладилась ни у Матвея, ни у Логинова. Причём Саша просто выдал жутко невыразительную гонку, которую можно было сразу выкинуть из головы и особо не страдать. Елисеев же, в свою очередь, пережил дистанцию очень болезненно. В прямом смысле: мышцы свело настолько, что в один из подъёмов на финишном круге Матвей едва не перешёл на шаг. Александр уже успел куда-то скрыться, выполняя обещание не общаться с прессой до окончания чемпионата. Елисееву тоже хотелось бы улизнуть, но, учитывая бойкот Саши, за ним журналисты будут охотиться ещё сильнее. Давать интервью не хотелось — грудь так сильно распирало от злости и обиды, что он мог сказать лишнего и чуть ли не поставить на себе крест. Когда Трифанов всё-таки окликнул его, Матвей обернулся и обречённо поплёлся в его сторону, предвкушая несколько неприятных минут. В любом случае, это давно стало одной из его обязанностей и пренебречь ею он уже не мог. — Как ты реагируешь на свой результат? — Очень отрицательно реагирую. Матвей поджал губы. Понимая, что Илья именно это и должен был спрашивать, он всё равно чувствовал нарастающее раздражение. — Уже есть понимание, что с тобой происходит? — Понимание есть, но оно пока только для личного пользования. На самом деле, Елисеев сам желал бы знать что с ним делается на протяжении всей карьеры. Ну или хотя бы чтоб кто-то ему об этом рассказал. — Если вернуться к сегодняшней гонке, когда ты понял, что превышаешь темп? — На первом круге я зацепился за Дале. Видимо, это было слишком быстро, хотя не казалось, что превышаю темп. Но, когда встал с коврика после стрельбы, лактат ударил по мышцам. Шёл как мог, на третьем круге немного задыхаться начал. Конечно, надо было стрелять лучше, но что получилось, то получилось. — Тогда последний вопрос: Матвей, эстафету готовы бежать? — Если тренеры доверят, то, надеюсь, смогу пробежать достойно. Матвей поторопился в раздевалку, потому что, хоть погода и была обманчиво тёплой, простудиться сразу после гонки было очень просто. До финиша Жени и Карима оставалась ещё куча времени, поэтому в любом случае придётся ещё послоняться по стадиону. Тут он услышал голос старшего тренера в миксзоне, и даже эти отдельные фразы не могли не натолкнуть на неутешительные выводы: «Елисеев же явно деградирует…» «Как можно быть довольным такими результатами?» «Это всё из-за его самоподготовки, я жалею, что вовремя её не пресёк». Нет, Матвей прекрасно знал, что Юрий Михайлович его совершенно не жалует. Однако в том, чтобы так открыто говорить об этом на камеру, тем более в разгар чемпионата мира, было что-то подлое. К тому же он искренне не мог понять, откуда такая нелюбовь, и честно анализировал своё поведение, но ничего вопиюще-ужасного, за что можно было до смерти его невзлюбить, не находил. Илья вдруг снова окликнул его, и Елисеев поморщился. Сейчас его будут спрашивать о словах Каминского, потом вернутся к тренеру и так пока один из них не откажется отвечать. — Юрий Михайлович считает, что главной причиной твоих проблем является самоподготовка. Можешь как-то это прокомментировать? — Все планы были ему отправлены. Ни комментариев, ни подсказок я не получил. Думаю, он сосредоточился на команде. Это тоже профессионализм. Матвей ощущал, что от злости его начинает нести и он обязательно огребёт за свои слова, но остановиться уже не мог. — Тебе была нужна его реакция? — Он буквально один раз подошёл и предложил что-то по технике. Если честно, я тоже отстранился. Матвей рубил с плеча, зная, что это не останется незамеченным. Он теперь точно пойдёт ко дну, но ему почти не жаль, только совсем чуть-чуть обидно. — На отношениях это всё как-то сказывается? — Нет. Каждый человек — индивидуальность. Это нормально. Как же он сейчас безбожно врал, даже немного совестно становилось. Елисеев наконец покинул миксзону и собрался побыть наедине с собой и остыть где-нибудь в незаметном уголке стадиона, но количество его собеседников явно не спешило идти на убыль. Его окликнула Света. Радостная и довольная, она ни капли не напоминала ту девушку, которая плакала у Матвея на плече после спринта. — Я хочу вернуть свой долг. — Светлана подмигнула. — Ты можешь мне выговориться. — Спасибо, но мне это правда не нужно. Слова поддержки и правда его едва ли трогали. Слишком часто Матвей их слышал, так что они начинали терять смысл. Нет, это безусловно не значило, что он стал совсем чёрствым и бесчувственным, но Света была определённо не вовремя. — Да ладно, хуже всё равно не будет. — Дай мне побыть одному, — чеканя каждое слово, произнёс Елисеев, снова ощущая уже начавшее успокаиваться раздражение. Светлана пожала плечами и, повернувшись, направилась в обратную сторону. Ну не хочет Матвей говорить, хорошо, но можно было голос и не повышать. Впрочем, если бы она предвидела, куда вся эта ситуация повернётся буквально завтра, вцепилась бы в Елисеева клещами и, возможно, всё не сложилось бы так некрасиво. Матвей тем временем, казалось бы, остался один, но ненадолго. Только он решил уложить в голове всё по полочкам и мысленно отпустить ситуацию, как рядом с ним опустился Логинов. Он сразу начал непривычно агрессивным, атакующим тоном: — Мне не нравится твоё поведение. — Ты о чём? — Твоё интервью о Каминском. Это неэтично. — А обсуждать прямо на чемпионате мира, как я деградировал, — это этично, Саш? Матвей, как всегда, начинал заводиться с пол-оборота, а стоп-кран в его базовой комплектации начисто отсутствовал. — Тоже нет, но вот тебе следовало промолчать. Теперь ты очень осложнил себе жизнь. — Да знаю я, только мне всё это уже надоело. Каждый год одно и то же — ты смотришь в рот тренеру, пашешь как проклятый и в конце концов крайним остаёшься. Хотя тебе, Саш, это не может быть знакомо — ты в любой ситуации хороший. Александр скривился, и Матвей понял, что смог его задеть. В другое время он опомнился бы и остановился, но только не сейчас. Однако Логинов тоже знал, куда бить, и начинал выходить из себя: — Можно подумать, Каминскому ты доверял. Именно ты совершил эти ошибки, и не надо пытаться их с кем-то разделить. Пора взрослеть, Матвей. — С высоты своей идеальности легко говорить, правда? Елисеев метнул полный язвительности взгляд. Раньше они с Александром никогда не говорили о своих карьерах, к тому же на таких повышенных тонах. То, что острые, как ножи, слова говорил именно безмерно любимый Саша, ранило вдвойне. Он бил в ответ, только умножая их общую боль, но затормозить уже не получалось. — Ты лучше других знаешь, каково мне тогда было. Думаешь, меня так греют эти привилегии? Если хочешь знать, я считаю, что у тебя всё ещё впереди, нужно только быть чуть терпеливее и покорнее. — Логинов невольно надавил на все его болевые точки сразу. — Как жаль, что я тебе не соответствую. Не умею так красиво и достойно страдать, чтобы все любили и восхищались. — Матвей саркастически выгнул бровь. Саша вздохнул — их диалог был как непрекращающийся обмен ударами. Кажется, Антон в очередной раз видел всё насквозь. Он собрался с мыслями и произнёс уже заготовленную фразу. Может, им действительно лучше порознь? — Думаю, этого достаточно. Похоже, нам стоит пересмотреть наши отношения. Чувство дежавю не покидало Елисеева, пока он смотрел Саше вслед. В принципе, сейчас по тем же ролям разыгрывалась ситуация пятилетней давности. Правда теперь, с высоты приобретённого опыта, Матвей мог написать монографию «Александр Логинов и тренерское недоверие как главные факторы неудач в моей спортивной карьере». Только вот как выйти из этого положения правильно, он не знал ни пять лет назад, ни сейчас. Неужели жизнь его совсем ничему не научила? Возможно, всему виной была его фактически роковая двойственность — Логинова-человека Матвей любил до потери пульса, а Логинова-спортсмена почти ненавидел, вечно находясь в его глубокой тени.***
Вечером Матвей уже было подошёл к Сашиному номеру. Женя сказал ему, что тот сейчас на месте. Он некоторое время гипнотизировал дверь, затем занёс руку, чтобы постучать, но в последний момент опустил и сделал так ещё пару раз. Гордость боролась в нём с раскаянием и неизменно выигрывала. Он просто пока не готов говорить с Логиновым. Слишком рано. Матвей вздохнул, ощущая, что не может переступить через себя. Он пошёл к себе, но, свернув за угол, едва не впечатался в Йоханнеса. Норвежец, окинув его беглым взглядом, понял если не всё, то многое. К тому же СМИ успели разнести новость об очередном скандале у россиян. Да и на лице Елисеева ясно просматривалась вся гамма негативных эмоций, мучавших его. Пожалуй, о более идеальном моменте Йоханнес и не мечтал. — Проблемы? — Ну да. — Язвить Матвею не хотелось — он слишком устал. — Не хочешь с кем-нибудь поговорить? — очень мягко и ласково улыбнулся Бё, безусловно имея в виду себя. — У меня есть как минимум одиннадцать человек, которым я откроюсь гораздо охотнее, чем тебе. — Малознакомым открыться намного легче, чем тем, кого знаешь полжизни. Тебе это известно лучше меня, правда? — Допустим. Ты здесь причём? — Сомневаешься в моей способности сострадать? Норвежец произнёс это вроде бы в шутку, но Матвею показалось, что собеседник задет. По правде говоря, россиянину и не хотелось оставаться наедине с мыслями, потому что Эд слишком погружён в завтрашнюю гонку. — Не знаю, может, в твоих словах и есть доля правды. — Елисеев пожал плечами. — Вот и отлично. — Бё подмигнул ему, нетерпеливо потянув за запястье. Матвей позволил себя увлечь, думая о том, что с сокомандниками они едва ли смогут пообщаться — все заняты собственными драмами. Так что Йоханнес не казался наихудшей компанией. Одно только его смущало — взгляд норвежца. Представлялось, что именно таким взглядом удав смотрит на кролика, зачаровывая, а затем проглатывает целиком несопротивляющуюся жертву. Впрочем, россиянин быстро списал всё на нервное переутомление и разыгравшееся воображение. Обычно норвежские спортсмены жили в номерах по одному, поэтому в том, что у лидера сборной точно не будет соседей, Матвей не сомневался. Едва присев на широкую, двуспальную кровать, он осознал, насколько сильно устал и что его глаза сейчас начнут слипаться. — Хочешь выпить? — довольно громко спросил Йоханнес, уже роясь в мини-баре. — Вино, коньяк, может, шампанское? — Ну, мне явно нечего праздновать, — усмехнулся Елисеев. — Давай вино. Наверное, сегодня Матвей бы в любом случае разрешил бы себе эту слабость, правда в одиночестве, просто чтобы расслабить натянутые, как струны, нервы. Он достаточно чётко знал свою меру, не позволяя перейти из состояния лёгкой расслабленности во что-то похуже. Йоханнес подал ему бокал и стал искоса смотреть, как россиянин пил небольшими, но торопливыми глотками. Ловушка захлопывалась. Заметив этот взгляд, Матвей остановился, и по его подбородку соблазнительно прокатилась пара рубиновых капель. Норвежец отвёл глаза. Елисеев задумчиво вертел в пальцах бокал, стараясь не смотреть на Бё. Он даже не замечал, пил ли сам Йоханнес. Интуиция начинала бить в колокольчик, хотя норвежец был сама предупредительность и почти сразу с приветливой улыбкой предложил ещё вина. — И всё-таки, — произнёс Йоханнес, будто возобновляя уже начатый разговор. — Признайся, что кроме результата, тебя гложет личное, что-то связанное с Александром. — Ты последний, с кем я буду говорить о Саше. — Всё же я тебе кое-что скажу. — Норвежец усмехнулся. — Задумайся о том, что тебя не сильно ценят. Скоро ты поймёшь. Матвей искренне не хотел воспринимать сказанное Йоханнесом, но невольно прикинул, что в этом есть смысл. Он всё сильнее растворялся в Логинове, и в этом действительно было что-то нездоровое и обесценивающее его. Правда, вряд ли до него хотели донести именно это. Между тем, в его руке оказался третий бокал, но пить резко расхотелось. — Пожалуй, мне хватит. — Елисеев отставил его, едва пригубив. В голове уже шумело, хотя он выпил совсем немного. — Боишься, что я воспользуюсь твоей беспомощностью? — Ты просто читаешь мои мысли, Йоханнес, — хмыкнул россиянин, и на его губах появилась ехидная улыбка. — Это не лишено смысла, солнце. — С каждым словом норвежец придвигался всё ближе, пока не оказался непозволительно близко. — Только это тебе ничем не поможет. — Не думаю, что это хорошая идея для нас обоих. — Матвей постарался отстраниться. — Почему нет? Тебе стоит забыться — я хочу помочь тебе с этим. Так что позволь мне сделать это, — змеем-искусителем шептал Йоханнес. Норвежец поцеловал обветренные словенскими ветрами и слегка сладковатые от выпитого вина губы. Сначала совсем нежно, едва касаясь, а затем всё настойчивее, почти впиваясь зубами и запуская пальцы в волосы Матвея, заставляя откинуться назад и открыть шею. Именно этого, как огня, боялся Матвей — касание губ, которое предсказуемо пробудило всё то, от чего он как будто успел избавиться. Теперь же противиться наваждению становилось практически невозможно. Да ему и не дали такого шанса — Бё однозначно не собирался останавливаться. Прервав поцелуй, Йоханнес плавно потянул молнию на олимпийке россиянина и медленно снял один рукав, потом другой, словно открывая упаковку дорогого подарка. Затем он стянул с Елисеева футболку через голову, так же осторожно, даже не взъерошив и так непослушных вихров. В романтическом полумраке выразительные глаза Матвея казались совсем чёрными. Из них ненадолго исчезла вечная напускная настороженность и холодность. Йоханнес смотрел в них — такие томные, манящие — и ощущал, что, хоть россиянин и крепко запутался в его сетях, он и сам был не так далеко от попадания в собственную паутину. Матвей ощущал, как от этого взгляда ему становится всё жарче. Огонь пронизывал до кончиков пальцев и заставлял облизывать вмиг пересохшие губы. Йоханнес резким нетерпеливым движением снял свою футболку и увлёк его на постель, нависая сверху и ставя ладони по разные стороны его головы. Норвежец провёл дорожку клеймящих, жалящих поцелуев от ключицы к подбородку. Зацеловал ещё не очень заметную ссадину на плече — ту, что день назад касался лишь руками. Когда с губ Елисеева слетел несдержанно-громкий стон, он удовлетворённо хмыкнул: — Такой чувственный. Это прекрасно, — горячо зашептал Йоханнес, мягко обхватывая губами мочку уха Матвея. Эта ласка петлёй затянулась на горле и душила, душила, душила — так, что перед глазами поплыли разноцветные круги. Только сделав глубокий вдох, Матвей перестал чувствовать нехватку воздуха. Едва он протянул руку, чтобы коснуться в ответ, как норвежец поймал её, а затем завёл его запястья за голову. — Здесь я главный. Расслабься и получай удовольствие. — Не знал, что ты предпочитаешь брёвна, — переводя дыхание, хмыкнул Матвей. Уступать не хотелось даже сейчас, хотя он понимал, что уже давно проиграл, и это прозвучало жалко. — Нет, но ради тебя готов сделать исключение. Йоханнес прижимался всё ближе, осыпая поцелуями шею и плечи. Он вычерчивал на широкой груди одному ему ведомые узоры, вынуждая Елисеева с силой закусывать губу, просто чтобы не доставлять норвежцу удовольствия слишком частыми стонами. Матвей всё сильнее терял чувство реальности и, когда Бё отпустил его руки, обнял его за шею, будто хватаясь за соломинку, удерживающую его в сознании. Однако это мало помогало. Всё было слишком сладко и неправильно — настолько, что хотелось открыть глаза и очнуться от этого почти кошмарного сна. Вот только его глаза и так были открыты. Словно последний драматический акт этой пьесы, символизирующий окончательное падение героя, послышался вроде бы нежный шёпот Йоханнеса, но при этом звучавший так, что даже горячая кровь Матвея застыла в жилах: — Наслаждайся тем, что сегодня ты мой, солнце. Его всё сильнее затягивало в омут ласковыми руками норвежца, но он и сам слабо сопротивлялся этому. Точка невозврата пройдена, но всё остальное максимально далеко от завершения.