***
На спринт Елисеева заявили — никто его всё-таки не отстранил, а квоту заполнять было надо. Правда, едва он сам посмотрел в стартовый лист, захотелось истерически рассмеяться. Он должен был уйти в гонку под четвёртым номером: прямо перед ним находился Саша, сразу позади — Йоханнес. Символично, чтоб его. Матвей влез в комбинезон, застёгивая едва заметные застёжки-молнии. Его пошили уже два года как и пока не меняли, хотя обычно делали это каждый сезон. Поэтому теперь форма стала Елисееву заметно велика, так как в последнее время он ощутимо схуднул. Сущее безумие, в центре которого он невольно оказался, этому только способствовало. Матвей сгрёб уже заряженные обоймы, закрепляя их на винтовке. Сегодня оружие казалось особенно тяжёлым и неподъёмным, словно чугунным. Елисееву вообще не только это мешало: взгляды иностранных биатлонистов, рассматривавших его как под лупой, совсем не способствовали желанию выйти на старт. С другой стороны, подсознательно он чувствовал, что только гонка поможет хоть немного забыться. Буквально с каждым часом ощущение, что его медленно режут на части тупым ножом, всё больше усиливалось. Матвея постоянно подтачивала мысль, что в итоге он окажется виновным, а значит биатлон для него навсегда закончится. Совсем не такого финала он хотел. Нет, то, что карьера любого профессионального спортсмена обязательно подходит к концу сама собой, даже не обсуждалось. Однако в том, что это случится так быстро, резко и несправедливо, виделось нечто очень болезненно-подлое. Во время пристрелки Елисеев несколько стряхнул оцепенение, стараясь сосредоточиться на обычных машинальных действиях. Правда то, что он заметил из-за этого, немало удивило. За ним, оказывается, внимательно следили сокомандники. То, что этот факт невольно обнаружился именно благодаря искренней и чуткой Свете, а не жутко циничной Жене или всегда осторожному Кариму, было ни разу не удивительно. Когда Миронова что-то объясняла Халили, указывая на Матвея глазами и жестикулируя, он не сразу понял, в чём дело. Только определив, что Карим пошёл следом, стараясь не попадаться на глаза, он окончательно убедился, что его передали из рук в руки. Матвей едва успел замаскировать истерический смешок кашлем, чтобы не выдать себя совсем уж по-идиотски. Возможно, в немного других обстоятельствах такая довольно трогательная поддержка со стороны их разношёрстной гоп-компании его очень даже умилила бы. Сейчас же это вызывало только глухое молчаливое раздражение. Неужели он настолько жалок? Матвей пересёк финишную черту в странных чувствах: словно он только что очнулся от глубокого сна. Удивительно даже, что он не проехал четыре круга вместо трёх или не зашёл на штрафной, отстрелявшись точно. Слишком силён был автоматизм, с которым он всё делал. Тем не менее, только втыкая палки в рыхлый снег и почти со стуком закидывая винтовку за спину, Елисеев хоть в какой-то степени находился в своей тарелке. Это была та соломинка, ухватившись за которую, он ещё не утонул окончательно. Матвей даже не видел, кто бежал прямо перед ним — Саша или всё-таки уже Йоханнес, — информацию по ходу гонки ему никто не сообщал. Он понимал, что, пока не наступит определённость, о нём и не будут особенно заботиться. Наверное, впервые за сезон он порадовался, что на трибунах нет зрителей: в Чехии его непременно освистали бы. Слишком известно и очевидно было отношение иностранных болельщиков к российским допинговым скандалам. В зоне финиша ещё почти никого не было, потому что Матвей закончил гонку одним из первых. Уходить оттуда не хотелось: казалось, что стоит пройти в микс-зону, как его придавит ещё сильнее, чем до старта. Матвей отстегнул лыжи и сел, прислонившись спиной к рекламному щиту. Он скрестил ноги, сцепил руки в замок и положил на них голову, принимая максимально закрытую защитную позу. Правда долго оставаться в одиночестве у него не вышло. Когда к Матвею прикоснулись, он не сомневался, что это Саша, который должен был быть совсем недалеко, и поднял голову. Однако его взгляд мгновенно потух. Вообще-то Матвей даже удивлялся, что Йоханнес до сих пор не начал сниться ему в ночных кошмарах. Впрочем, он ведь был искренне уверен, что Бё не причинит серьёзного вреда. До вчерашнего дня. Матвей закусил губу. Вот сейчас он точно не имел права показывать свою слабость. Только не перед ним. Ведь именно этого Йоханнес и ждал. Того, что он будет умолять, смотреть просящими глазами, может быть, валяться в ногах. Он не доставит норвежцу такого удовольствия. Ни за что. В свою очередь Йоханнес едва не отшатнулся, когда на него глянули пустые стеклянные глаза. Возможно, выражением лица россиянин и не выдавал ничего, но они точно выражали, что происходило у него внутри. — Помочь? — Йоханнес протянул руку, смотря выразительно и имея в виду сильно больше, чем просто встать со снега. Матвей не знал, насколько сознательно норвежец сделал всё это, да и не рассчитывал, что его резко одолеет совесть. Скорее, он теперь воспользуется открывшейся возможностью по полной, что совсем не радовало. Ещё перед стартом Матвей ощущал исходившее от Йоханнеса недовольство, когда Саша благосклонно принимал полные нескрываемой любви взгляды, в ответ мимолётно, но нежно переплетая их пальцы. Может быть, норвежец считал, что это он снова толкнул их в объятия друг к другу. По крайней мере, так виделось со стороны. — Боюсь даже представить, во что мне это обойдётся. — Россиянин поднялся, опираясь на рекламный щит, игнорируя протянутую Бё руку. Он тоже прекрасно понял намёк. — Едва ли кто-то, кроме меня, сможет повлиять. — Надо же, ты даже не отрицаешь. — Елисеев покачал головой, не скрывая язвительной усмешки. — Жду тебя через пятнадцать минут в нашем ваксе, моё солнце. — Йоханнес послал воздушный поцелуй и скрылся в микс-зоне. Матвей огляделся в поисках Саши, но тот вдруг как сквозь землю провалился. Осмотревшись ещё раз и всё-таки не заметив Логинова, он почувствовал, что его придавливает заново, как он и боялся. К тому же, он совсем не привык к тому, что у них всё начало налаживаться. Однако Матвей помнил, что поблизости должен был находиться кто-нибудь из его сокомандников. Едва ли они бы забили на идею со слежкой так быстро. Вот к ним на глаза он попадаться как раз не хотел. То, что миссия провалена, Матвей сообразил, едва увидев возле нужной вакс-кабины Женю. Судя по лицу, ей явно было много что ему сказать. — Зачем ты ведёшься на это? — Она посмотрела осуждающе. — Ты всё слышала? — Елисеев воспринял эти слова без особого восторга. — Не слышала, но кое-что видела. А ты бы хоть какую-то пользу из этого извлёк. — И что мне нужно сделать, по-твоему? — Всему тебя учить нужно, — фыркнула Женя и полезла за чем-то в карман. Она протянула на открытой ладони чёрный прямоугольный гаджет, похожий на старый — ещё из нулевых годов — плеер. Даже на её маленькой ладони он казался крошечным. — Это то, о чём я думаю? — Матвей заинтересованно подался вперёд. — Именно. — Евгения активно закивала. — Нажимаешь кнопочку, записываешь всё, что тебе нужно, потом режешь лишнее — и чувствуешь себя гораздо свободнее. — Спасибо за то, что заморочилась, правда. Хотя я не хочу знать, зачем тебе диктофон, честно говоря. — Матвей нервно усмехнулся. — Но то, что ты предлагаешь, не для меня. — И почему же? Считаешь себя таким высокоморальным? — Павлова скрестила руки на груди. — Да нет. Просто я попадусь, скорее всего, — я никогда раньше так не делал. Ну и я правда думаю, что, как бы паршиво всё ни складывалось, играть грязными методами хуже, чем сразу проиграть. М-да, и правда как-то высокоморально получилось. Елисеев почти поморщился от собственного, наверное, неуместного пафоса, однако собеседницу его слова явно впечатлили. К тому же он действительно не хотел сознательно задвинуть какую-то этическую истину — оно само так вышло. — Уважаемо. — Женя похлопала его по плечу. — Только не переборщи с благородством, Матвей.***
В норвежской вакс-кабине оказалось предсказуемо пусто. Большая часть биатлонистов не финишировала, а тренеры и персонал команды были заняты на трассе. Однако Йоханнес всё равно демонстративно закрыл собой вход. Ладно хоть на ключ их не закрыл — за это Матвей был даже чуть-чуть благодарен. — Ты думаешь, что это оправданно? — Как видишь, всё хорошо работает, — хмыкнул Йоханнес. Матвей не мог не признать его правоту. Он примерно понимал, что ему может предложить норвежец, но в его мировоззрении всё ещё с трудом укладывались манипуляции на тему допинга для достижения целей. — Я правда считал, что ты выше таких методов. — Ты так противоречив в оценке моей личности. — Хотелось верить в хорошее, но ты всегда опровергал эту веру. — Россиянин пожал плечами. Взгляд Йоханнеса, пробирающийся глубоко под кожу, снова заставлял чувствовать себя максимально незащищённым. Матвей прикрыл глаза. Сосущая пустота внутри разрасталась всё сильнее. Может быть и правда перестать трепыхаться? У него нет никаких сил и возможностей противостоять норвежцу, и любимый Саша совсем не в силах здесь помочь. — Я знаю, чем тебе помочь. — Конечно, потому что ты это и подстроил. — Матвей неприязненно поморщился, ненадолго отгоняя апатию. — А ты не допускал, что твоя проба действительно грязная? — Йоханнес криво усмехнулся. Внезапный соблазн элегантно перевести стрелки был очень велик. Заставить Елисеева усомниться в порядочности собственных сокомандников, а потом ловко «разрулить» ситуацию, наверняка увеличив вес в его глазах. Матвей, в свою очередь, похолодел. Он, конечно, не был совершенно безгрешен, поэтому мысль о теоретически возможной подставе внутри команды приходила в его голову, но оказалась отметена почти мгновенно. — Хорошая попытка, но я не поведусь. — А что, если я говорю правду? — Йоханнес в очередной раз оказался слишком близко. — Я не прошу доверять мне — просто задумайся. — Можешь не тратить на это речевые усилия. — Матвей покачал головой и чуть отступил назад. Он всё ещё смотрел пустыми глазами, а когда норвежец коснулся его, едва ли это почувствовал. Безразличие опять завладело им, будто бы наливая всё тело свинцом, и Елисеев потерял возможность двигаться. Бё, всё ещё опасаясь спугнуть, но уже значительно осмелев, положил руки на его плечи и осторожно — почти бережно — толкнул россиянина к стене вакс-кабины. Та жалобно скрипнула, явно не отличаясь особой прочностью. Матвей прикрыл глаза и отвернулся в сторону, то ли внезапно смиряясь с происходящим, то ли пытаясь обмануть. Почему-то эта вынужденная покорность делала его в глазах норвежца совсем уж пугающе желанным. Йоханнес нетерпеливо потянул язычок молнии на его куртке, со скрежетом её расстёгивая. Он залез руками под форменную кофту Елисеева, огладив рельеф пресса и поднимаясь ласкающими прикосновениями к широкой груди, негромко произнёс: — Такой горячий… — Йоханнес сделал паузу. — На ощупь. Матвей практически рыбкой выскользнул из жадных норвежских рук. Противоречивые ощущения отравляли не хуже яда кобры, но отдаваться им полностью не хотелось хотя бы из чистого упрямства. — Видимо, я для тебя как трофей, что-то вроде хрустального глобуса. Вот только с глобусом ты обращаешься гораздо нежнее. — Знаешь, я бы не стал так сильно заморачиваться ради развлечения на пару ночей. — Йоханнес поставил ладони по обе стороны от головы Матвея. — Хотя в эту игру играем мы вдвоём. — Это значит… — То, что я, в отличие от тебя, имею смелость всё признать, — закончил фразу Йоханнес. — Поверь, если бы ты был действительно против, я бы не смог тебя удержать. Матвей чувствовал, что здесь была крупица правды, но окружалась она чем-то как будто нездоровым и притянутым за уши. Глубоко низменные биологические инстинкты, обычно тщательно отрицаемые социально-этической частью сознания, хоть и могли быть тем, на что намекал Бё, но совсем их обоих не оправдывали. Йоханнес не дал долго осмысливать сказанное, снова наклоняясь к лицу Елисеева. Глаза норвежца едва не засветились, на щеках появился лёгкий румянец. Матвей разрывался между выйти с наименьшими потерями и сохранить остатки достоинства, но у его визави определённо был свой взгляд на эти вещи. Йоханнес откровенно наслаждался ситуацией, поэтому провёл ладонями от его плеч до запястий, осторожно сжал их и интимно зашептал: — Возможно, я теперь твоё единственное спасение. Советую над этим задуматься. Матвей отчаянно оскалился. Он явно только сильнее раззадоривал подобным, но это вырвалось само: — И что, предлагаешь прыгать в твою постель? — Зачем прыгать? — Йоханнес провёл большим пальцем по его нижней губе, придерживая подбородок. — Я сам тебя уложу, солнце. И правда ведь уложит, гад этакий. В этом сомневаться не приходилось.***
Матвей не считал себя слишком замкнутым. Хотя он определённо никогда не лез обниматься и целоваться в дёсны просто из нестерпимо зудящего желания осчастливить окружающих своим обществом. Правда вот сейчас, а именно в субботу второго чешского этапа, он не то, что с трудом вышел из номера, скорее даже хотел залезть во что-то вроде картонной коробки из-под холодильника и как можно дольше не вылезать. Усилием воли, после длительного сеанса самоубеждения Матвей всё же выполз за дверь и дотащился до столовой. В конце концов, уморить себя голодом пока ещё не входило в его планы. Он почти сразу пожалел о том, что пришёл. Нет, то, что иностранцы провожали его взглядами, а некоторые и перешёптывались в добавок, Матвея не смущало. Он прекрасно понимал, что на некоторое время станет горячо обсуждаемой темой. Однако когда он уже собрался подсесть к сокомандникам и проходил мимо стола сборной Швеции, то почувствовал ощутимый толчок в плечо и чуть не выронил поднос с едой, правда всё-таки удержал. Елисеев развернулся всем корпусом и увидел того, кого и ожидал. Самуэльссон. Пожалуй, именно швед, как признанный «борец» с допингом, и должен был отреагировать подобным образом. Россиянин едва ли был готов к открытому столкновению, несмотря на то, что догадывался о нём. — Может, в другой раз будешь поаккуратнее, Себастьян? — Матвей старался, чтобы его голос звучал ровно, но тот почти звенел от раздражения. — Тебя здесь не должно быть. — А вот Самуэльссон был абсолютно спокоен, разве что смотрел презрительнее, чем на таракана. — К счастью, это решаешь не ты, а ВАДА и BIU. — Всё равно вас нужно порицать. — Швед произнёс это уже менее уверенно, но смотрел так же надменно. — Ты имеешь полное право на это. — Матвей осторожно пожал плечами, ведь он всё ещё удерживал поднос в руках. — А, если моя вина будет доказана, я принесу публичные извинения. Могу даже тебе лично. — Обязательно принесёшь, — прошипел Себастьян, отступая. Кажется, он ждал совсем другой реакции. Матвей, игнорируя ещё более заинтересованные взгляды, наконец-то присел к сокомандникам и принялся невозмутимо ковыряться вилкой в тарелке. Карим показал большой палец и одобрительно закивал — Елисеев в ответ покачал головой и чуть поморщился. Перепалка с Самуэльссоном определённо не доставила ему ни малейшего удовольствия. Видимо, весь его вид оказался настолько красноречив, что ребята не сделали попытку перекинуться с ним даже парой слов. Матвей был благодарен за это. Он очень ценил их поддержку, но не хотел, чтобы она превращалась в жалость. Сразу после завтрака Матвей двинулся в сторону стадиона. Захотелось навернуть пару кругов, откатывая лыжи вместе с сервисёрами. Для него это было сродни медитации, и в глубине души он надеялся, что поможет и сейчас. Французский акцент окликнувшего его человека должен был сразу насторожить Матвея. Однако он не успел так подумать и просто обернулся на звук, с некоторым удивлением узнавая в говорившем Жаклена. Нельзя сказать, что он хорошо знал Эмильена, скорее мог перекинуться парой слов да пожелать удачи перед гонкой. — Ты сильно не обращай внимания на слова Себбе. — Француз улыбнулся. — Не все на самом деле так думают. Елисеев и без слов Жаклена знал, что мнение шведа среди биатлонистов было чересчур радикальным. Возможно, свою роль играло то, что Самуэльссон искренне считал себя обязанным бороться с допингом вообще, а с российским допингом — в первую очередь. — У вас есть все основания относиться ко мне так. — Матвей развёл руками. — Хоть это и не приводит меня в восторг. — Думаю, не только я считаю, что, пока твоя вина не доказана, ты остаёшься частью биатлонной семьи и можешь рассчитывать на помощь. То, что сейчас произнёс француз, поставило Матвея совсем уж в ступор. Порицание со стороны иностранцев его не удивляло, а вот поддержка почти шокировала. Давно прошли времена, когда их действительно можно было назвать биатлонной семьёй. Это не плохо и не хорошо — просто всё изменилось и теперь такова объективная реальность. Матвея вдруг осенило: возможно, у Жаклена есть кто-то в их сборной — та, что заставила его посмотреть на россиян другими глазами. Это точно не Таня, Ира или Лариса; Ульяна слишком холодная, а Женя очень колючая. Оставалась только Светлана. — Это ведь из-за Светы, да? Француз явно не ждал вопроса в лоб, поэтому смешался и не нашёл ничего лучше, как подтверждающе кивнуть. — Она сама рассказала или ты видел нас вместе? — Ни то, ни другое. Я просто подумал, что у тебя должен быть весомый повод сочувствовать мне. — Ты слишком строг к себе. — Эмильен ободряюще улыбнулся и добавил немного беспокойно: — Только пока не говори никому о нас, хорошо? — Буду молчать. — Матвей сделал выразительный жест, словно застёгивая молнию на губах. Эмильен просиял и с чувством пожал ему руку. Матвей выдохнул с облегчением — ему едва ли стало сильно легче, но за него и Свету он был искренне рад.***
— Я рядом, не сомневайся. — Саша нежно погладил его по щеке, и Матвей осознал, что перестал дышать. Слишком непривычным было это ощущение и воспринималось пока как что-то совсем экстремальное. Казалось, что Александр уж больно рьяно пытался наверстать упущенное в их отношениях. Матвей в принципе перестал хоть что-то понимать в мешанине того, что сейчас с ним происходило. Вообще, чем больше его тормошили и как-то вытаскивали из самокопания окружающие, тем глубже он туда погружался. Уже заряженная обойма выпала у него из рук — хорошо хоть не сломалась и патроны не рассыпались. Матвей поднял её и снова принялся закреплять. Казалось, что его руки совсем ослабели и уже не могли справиться даже с простейшими действиями. Елисеев наконец поставил винтовку на снег и ссутулился, стараясь уменьшиться в размерах. Выглядело так, будто без опоры он вот-вот упадёт. И Александр немедленно постарался дать ему нужную поддержку. Он привлёк Матвея к себе, чтобы обнять. Тот положил голову Саше на плечо, при этом оставаясь очень напряжённым. Логинов немедленно списал это на огромный стресс, что продолжал держать возлюбленного в острых когтях, не отпуская. Однако причина, конечно, была не только в нём. Матвей отчаянно пытался избавиться от мысли, что к его проблеме может быть причастен кто-то внутри команды. Правда, он уже не понимал, это его собственная идея или издевательское предположение Йоханнеса, искусно задевшее нужную струну. Ещё в первые часы, когда Матвей только узнал плохую новость, подсознание вдруг услужливо подкинуло ему факты, на которые он не обращал внимания, но они прекрасно складывались то ли в совершенно шизофреническую, то ли в алогично реальную картину. Казалось, что в прошлом году Елисеев наконец-то ощутил себя нужным сборной России спортсменом и как будто даже получил право доносить своё мнение. С началом сезона всё это лопнуло, как мыльный пузырь. Между тем статус Эда всё больше менялся по значимости, начиная приближаться к Сашиному. Если бы Матвей знал его чуть хуже, уже давно решил бы, что тот совсем не против занять место лидера команды. Правда сейчас для его затуманенного сознания этот факт уже не был таким очевидным. От логично вытекающего, но полностью ломающего веру во что-либо вывода он отпихивался всеми руками и ногами. Пока что. Матвей выпрямился и выразительно посмотрел на Сашу. Он понятливо кивнул и аккуратно разомкнул объятия, продолжая ласково улыбаться. Год назад Елисеев о таком и просить не смел, а сейчас не понимал, как к этому относиться. Матвей бы и рад продемонстрировать всю любовь, что он испытывал, но раньше этому мешал страх, а теперь — боль. Несмотря на искренние заверения, Логинов, конечно, ничем не сможет помочь, и он не понимал, насколько сильно это должно ранить Сашу и что ему вообще лучше сделать. В стартовых воротах Александр стоял рядом, он ещё раз коснулся его руки тёплыми пальцами, и Матвей чуть не взвыл от досады. Именно теперь, когда он так близко к тому, что не должно было сбыться, он, скорее всего, потеряет то, что тоже ему очень дорого — свою карьеру. Он покосился на Эдуарда, который почему-то не смог выдержать его взгляда. К тому же Латыпов всё сильнее отдалялся — это вдруг бросилось Матвею в глаза. Подозрение скользкой змейкой заползло глубоко внутрь, вызывая спазм в почти пустом желудке. Если вчерашнюю гонку он просто не помнил, то в сегодняшней не испытывал ничего, кроме желания лечь и по возможности не вставать. Он даже начал считать обгоняющих его спортсменов, но быстро сбился со счёта, потому что они все постоянно менялись местами — с ним в том числе. На первом круге Матвей так и не смог разбежаться, и ощущение пудовых гирь на ногах никуда не исчезло. Он лёг на коврик — ветер был очень силён — и задержал дыхание, стараясь не делать пауз между выстрелами. Последним он всё-таки промахнулся. Убегая со стрельбища, Елисеев оглянулся на щит — нет, не попал. Сил не было настолько, что на штрафной заходить не хотелось. Он малодушно подумал: может, лучше сойти и не мучаться? Матвей отрезвляюще-болезненно прикусил губу, отгоняя вредную мысль. Слишком многое для него значил биатлон, поэтому неравная борьба была единственным выходом из ситуации — других он не видел. На втором круге стало чуть легче: он шёл в группе, отчаянно экономя каждое движение. На ещё одной лёжке удалось выбить все пять выстрелов. Видимо, он не очень хороший человек, так как именно промах лежащего на соседнем коврике Самуэльссона придал ему уверенности для точной стрельбы. На двух стойках Матвей закрыл все мишени, в очередной раз подтверждая, что стоя он стреляет точнее. Эд и Саша отвалились на третьей стрельбе, и он понятия не имел, где они находятся, да и о своём месте ничего не знал. Перед финишным кругом он заметил, что уходит девятым, однако реактивный норвежец Дале убежал от него на первом же подъёме. Впрочем, от другого норвежца Кристиансена Матвей оторвался и закончил гонку десятым. Он смертельно устал, хоть и не чувствовал себя, как свежепрокрученный через мясорубку фарш, и это уже было неплохо. Елисеев издалека кивнул Жаклену, что стал третьим, но сейчас выглядел немногим лучше него, и француз коротко махнул рукой в ответ. Матвей отстегнул лыжи и постарался скорее уйти в микс-зону. Очень хотелось побыть одному.***
Вечером Эд смотрел на него таким пристально-неуютным взглядом, что Матвей понял: жутко неприятного разговора не избежать. Он боялся этого. Слишком простая картина вырисовывалась: именно наиболее близкие люди способны нанести самые глубокие душевные раны, хоть, конечно, обязательно попытаются смазать их зелёнкой. Матвей подумал, что если он окажется прав, то здесь никакой зелёнки не хватит. Он всё пытался собраться с духом, потому что сказать «знаешь, Эд, я думаю, ты причастен к ситуации с допингом» оказалось чертовски сложно. Латыпов истолковал его поведение совершенно по-своему. — Ты не обязан играть в героя. — С чего ты это взял? — Елисеев наклонил голову набок, одновременно поджимая губы. — Ну, если делаешь вид, будто тебе уже ничего не поможет, никак иначе это не назовёшь. Всё не так страшно, как ты думаешь. Именно от этих слов тумблер в голове Матвея окончательно переключился, запуская необратимую цепную реакцию. — Откуда тебе знать, что не страшно? Может быть, ты имеешь прямое отношение? — Матвей, у тебя уже совсем чердак потёк от нервов, да? — Латыпов застыл, напряжённо всматриваясь в его глаза. — Я даже допускаю, что ты просто выполнил указания кого-то из тренеров, не задумываясь. Ты же такой послушный мальчик: всегда выполняешь, что говорит руководство. От замечания Эда его переклинило ещё сильнее, и Матвей, с каждым словом повышая голос, высказал то, о чём в нормальном состоянии даже не подумал бы. Он посмотрел на Латыпова и понял, что сейчас огребёт по полной программе. В котлету его, конечно, не превратят, но больно будет. Елисеев не был слабее, поэтому стиснул зубы и сжал кулаки, приготовившись защищаться. Однако Эдуард приближался медленно, то ли ожидая, что Матвей быстро опомнится, принимаясь брать сказанное назад, то ли просто не решаясь заехать по физиономии лучшему другу. Правда, когда Эд уже навис угрожающе, Матвей внезапно разжал кулаки. Не то чтобы он очень хотел профилактический фингал, но причинять ответный вред не собирался. К тому же Латыпов поднял руки, разводя их в стороны и словно показывая отсутствие очень агрессивных намерений. Это могло быть обманным манёвром — им оно и оказалось, — но не в том смысле, в каком подумал Матвей. Вместо того, чтобы-таки подправить ему личико исподтишка, Эд уверенно, хоть и достаточно осторожно накрыл его губы своими. В первые мгновения Елисеев впал в ступор, мраморной статуей застывая в крепких объятиях. Безусловно, если бы он был более наблюдательным, он бы давно заметил определённые звоночки, да и в их прошлом такое уже происходило. Матвей машинально разомкнул губы от неожиданности, но не позволил углубить поцелуй. Затем и вовсе неловко, но сильно оттолкнул Латыпова от себя. Эдуард послушно отстранился, правда, задержал руки на его плечах, внимательно и даже просяще всматриваясь в лицо напротив. Его глаза, такие же льдисто-голубые, как у новоявленного ночного кошмара Матвея, заставили сердце лихорадочно забиться. Ассоциация, конечно, была случайной — плодом его постепенно съезжающей крыши, — но избавиться от иллюзии получилось не в первую секунду. — Прости, — отводя взгляд, произнёс Эд. Он, похоже, истолковал эту реакцию совершенно по-своему. — Я думал, всё давно закончилось. Эдуард ничего не ответил и пожал плечами, явно задетый и уязвлённый. Матвей вздохнул: едва он думал, что сложнее и запутаннее уже нельзя, как происходящее выворачивалось под самым немыслимым углом. Лучше бы Эд его ударил, ей-богу. Так было бы проще, понятнее и, наверное, легче.