***
Саша чувствовал себя крайне странно. Он вроде бы и понимал, что делает всё правильно, поддерживая Матвея, стараясь дать ему какую-то уверенность и, возможно, немного закрывая глаза на то, на что прежде не закрыл бы. Поэтому желание таки закатить ему сцену ревности Логинова скорее удручало, чем устраивало. Даже после спринта, когда он увидел Йоханнеса, снова стоящего слишком близко к Матвею, и испытал бесконечно сильное желание устроить небольшое российско-норвежское столкновение. Возможно, с применением силы. А затем устроить отдельную сцену уже Елисееву, зная, что тот не станет противиться. Просто не посмеет. Впрочем, эти тёмные порывы Саша всё-таки смог утихомирить. Ещё и двух дней не прошло, а он уже пытался взяться за старое. Однако объяснений он потребует, но только тогда, когда Матвей будет в состоянии их дать. Не только потому, что так нужно его внутреннему контролёру, но и ради преодоления того, что, без сомнения, гложило их обоих. В конце концов, Александр не клялся ему в вечной любви. Да и просто в любви, если честно, тоже. До сих пор тянул, считая, что не готов, а значит и его притязания были не то чтобы обоснованы. Даже если бы признание состоялось, то от этого Матвей всё равно не стал бы его собственностью, хоть это желание и жило ещё в глубине его души. От него было не так просто избавиться. Заставить себя думать иным образом оказалось крайне сложно. Это была точно такая же кропотливая работа, как, например, постановка лыжной техники. Едва ты чувствуешь, что возвращаешься к старым неправильным, но удобным движениям, приходится усилием воли выполнять новые неудобные, подчас мучающие, но правильные движения и постоянно контролировать себя, растрачивая куда больше сил. Здесь было то же самое — приходилось снова и снова пресекать губительные для них обоих «неправильные» мысли и стараться воспринимать Матвея по-другому. Не как предмет, которым он ни в коем случае не намерен делиться с Йоханнесом, а как человека, сложного и очень на Сашу непохожего, но заставляющего испытывать чувство, которое всё чаще хотелось назвать любовью. Именно поэтому Саша сделал вид, что ничего не заметил, даже когда норвежец послал его почти-снова-парню воздушный поцелуй. Он всё же почувствовал неприятное режуще-кровоточащее, словно порез острой бритвой, ощущение. Однако не это было главным. Он видел, как Матвея пугающе знакомо било и ломало, как и его самого когда-то. Разве что тогда Логинову не требовалось сразу же держать лицо на публике. При этом обнаружить свои переживания, например, в ситуации с Самуэльссоном, Саша тоже не мог. Это бы ничем не помогло, скорее наоборот, тень отбросило. Матвей, видимо, это также замечательно понимал, да и вполне достойно отбился сам. Перед гонкой он вовсе как сквозь землю провалился, и Саша нашёл его совсем незадолго до старта, с какой-то особенной нервозностью делающим совершенно простые, доведённые до автоматизма вещи. Глаза Елисеева выражали такую степень усталости и опустошения, что рука сама потянулась к его щеке, даря незамысловатую ласку: — Я рядом, не сомневайся. Матвей совершенно точно задержал дыхание, закрывая глаза. Саша ощутил сильнейшее, почти неодолимое желание протянуть вторую руку и, осторожно взяв его лицо в ладони, медленно поцеловать в губы. Он почти сделал задуманное движение, но мысль о том, что в объектив хотя бы одной из установленных на стадионе камер они обязательно попадали, отрезвила. Матвей открыл глаза, вздыхая и отворачиваясь в сторону. Логинов сначала настороженно нахмурил брови, а потом вдруг как понял: ему ведь пока просто страшно принимать знаки внимания. Саша, естественно, не мог полностью осознавать масштаб проблемы (в голову другому человеку не залезешь), но по полным тоски взглядам, сказанным в порыве эмоций «лишним» словам он видел, что значит для Матвея много. Порою казалось, что даже чересчур много. В конце концов, Саша может уйти в любой момент и снова оставить его наедине со всем этим. Едва ли Матвей справится с этим один, но не потому что он слишком слаб. Просто есть ситуации, словно созданные для того, чтобы преодолевать их с кем-то. Саша теперь искренне считал, что это одна из них.***
Утром собрать себя в кучу оказалось куда проще, чем вечером. Матвей даже понял, что готов усадить Эда напротив для долгого и обстоятельного разговора по душам. Очень хотелось не только извиниться за вчерашние психи, но и как-то определить границы их отношений. В том, что они изменятся, Елисеев не сомневался. Однако Эдуард его опередил: — Если хочешь поменяться комнатами с кем-то из ребят, я не против. — Нет, не хочу. — Матвей покачал головой. — К тому же надеюсь, что ты ещё в состоянии переносить мою физиономию. Латыпов посмотрел на него выразительно, но всё же присел на одну из кроватей и сделал рукой приглашающий жест. — Тебе, видимо, есть что сказать. — Определённо. — Матвей усмехнулся. — Во-первых, вчера я повёл себя как последняя скотина и хочу попросить прощения за это. Если это хоть немного что-то объяснит, то ты был прав — я пытаюсь казаться героем и не вывожу. — Я это понимаю, — заверил Эд, потянувшись, чтобы накрыть его ладонь своей, но в последний момент отдёрнул руку. Матвей начал угрызаться совестью ещё сильнее. — Ты так отдалился. При этом все подчёркивали, что ты теперь самый незаменимый и важный. — Матвей отвёл глаза. — Этого хватило, чтобы меня переклинило в таком состоянии. — Вполне объяснимо, кстати. Но теперь ведь заметно, что я просто не смогу да и не захочу поставить даже самого замечательного тренера выше тебя. В первую очередь, потому что ты мой друг. — Эдуард всё же дотронулся до него, положив руки на плечи, а затем развернул к себе, пристально смотря в глаза. Елисеева до глубины души тронула последняя фраза. Несмотря на всю очевидность случившегося вчера, Эд, видимо, собирался откатить всё назад и терзаться от безответных чувств, как он сам по отношению к Саше ещё месяца три назад. — Вот об этом я тоже хотел поговорить. Расскажи, как ты докатился до этого всего. — Заметив, что собеседник настороженно нахмурился, Матвей поспешил добавить: — Не нужно больше никаких секретов, но, если тебе сложно, я не настаиваю. — Хорошо. — Латыпов поспешил от него отодвинуться. Матвей вдруг почувствовал себя средневековым инквизитором, истово выбивающим у очередного еретика признание во грехе. Эта ассоциация была даже не совсем беспочвенна, хоть и не Елисееву подходила роль истово верующего. Эдуард крестился перед любым важным событием, часто долго смотрел в небо, шевеля губами. Матвей относился к этому спокойно. Каждый верит в то, во что хочет верить. Однако то, что друг сначала смотрит исподтишка, но пристально, а потом едва ли не шишки на лбу набивает, стало бы большой новостью. Матвей этого или с присущей ему беспечностью не видел, или старательно не замечал — он и себе-то не мог правильно ответить. — Я… мне, наверное, не следовало возвращаться к этому. — Да что уж теперь. — Эд спокойно пожал плечами. — Всё равно бы объясняться пришлось, особенно, если бы у нас что-то было. Матвей чуть не брякнул, что между ними и так ничего не было и, скорее всего, так и не случится, но вовремя прикусил язык. В конце концов, он мало разбирался во всём этом, но уважать то, что Эдуарду дорого, был обязан. Раз уж друг дал добро на такие непростые расспросы, нужно как-то сдерживать неуместную бестактность. — Когда ты понял, что я тебе всё-таки нравлюсь? — А как только мы оказались вместе на Европе. После своей первой победы, главное, о чём я думал, стоя на пьедестале, что теперь уже я хочу тебя поцеловать. Глаза Латыпова загорелись, он явно ударился в воспоминания, а у Матвея в голове внезапно всё сложилось. Эд любит не его, а того, кем он был когда-то. Правда, что делать с этим осознанием, он не понимал. Как помягче сказать, что тот, ради кого Эдуард даже готов договориться с собственными принципами, уже давно не существовал в природе? — Как в Преск-Айле? — подсказал Матвей, невольно толкая его дальше по пути воспоминаний. — Почти. — Эд кивнул. — Возможно, если бы ты был настойчивее, а я понятливее, всё сложилось бы совсем по-другому. — Да ну. — Елисеев скептически хмыкнул. — Между прочим, я тогда кошмар какой впечатлительный был. А ты на меня такими глазами смотрел, что я чуть ли не насильником себя почувствовал. — Ты тоже хорош вообще-то. — Латыпов чуть натянуто засмеялся. — Никаких тебе предварительных разговоров — сразу целоваться полез. Повисла неудобная пауза. Матвей справедливо задумался. Он остыл к Эдику ещё когда получил резкий от ворот поворот или просто время и расстояние стёрли ту ещё совсем лёгкую юношескую влюблённость из его сердца? Тогда почему с его другом не произошло то же самое? — Знаешь, едва я увидел влоги Макса, я сразу всё понял. Не знаю как, просто это само в глаза бросилось. — Ты про Сашу? — осторожно уточнил Матвей. — Ну да. Я даже радовался, когда видел, что у вас совсем ничего не клеится. Прости меня за это. — Эд виновато покачал головой. — Да по-моему, это вполне естественно. Елисеев мучительно пытался подобрать нужные слова, чтобы хоть как-то подсластить смысл того, что ему казалось необходимым сказать. Чувство стыда за «а нечего было грабли свои распускать, смотри как оно тебе аукнулось» никак не способствовало адекватному решению проблемы. Так ничего и не придумав, он спросил, с трудом заставив себя не задерживать дыхание: — Тебе не кажется, что ты любишь не меня, а наши светлые беззаботные воспоминания? — Не знаю, Матвей. Я правда не думал об этом. — Эд отвёл глаза и тяжело вздохнул. — Да и мы ведь не стали другими людьми, правда? — Другими не стали, конечно. Но остаться теми же мы не могли. — Ты бы ещё сказал, что вода мокрая, — фыркнул Латыпов и неожиданно совсем тихо попросил: — Обними меня. Матвей хоть и понимал, что так делать не следует и вообще очень вредно, всё же бережно обнял его и зашептал утешительно о том, что это обязательно пройдёт, что просто нужно ещё немного времени. Затем он, уже отстранившись, добавил убеждённо: — Ты обязательно найдёшь кого-то гораздо лучше, чем я. Эдуард грустно улыбнулся. — Я всегда любил твой оптимизм.***
В какие шаманские бубны стучал тренерский штаб, когда выбирал составы на смешанные эстафеты, Матвей не знал и знать не хотел. Нет, он не удивился, обнаружив себя в составе на сингл, хотя до последнего надеялся на какие-то проблески благоразумия. Может, он и не был худшим среди ребят, а в двух последних гонках — и вовсе оказался лучшим, что, конечно, крайне неожиданно. Тем не менее, чтобы ставить человека с почти открытым допинговым делом в эстафету нужно обладать то ли недюжинным безрассудством, то ли бесконечной безалаберностью. Ни того, ни другого за их штабом Матвей раньше не замечал. Во всяком случае, в такой запущенной форме. Он, конечно, мог попробовать отказаться, и его, наверное, успели бы заменить, но в глубине души продолжал считать это проявлением слабости, да и так можно было лишиться места в эстафетах навсегда. Ладно, постичь логику начальства в своём нахождении в эстафете Матвей всё равно не смог, да и он ведь всего лишь исполнитель в первую очередь. Иную роль он так и не заслужил. Однако, что самое странное, ему даже партнёршу поменяли. Хоть Женя и была не самым простым для взаимодействия человеком, постепенно он к ней привык, притёрся и уже научился понимать то, о чём Павлова не говорила вслух. Елисеев совершенно ничего против Ларисы не имел, но знал и понимал её куда хуже. В любом случае повлиять он ни на что не мог. К тому же вполне допускал, что Женя вытребовала самоотвод — шёл предпоследний этап, и все они оказались выжаты этим сезоном практически досуха. Именно так Матвей думал, готовясь к старту и надевая биб с цифрой десять на зелёном фоне. Да уж, в зачёте смешанных эстафет они были далековато, несмотря на победу в Оберхофе, после которой, кажется, прошёл уже миллион лет. Собственно, ту гонку он и не бежал. Почему-то все их тренерские штабы истово верили в его невероятные способности в синглах, а он всегда выступал в лучшем случае нормально. Правда сегодня наверное даже просто крепкого выступления оказалось бы достаточно, чтобы перекрыть неприятное послевкусие смешанной эстафеты. Возможно, состав оказался экспериментально провальным, хотя в него собрали всех, кто оказался в состоянии шевелиться. Матвея сильно тревожило, что всё завалил именно Саша, схвативший на стойке два штрафных круга и разом накинувший такое отставание, которое уже никто бы не успел отыграть. Нет, Ира, конечно, тоже прилично постаралась, но её штрафкруг ещё можно было исправить. Матвей достаточно быстро пришёл к мысли, что Сашу волнует происходящее с ним, и это сразу как будто окатило холодной водой. Вслед за этим сразу пришло неуютное чувство того, что он не вполне честен с Логиновым, и это едва ли ведёт их в светлое будущее. Вместе с этим сказать «кажется, что я до сих пор чувствую влечение к тому, кто пытался разрушить твою жизнь, а сейчас методично разрушает мою» его тоже не особенно-то и тянуло. Саша не мог и не должен был спокойно воспринимать такое. Матвей теперь понимал все эти без сомнения некрасивые, но от того не менее реальные ситуации, в которых душа и сердце тянутся к одному, а вот тело не прочь отдаться другому. Йоханнес был куда загадочнее, опаснее и настойчивее, именно этим он и продолжал удерживать его внимание. Елисеев мог без обиняков признать, что его хлебом не корми, дай во что-нибудь подобное вляпаться. И не то чтобы здесь было что-нибудь хорошее. Матвей уже ждал своей очереди, щурясь в попытке разглядеть как стреляет Лариса, находясь где-то в середине стрельбища. На стартовой поляне она несколько потерялась, и теперь её нужно было высматривать. На плохую стрельбу Лариса никогда не жаловалась. Так вышло и сейчас. Правда отставание всё равно не позволило подняться выше пятого места. К стойке девушки подходили уже большой группой, и, когда на ковриках одновременно появилась целая толпа, Матвей оттолкнулся палками, проезжая вглубь проложенного коридора. Пора включаться в гонку, как бы сейчас не отстреляла партнёрша. Ветер был довольно силён, возможно, поэтому на передаче эстафеты девушки не появлялись довольно долго. Ларису эти проблемы тоже не обошли стороной, и она отправила его в гонку только седьмым. Матвей сразу как-то неловко вписался в резкий неудобный поворот. Видимо, начал он слишком вальяжно, раз слил аж шесть секунд за два километра. Даже точная лёжка ничего не исправила. На втором круге пришлось резко ускориться, не забывая при этом, что у него будет ещё один этап. Впрочем, всё ещё было кому встать за спину, и Матвею приходилось делать это поневоле, просто чтобы разъехаться на узких участках трассы. То ли от превышения оптимальной скорости, то ли от продолжающегося хорошо ощутимого ветра он бодренько так промазал первыми двумя выстрелами. Нет, аккуратно и выверенно досылать допы Елисеев умел, но это всегда отнимало много времени в условиях очень короткой гонки. Он коснулся плеча Ларисы, отправляя её на новый этап, посмотрел на промежуточный итог и недовольно поморщился: отставание удвоилось и даже на бронзу рассчитывать было, пожалуй, слишком оптимистично. Напарница немного, но всё-таки проигрывала ходом, однако и сам Матвей невероятной скоростью сейчас не отличался, так что жаловаться было не на что. Да и лёжку Лариса отработала быстро и точно — не придраться. Она старалась отчаянно, впрочем, насколько Матвей знал, она делала так всегда. Правда это не помешало ему устыдиться своей скуки, что ли. Он желал, чтобы гонка поскорее закончилась, потому что нервы оказались настолько развинчены, что это приносило почти физическую боль. Матвей, благодаря уже вшитому под кожу алгоритму, принял эстафету, не задумываясь о действиях. Он взглянул на отставание, поняв, что Лариса ничего не проиграла, и это заставило злиться на себя ещё сильнее. В конце концов, каким бы плохим и печальным ему сейчас не казалось происходящее, во-первых, в глубине души Елисеев действительно верил, что всё ещё закончится благополучно, во-вторых, у него были обязательства. Хотя бы перед Ларисой. Лёжки и у него, и у партнёрши складывались просто замечательно, Матвей даже невольно это отметил. К тому же его и виртуальную бронзу теперь разделял всего один спортсмен. Шведа и норвежца (хоть сейчас это и не Йоханнес) он уже вряд ли догонит, — это Матвей понял, едва заехал на стрельбище. А вот претендентами на третье место оказались почти сорокалетний австрийский ветеран Эдер и американец, чьё имя он вспомнит едва ли с третьей попытки. Они начали стрелять почти одновременно. Матвей послал два точных выстрела и вдруг его практически парализовала мысль, которой ни в коем случае нельзя было допускать: «Какая, блин, бронза с почти открытым допинговым делом? Что, хочешь, чтобы отбирали со скандалом? Да и это эстафета, между прочим, так что не только тебя заденет». Он никогда не делал в своей спортивной жизни две вещи: не сходил с гонки, если уже вышел на старт и не стрелял, специально промахиваясь. Однако всё когда-нибудь случается. Елисеев сознательно не полностью навёл прицел на третью мишень, выстрелив заведомо раньше. Половина пули всё же попала, куда нужно, и механизм закрытия дёрнулся, но не сработал. Матвей чертыхнулся. Даже промазать нормально не получилось. Эта затея тут же показалась ему очень плохой, и две оставшиеся мишени он закрыл без сучка и задоринки. Едва он вернулся к центру установки, как руки неконтролируемо затряслись от перевосстановления, и доппатрон пролетел почти мимо установки. Да уж, он определённо перестарался. Второй доп наконец-то достиг цели, и уходя с рубежа Матвей лишь заметил, что собственными руками откатил их на пятое место. Этот результат он и додержал до финиша. Сначала он хотел как можно быстрее уйти, чтобы скрыться от посторонних глаз и болезненных разговоров, но поступить так по отношению к Ларисе было бы некрасиво. Поэтому Матвей подошёл к ней, не имея правда ни малейшего понятия, что он может сказать, не звуча при этом совсем уж издевательски. — Ты молодец, — невозмутимо произнесла Куклина, но в её взгляде прекрасно читалось, что она всё видела и поняла. — Я не должен был так делать, ты заслуживала взять медаль сегодня. — Всё правильно, — Лариса покачала головой. — Обстоятельства сложились вот так. — А если завтра скажут, что я чист? — А сегодня — нет. — отрезала Лариса, видимо, теряя терпение. — Лучше ничего не получить, чем получить и потерять, думаю, ты со мной согласишься. — Соглашусь. — Елисеев развёл руками, не зная, что ещё сказать. — Вот и хорошо. — она совершенно не казалась недовольной. — У нас всё равно лучший результат за три года, это не так уж и грустно. Матвей не чувствовал себя сильно легче, но, безусловно, радовало, что Лариса не обижена на него. Она, конечно, не в восторге от результата, хоть и попыталась убедить в обратном. Женя бы высказала всё, что о нём думает. В общем, он, может быть и не причинил огромного вреда, но было в его поступке что-то предательское. Даже не столько по отношению к сокоманднице, сколько к себе самому. Он определённо терял что-то, без чего раньше не представлял своё существование. Кое-кто, конечно, крайне соблазнительно манил его по этому пути, но все шаги Матвей делал самостоятельно. Он уступал всё больше, делая то, чего раньше и в мыслях не могло возникнуть. Казалось, что это происходило не с ним, и это ощущение становилось опасным. Вот и сейчас, видя направлявшегося сюда Йоханнеса, Матвей очень хотел, чтобы тот ему просто привиделся, но, увы тот был вполне реальным. — Я тебя искал. Это почти невинное замечание заставило натянутые нервы с треском лопнуть, выпуская наружу долго сдерживаемую агрессию, и он без слов ударил норвежца кулаком в челюсть. Рукоприкладство в любом случае слабость, но он уже не видел иного способа отстоять свободу. Йоханнес явно не ожидал такой реакции, отчего даже сначала захлопал глазами, потирая всё-таки не сильно ушибленное место. Впрочем, почти сразу в них появилась холодная расчётливая ярость, с которой он схватил Матвея за грудки и, притягивая очень близко, угрожающе-ласково прошептал: — Как бы тебе сильно не пожалеть об этом, моё солнце. Матвей высвободился из хватки, просверливая его гневным взглядом: — Единственное, о чём мне правда нужно жалеть — ты.***
Матвей не хотел выяснять отношения, хотя определённо кое-что объяснять ему придётся. Безусловно, сцен ревности не хотелось, но и бродить уже вдоль и поперёк исхоженными тропинками сомнений и недоговоров, он тоже не горел желанием. Когда дверь открыл Карим, он вдруг понял, что понятия не имеет как поделикатнее сплавить младшего товарища куда-нибудь, чтобы остаться с Логиновым наедине. Ну то есть, в этом на самом деле ничего особенно сложного не было, впрочем, как и совсем лёгкого. Однако тот самодовольно ухмыльнулся и, пропустив его внутрь, совершенно точно украдкой обменялся выразительными взглядами с Александром. Похоже до его явно запланированного появления (хотя Матвей верил в свою крайнюю непредсказуемость) Карим и Саша уже обо всём договорились. Халили быстро накинул куртку, на ходу проверяя карманы, и почти вышел из номера, когда всё-таки не выдержал: — На какие только жертвы не пойдёшь, чтобы любящие сердца соединились. Пожалуй, его смелость объяснялась тем, что из оружия возмездия у парней была только подушка. Да и та какая-то слишком мягкая и оттого на такую роль не очень подходящая. — Наверное, нужно кое-что объяснить, — после немного затянувшейся паузы произнёс Матвей. — Я не хочу знать подробностей. — Саша качнул головой и неожиданно улыбнулся. — Думаешь, что не сможешь доверять мне после? — Вовсе нет. Просто не собираюсь мусолить то, что приносит страдания нам обоим. Матвей беспокойно провёл рукой по волосам, и в его глазах отразилось сомнение. Сердце профессионального спортсмена, обычно бьющееся медленнее, чем у обычных людей, едва не зашлось в сумасшедшем ритме, и он сделал глубокий вдох, пытаясь его успокоить. — А если я скажу, что боюсь изменить тебе. Снова. Елисеев почти рефлекторно потянулся руками к лицу в желании закрыться, но смог подавить этот порыв. В конце концов нужно хотя бы посмотреть на свои ошибки, раз уж исправить их не хватает силы воли. — Я знаю. Но здесь есть и моя вина — я втянул тебя в это, я позволил Йоханнесу поставить тебя на кон. Логинов сказал и почувствовал, как с души словно могильная плита упала. Пусть на осознание и признание самому себе ушло почти три месяца — лучше так, чем совсем поздно, потеряв Матвея, осознать, что тот на самом деле ему нужен. — Мне почему-то казалось, что я сам принял то решение. Матвей тоже ощутил, что дышать стало сильно легче. Он уже готов взять на себя вполне понятное обязательство, но Саша остановил, читая его намерение по лицу: — Я готов тебе доверять, но больше никаких секретов и недосказанностей. Совсем. Это было именно то, чего Матвей хотел, на что надеялся, и во что на какое-то время перестал верить. Он неосознанно медлил как перед любым поворотным решением, но проговорил почти без запинки: — Конечно, но ты правда считаешь меня подходящим? — Поверь, я знаю, на что подписываюсь. — мягко усмехнулся Александр. — В смысле? — Ты уникальный экземпляр. Ещё одного Матвея Елисеева российская сборная просто не переживёт, — Саша с трудом сдержал смех. Матвей старался сохранить серьёзное лицо, но как-то совершенно несерьёзно хихикнул. Он протянул руку и провёл пальцами по Сашиной щеке. Они были загрубевшими от винтовки, почти мозолистыми (у самого Саши точно такие же), но тем острее и ярче ощущалось ласковое прикосновение. Саша придвинулся ближе, поощряя его загадочной полуулыбкой, и Матвей положил руки на его плечи, словно в поисках опоры, а затем накрыл его губы своими, вовлекая в долгий, чувственный, жаркий поцелуй. Саша первым оторвался от его губ, но лишь затем, чтобы, проскользнув руками под футболку, осторожно провести руками по спине. Он прикасался совсем аккуратно, казалось, что надави сильнее — и Матвей просто пойдёт трещинами и разлетится на множество осколков. Александр чувствовал, что всё больше входит во вкус, начиная практически сдерживаться. Ершистый и своенравный Матвей в его руках был податливым, словно пластилин, и осознание этого ощутимо пошатывало самоконтроль. Матвею мало нежных и чувственных, но слишком осторожных и мимолётных прикосновений, поэтому с его губ сорвался разочарованный стон, и он прошептал медленно, с трудом собирая слова в предложение: — Ну я же не хрустальный, в конце концов. — Правда что ли? Саша дрожащими от нетерпения руками помог ему избавиться от уже изрядно мешающей одежды, после чего Матвей сделал то же самое. Александр увлёк его на кровать и навис сверху, седлая бёдра. Матвей немедленно закинул руки на его плечи, и Саша нагнулся ниже, целуя уже и так распухшие губы, а затем обводя их языком, мокро и сладко. Едва Саша стал ласкать губами его шею и ключицы, нежно и дразняще, но всё же чуть прихватывая зубами, Матвей издал долгий страстный стон, что только подлил масла в и так полыхающий огонь. Правда это не было адским пламенем, вредящим и ранящим, наоборот, оно оставляло в теле приятное ноющее, даже сладостное чувство. Александр, отстраняясь ненадолго, посмотрел в глаза напротив, что прямо сейчас сияли как ночное небо в звёздах. Он залюбовался, жалея, что раньше не замечал. Матвей хитро прищурился, а следом, опираясь на одну руку, другой обнял его за шею и приник губами к чувствительному месту за ухом. В ответ Саша сомкнул пальцы у него за спиной, прижимаясь кожа к коже. Внутри у обоих постепенно зарождалось тепло, пронизывая от кончиков ногтей до корней волос, — яркое, живое, настоящее. Именно здесь Александр уловил — вот оно, то самое время. Слова вылетели до смешного легко, практически безусильно: — Я люблю тебя. — Я тебя тоже. — ответное признание не заставило себя ждать. Кажущаяся лёгкость этого признания, конечно, не отменила многие месяцы, даже годы недопонимания, обид и недосказанности, да и разницы в характерах совсем не стёрла. Однако, они оба наконец-то пришли к тому, чтобы смотреть в одну сторону. Они были как разум и чувства, голова и сердце, которые иногда не в состоянии между собой договориться и вообще порою полностью противоречат, тем не менее, всё ещё являются частями одного целого. Несмотря на то, что секунду назад они оба изнывали от жгучего желания заласкать и зацеловать друг друга, Александр вдруг ощутил исключительную ясность в сознании и видел, что возлюбленный, кажется, испытал то же самое: — Сашенька, — в его глазах почти показались слёзы. Это мягкое и нежное «Сашенька» его в самое сердце ранило. На него смотрели огромными добрыми и печальными глазами, будто бы свою жизнь в этот момент вручая. Александр со всей ответственностью принял этот дар, выражая это буквально полувзглядом. Матвей радостно кивнул и откинулся к изголовью, прикрывая веки. Саша обнял его на этот раз не страстно, а осторожно и деликатно, и принялся нашёптывать милые бессмыслицы, как бы случайно сравнивая Матвея с сокровищами и драгоценностями. Он довольно быстро услышал спокойное мерное дыхание и сам почти сразу провалился в сон. Утром Саша проснулся практически перед звонком будильника. Он осторожно, чтобы не разбудить спящего Матвея, потянулся за телефоном. У него, правда, ничего не получилось, но Елисеев даже не шелохнулся. Из чего Александр сделал вполне логичный вывод, что в последние дни тот едва ли хорошо высыпался. Значок емэйла привлёк его внимание. Даже если это был спам, в почту всё равно следовало зайти, хотя бы чтобы удалить это всё. Саша открыл письмо и вздрогнул. Лучше бы это был спам. Однако там был скриншот анонимного обращения в BIU. Саша полагал, что именно таким образом на Матвея обрушились его текущие проблемы. Вот только здесь стояло его собственное имя. Логинову даже не нужно было смотреть на имя отправителя, поэтому он ни капли не удивился, увидев в нужной строке официально-сухое: «J.T. Boe». А затем, в самом конце письма — приписку, которая как нельзя лучше передавала, как норвежец взаимодействовал с ними в этом сезоне и на какие точки давил:«Выберешь его или Олимпийские игры?»
Саша не почувствовал ничего, кроме раздражения. Он оглянулся на Матвея, прислушиваясь к ровному дыханию, и прикоснулся к ладони, словно желая убедиться, что тот полностью реален. Больше никто и ничто его не отнимет.