Под сенью вишнёвого дерева

Но то, что видел юноша в тканях Морфея, ужасало и повергало и без того хрупкий молодой разум в шок. Он вновь оказался дома, только теперь уже не в роли будущего наследника, а в качестве маленького воробушка, покоившегося за решёткой златой клетки. Вокруг стояла непроглядная темень, из которой доносились звуки аплодисментов и похвала. Эти звуки смешивались в один тяжёлый гул, так сильно давящий на хрупкий черепок пташки. Кажется, что вот-вот он расколется надвое, обнажив горячий головной мозг. Но это ничто по сравнению с чёрным змеем, лежавшим кольцом прямо под воробушком. Его зелёные глаза жадно смотрели на птенца. Охотник степенно ждал, когда птичка сделает лишнее движение. А что сам воробей? Тот, замерев от страха, дрожал всем своим нутром, скованный и беспомощный. Помощи ждать неоткуда, нигде не пробьётся тоненький луч божьего света. Есть только златая клетка, насмехающаяся тьма и чёрный змей. Но даже такой печальный расклад не мешал юноше расправить хрупкие крылья и сделать попытку взлёта. Только вот птенец тут же вскричал и упал камнем вниз - острые клыки змея впились в нежное тельце, впрыскивая яд. Слабость тонкой паутиной пронзила тушку, а глаза потускнели, но холода нет, смерти нет! Он не умирает! Он живёт, да не может пошевелиться. Мерзко! Ужасно! Несправедливо! Вдруг где-то вдали послышались шаги, медленные и шаркающие. Вскоре они установились у самой клетки, выставив из тёмного полотна белоснежные руки к златой дверце. Раздался тонкий щелчок. Ладони осторожно отогнали змея и подняли пташку настолько мягко и легко, словно принадлежали слуге божьему. Так тепло... так приятно.. но чьи они? Птенец тихо пискнул, но тут же замер, когда длинный изящный палец погладил пташку по головке, затем спустился по спинке к взъерошенному хвостику, а потом игриво коснулся тёмного клювика. Так заботливо... так безопасно... Внезапно хладное дыхание обожгло крылышки Валдена, и Эдгар проснулся. В саду наступила ночь. Тьма опустилась на прекрасный бал-маскарад, укрыв под своей мантией ослепительные кусты и деревья. Лишь ярко горящие фонари прорезали этот густой покров, освещая каменную дорожку, да маленькие озорные светлячки блестели опавшими на землю звёздочками. Прохладный ветерок игрался с листьями, обдувая грязный лик художника, да только побитому телу было не так холодно. Слегка привстав и отряхнув с кудрявых волос грязь с нежно-розоватыми лепестками, художник обнаружил на себе тёмно-синий плащ с затейливым золотистым узором и ярко-красный беретик на своей макушке. Странное изумление поразило аристократа. ”Джозеф был здесь? Но зачем он оставил..? Неважно! Наверное, просто решил поиграться!” - шатен не решался задумываться над мотивами мертвеца. Так что молодой наглец, покачиваясь всем телом, закинул одеяние фотографа на спину, хорошенько укутался в приятную наощупь ткань и направился к себе в комнату. ”Видимо, сейчас поздняя ночь, ибо свет только в коридорах и то не везде”, - подмечал творец, медленно идя к безопасной каморке. Благо, многие, если не все, мирно спали в своих кроватях, так что дойти до комнаты не составило труда. Невысокая дверь медленно открылась, и перед синими глазами творца возник привычный беспорядок. Казалось, что здесь прошёл ураган, который смёл всё и вся со столов и шкафов прямо на пол. Листы бумаги, что чистые, что исписанные, карандаши, грязные кисти и палитры, полупустые тюбики красок, брошенные картины, разлитые пятна спёкшейся крови и чернил и скинутый в истерике мольберт - всё это неравномерным слоем покрывало паркет. Возле завешанного окна аккуратной стопкой прислонены готовые работы, а некоторые особенные шедевры покоились на узорчатых обоях стен. Кровать, стоявшая напротив оконной рамы, как всегда не заправлена, с пролитыми на постель красками и кровью и раскиданными черновиками. Единственный рабочий стол завален книгами и инструментами для рисования, а шкаф, распахнутый настежь, показывал любопытным глазам всего пару комплектов одежды. Вся эта обитель не походила на комнату будущего наследника благородного семейства, а больше напоминала каморку нищего творца, чей рассудок медленно сходит на нет. Но Эдгара это нисколько не смущало. Включив свет и закрыв дверь на ключ, шатен прошёлся до ванной, равнодушно ступая по карандашам и кистям, которые горько трещали под его обувью, и по недорисованным картинам, лишая их шанса на вторую жизнь. Вот стопа проломила холст с букетом цветов, чьё существование окончилось раньше, чем юнец успел его ‘сохранить’. Тут сапог оставил грязный след на листе с очаровательной Эммой, которая на тот момент ждала кого-то, а мимо проходящий художник просто не смог устоять перед этой наивной и невинной красой юной девушки в лучах заходящего солнца. Но дальнейшего интереса работы так не оставили в душе наглеца, отчего теперь стали простым мусором на хладном паркетном полу. Пробравшись в маленькую комнатку, Валден набрал в мраморную ванну тёплой воды, попутно скидывая с себя чужой плащ и свою одежду, а затем, распустив каштановые кудри на голове и дав мягким прядям осесть на тонких плечах, медленно залез умываться. Тело тут же расслабилось. Голова запрокинулась назад, а глаза закрылись. Так приятно... так тепло... прямо как в тех руках. Так хочется вернуться к ним... в них так безопасно... в них так... так... Эдгар резко встрепенулся: ”Руках? Чёрт, Валден, это всего лишь сон!” - художник недовольно привстал и обмочил пыльное лицо водой: “Просто приятная деталь и не более! Не стоит забивать голову этими бреднями... ещё и рук мерещащихся мне не хватало ”, - недовольно заверил себя юный аристократ, а после заглотнул побольше воздуху, прикрыл очи и погрузился с головой в тёплую негу. Внезапно по ноге прошлось ощущение ползучей твари. Воспоминания минувшего сна эхом пронзили ослабленное тельце, и юноша с криком высунулся за край ванны, тяжело дыша. Глаза пугливо оглянулись на голень и увидели в мутной от грязи воде ярко-красную ленту, опустившуюся на нежную кожу паренька. - ...это всего лишь лента... пха-хах... а так перепугался, словно это гадюка.., - успокаивало себя молодое дарование. Но пальцы так и дрожали, и скользили по краю мрамора, а сердце так и колотилось бешеной хваткой в груди. Животный страх сковал его, прямо как в том сновидении. Тогда синеглазый попытался представить опять те изящные ангельские руки, что так бережно и трепетно держали птенца подальше от всех невзгод и проклятий. И со временем на душе стало тихо да так, что Валден вскоре и вовсе успокоился. Спустя каких-то пять минут он бросил взгляд глубинных глаз на тёмно-синий фрак с затейливым золотым узором, который мягко покоился на полу среди белья самого шатена. - ....фотограф... неужели.., - юноша осторожно вылез из ванны, спустил мутную воду и приступил сушить тело, держа в уме странную мысль. Отчего охотник ничего не сделал ему? Он мог, не убивая, совершить разного рода злодеяния, но вместо этого оставил свой фрак и сладкое ощущение рук в царстве Морфея. Может, просто так? Хотя, это глупо. Ответы так и не находились, а лишь порождали больше вопросов. И даже когда тело было умыто, все виденные раны обработаны и перевязаны, а одежда представляла собой ночную рубашку, Валден так и продолжал неустанно думать о странном поступке потенциального маньяка и садиста. Эдгар лежал на постели, перебирая и обнимая этот треклятый плащ. Его лицо зарылось в длинный ворот старого одеяния, а глаза рассматривали узоры. И тут его осенило. - ...а может... его что-то смутило, пока я спал? - предложил юный аристократ: «Обычно люди, когда им снятся кошмары, как-то проявляют это... они кричат, мычат, дрожат или же искривляют собственные лица...», - но даже в этом творец не был уверен до конца: «Но это не объясняет, почему он оставил свою одежду на мне! Тц... чёрт!» Недовольный художник свернул фрак в ком и грубо кинул на пол. - Да пошло оно всё! Лишь забиваю голову странными мыслями, - заверил вновь себя шатен, да только очи опять опустились на чужую вещь. Они недвижимо рассматривали который раз плащ, а затем перешли на старые настенные часы: «Думаю, через пару часов можно будет его уже возвращать», - поразмыслил Валден вглядываясь в стрелки, остановившиеся ровно в 2:15 ночи. Затем он встал с постели и быстро взял одежду фотографа обратно к себе на кровать, после чего решил немного вздремнуть.

...

На часах стояло 5:00 утра. ”Пора идти”, - решил сонно парнишка, протирая свои заспанные синие очи. Переодевшись во второй комплект одежды и накинув на плечи фрак, юноша не спеша вышел из комнаты, закрыл надёжно дверь и направился туда, куда ни один выживший, находясь в здоровом состоянии ума, не подумает и соваться, - крыло охотников. В той части поместья эти неупокоенные души и потерявший рассудок маньяки могут чувствовать себя куда более расковано, нежели на матче, так как лишены всяких правил, в отличие самой игры. Так что любой, в ком ещё бьётся сердце, оказавшись в пыльных коридорах этого крыла, будет ждать отнюдь не счастливый финал истории. И не всегда концом станет смерть. Но Эдгар, прекрасно это понимая и осознавая, всё равно шёл туда. А тем временем из-за горизонта медленно вставало солнце, потягивая свои длинные лучи в сторону тёмного неба и заглушая своим светом маленькие слабенькие звёзды. Этот тёплый огонь восходящего дня достигал уже верхних этажей самого поместья, пробиваясь через мутные пыльные окна в тесные, но высокие коридоры. И художник, идя под волной теплоты и света, наконец дошёл до мраморной лестницы вверх. Но теперь вставал другой вопрос - а в какой комнате живёт фотограф? Юноша тут же принялся осматривать стены, пока не нашёл лист бумаги, на котором расписаны комнаты и жильцы. Пробежавшись по строкам, шатен наконец-то обнаружил место отдыха графа и незамедлительно поднялся по лестнице наверх. Пути назад больше нет. Ноги молодого аристократа несли того по ещё более мрачным и запущенным коридорам, которые, в некой степени, отражали и запущенность умов её обитателей. Глубокие очи бросались на табличку каждой двери, а рот при неудаче лишь недовольно цокал. Это место заставляет маленькую молоденькую душу быть в постоянном напряжении, ибо неизвестно, кто откуда вылезет, да и с какой целью. И наконец, среди многочисленных деревянных высоких дверей нашлась та самая. Эдгар остановился, выпрямился и приподнял руку. Если он постучится, то вся его судьба будет зависеть от настроения и желания охотника. ”Нужно всего лишь постучать в дверь. С этой задачей я должен справится”, - подбадривал и успокаивал себя юноша, набирая в лёгкие побольше воздуху. Эхом по тёмным, грязным коридорам прошёлся стук. Проходит минута, другая, третья. Наконец-то из-за двери послышались хорошо знакомые шаркающие шаги, раздался щелчок и деревянная завеса свободно открылась. И тут Валден потерял дар речи. В синих очах вспыхнула яркая звёздочка, словно где-то в глубине тёмного равнодушного океана проплыла светящаяся рыбка. Дыхание юноши спёрло. Сердце трепетно задрожало, будто почувствовало где-то свой любовный предмет воздыхания. Но нет, это не любовь. Прямо в лучах рассветного солнца перед ним стоял чуть ли не сам Аполлон. Белоснежная фарфоровая кожа переливалась подобно чистому снегу в весёлый ясный день. Распущенные золотистые волосы спадали длинными прядями с изящных острых плечей. Из-под белой ткани ночного платья виднелись черты мощного стана, полного благородия и силы. Эта прямая ровная спина аристократа, эта тонкая талия фехтовальщика, эти красивые элегантные ноги, держащие столь прекрасное тело, так завораживали и восхищали. А это лицо! Какие черты! Юношеское лицо, полное былой молодости графа, - вершина искусства самой природы! А светло-голубые бездонные глаза лишь добавляли чего-то божественного, отождествляя его от других выродков этого крыла! Эта красота... из-за этих матчей Эдгар не замечал всю прелесть этого пасынка природы. Как же невежественно с его стороны не заметить столь волшебную натуру! Он должен срочно исправить это! Позабыв про странный поступок охотника, про избитое тело, про галлюцинации прошлого, художник протянул руки к фотографу, на миг остановившись. А вдруг эта краса рассыплется в прах, и перед ним возникнет монохромный монстр? Но уже спустя минуту маленькие ладони осторожно обхватили изящную руку графа, пока глаза продолжали гореть и блестеть в чудной неге муз. - ...что ты... делаешь? - озадаченно спросил Дезольнье. - Месье Фотограф, позвольте мне нарисовать Ваш портрет! - воодушевлённо без всяких приветствий и объяснений заявил юноша. - ...портрет? Издеваешься? - огрызнулся мужчина, вспоминая, сколько боли причиняют картины этого паренька, сколько злобы и гнева пробуждают его полотна, сколько печали и тоски вызывают они, заставляя приоткрыть завесу больного прошлого: «Проваливай, пока я не..». - Прошу! Ваша красота! Она просто обязана сохранится! Я не могу позволить столь прекрасному Аполлону сгинуть в этом безумии! - взмолился творец, носимый вперёд своим вдохновением. - ..’сохранится’? Хах... словно я когда-нибудь постарею, - ухмыльнулся блондин схватив и крепко сжав ладонью хрупкие запястья юного идиота. - Но ведь неизвестно, каким ты станешь, прожив ещё в этом безумье, - уверенно, чётко и спокойно выдал Эдгар: «Это поместье ведь играется не только с рассудком выживших, разве не так?» - спросил Валден. Наступило небольшое молчание, которое прекрасно говорит куда больше тысячи ярких и выдающих слов. А затем новая порция упрашиваний шатена: - Сейчас ты прекрасен. Я хочу придать твоей внешности вечную жизнь, заставив само время преклонится перед этим шедевром и обогнуть его, избавив от гибели. Так эта ангельская красота сохранится на века! - объяснил наконец-то молодой аристократ свой внезапный порыв изобразить на полотне садиста и монстра. - Хоть красота и сохранится, но в ней не будет жизни, - подметил тут же блондин, успокоившись и уже как-то более внимательно посматривая на выжившего. Парнишка тут же осёкся. В его глазах промелькнула тень разочарования, ведь Джозеф прав. Дезольнье заметил эту секундную дрожь бьющегося сердца, но никаких едких словец не последовало за этим. В этом художнике, таком наглом и гордом эгоисте, было что-то знакомое и родное. Шатен из-за всех сил борется с смертью, сохраняя красоту вещей, но при этом без жизни весь его труд - бессмыслица. Без бьющего сердца и горячего дыхания полотно останется холодным куском холста и красок. Но со временем он придёт к мысли, что лишь ‘живое искусство’ может победить смерть, растоптав её в пух и пыль, прямо как когда-то к этому пришёл и сам... охотник? Немного постояв и подумав, охотник вернулся в комнату, бросив короткое: «Входи». Юный аристократ был вне себя от счастья. Шатен тут же зашагал следом, дав глазам узреть покои фотографа. Все стены были увешаны работами тончайшего мастерства, осторожно вставленными в позолоченные рамы. Паркетный пол, в отличие от того, что в каморке Валдена, блистал и не содержал на своей деревянной поверхности ни пылинки, ни клочка бумаги, ни капельки чернил. Большие широкие окна занавешены бордовыми плотными шторами, чтобы не пропускать во внутрь утреннего света, которым под силу лишить мужчину чарующего сна. Резная кровать из тёмного дерева с затейливой росписью покоилась у стены, будучи слегка неубранной. На столе царил порядок, так что легко можно было заметить картонные папки, несколько фотографий, чернильницу с перьевой ручкой и канделябр со свечами. К рабочему месту придвинуто бархатное кресло, а совершенно рядом находился большой шкаф, заставленный многочисленными книгами. Но больше всего очи юного творца уцепились за старинный фотоаппарат на треногах. Этот предмет Эдгар ни раз лицезрел на матчах, но сейчас он впервые видит его в таком приятном антураже, что даже и не верится, будто этот механизм - причина небытия многих дышащих тварей. Пока Валден с неким интересом рассматривал покои фотографа, сам охотник взял с небольшого столика у окна хрустальный кувшин и налил чистую и прохладную воду в стакан, дабы отпить немного. Сделав пару глотков, мужчина посмотрел сквозь стекло на желторотого птенца с цыплячьим носиком, большими синими глазами, будто это два блюдца, в которых собрали кусочек бездонного моря, такого холодного и тёмного. Каштановые волосы забавно топорщились локонами в разные стороны, подобно оперенью воробушка. А это выражение лика... обычно так смотрят маленькие дети на что-то новое и необычное, отчего Дезольнье усмехнулся, вспоминая тот хладной взгляд змееяда в саду и ту поникшую от стыда головку после удачного забега вместе с этими криками и ругательствами. “Как легко можно снять маску с его лица, но полностью оголить не получается... отчего так?”- задумался фотограф, а потом негромко спросил: - И ты хочешь нарисовать мой портрет прямо сейчас? - Да, - более хладно и более высокомерно выдал юноша, отойдя от той томительной минуты восхищения. - Но ведь у тебя нет ни холста, ни красок, ни палитры, ни даже маленькой кисти. На чём ты будешь рисовать? - с интересом задал следующий вопрос граф, поставив стакан на столик. - Настоящему художнику достаточно чистого листа и простого карандаша, - мгновенно и без раздумий сказал художник: «Только встаньте в той позе, которой я скажу». - Хах... какая самоуверенность, - усмехнулся вновь охотник, вставая со стула: «Хорошо, давай я сначала..» - Лучше снимите с себя одежду, - перебил блондина юный аристократ, не дав тому закончить фразу, за что тут же получил по заслугам: Джозеф резко ухватил паренька за волосы и рыкнул. - Не смей меня перебивать, - выделив каждое слово интонацией, он немного подождал, пока Валден хладно и даже по-охотничьи посмотрит на фотографа и потребует немедленно убрать ладонь, а после расплылся в улыбке, отпустил юнца и кивнул: «Это даже как-то льстит». Изящная фигура француза прошлась к столу, немного покопалась в верхнем ящике и вернулась к наглецу, который недовольно смотрел на свою модель, поправляя растрёпанные волосы. - Держи, - фотограф протянул чистый лист белоснежной бумаги и карандаш: «Так, а теперь как мне встать?» - спросил тут же Дезольнье, лёгким движением руки скинув с себя ночное платье и панталоны. Эдгар тут же протянул белую, как снег, простыню. Джозеф посмотрел на ткань, хмыкнул, но понял всё без слов. Но сначала мужчина подошёл к окну и раздвинул шторы, впуская рассветный свет, столь ласковый и тёплый, в свои покои. Его пустые глаза вновь поймали на курносом личике оттенок восхищения и воодушевления. “Неужели я настолько сильно похожу на Аполлона?” - задумался тот, пройдясь в середину комнаты. - Встань, пожалуйста, спиной ко мне - попросил юноша, садясь на стульчик: «А теперь вполоборота в мою сторону». Джозеф уже понимал, что именно и как нужно делать. Так что Дезольнье встал, как потребовало юное дарование, а после накинул простыню на узкую талию, держа руками за концы полотна. Одна конечность прижалась к мощной груди француза, а вторая степенно опустилась на переднее бедро, не отпуская ткани. Светлые волосы охотник убрал за дальнее плечо, обнажив спину статного аристократа и острые тонкие плечи. Голова со столь красивыми изящными юношескими чертами направлена в сторону, будто он смотрел куда-то вдаль. Солнце отражали в своих лучах белую, словно мел, кожу, освещая и без того светлые волосы и придавая фигуре фотографа какую-то таинственность и очарование. Подобная поза, столь удачное освещение и прекрасная модель поразили художника. Дыхание вновь спёрло в груди, сердце нервно затрепыхалось, а глаза загорелись множеством бескрайних звёзд в отражении синего моря. Рука сама взялась за карандаш и, дрожа всей душой, художник приступил рисовать поистине, как он предполагал, настоящий и неподдельный шедевр. Охотник же лишь наблюдал за живой работой выжившего. Эта маленькая фигурка паршивца, упоённая наивными стремлениями познать искусство, заставляла память выкидывать те далёкие воспоминания, которые тот так усердно закапывал на протяжении долгих годов: беззаботная юность, любовь к рисованию и фотографии, частые разговоры об искусстве с единственным дорогим человеком. Лёгкая боль и печаль пробрались в мёртвое и хладное сердце француза. Появилось стойкое желание накричать на художника, чтобы тот наконец-то прекратил так себя вести, но он обязан держать себя в руках. Он - граф. Он - Джозеф Дезольнье - должен быть хладнокровным и утончённым змеем, убивающий сразу и без промедлений. И какой-то придурок не выбьет блондина из колеи. Может, ему стоит поговорить с юным дарованием, чтобы отвлечься от гнусных мыслей? - Скажи, ты давно рисуешь? - это первое, что пришло ему в голову. - М? - Эдгар вздрогнул, будто отошёл от глубокого сна, а затем удивлённо поинтересовался: «А зачем тебе это?» - Просто так. Рисование - дело долгое и требующее терпения. А позировать часами крайне тяжело, да и редко выдаётся общение с кем-то... живым, - на последнем слове фотограф ухмыльнулся своей жуткой улыбкой. - Хах.. я рисую чуть ли не с того момента, как себя помню, - честно выдал шатен: «Я просто был создан для спасения красоты из лап смерти». - Раз у тебя есть увлечение и цель всей жизни, то почему ты принял приглашение в поместье? Обычно, сюда приходят те, кому либо нечего больше терять, либо те, кто ещё верит в лучшее, - прямо решил утолить голод своего любопытства Дезольнье. Эдгар замер, немного задумавшись, но после состроил серьёзное выражение лица, отчего у блондина прошлась лёгкая усмешка: уж больно забавен лик этого выжившего, когда он сердится. - Простое любопытство и человеческая глупость. Я потерял вдохновение и прибыл сюда в его поисках, - попытался выкрутиться шатен, но эти поджатые губы и дрожащие глаза говорили о достаточно неумелой лжи - он ненавидит лгать. - А врать нехорошо, - протянул мелодично граф. - Заткнись! Просто молчи! Тц... почему у столь красивого образа характер самого черта? - спросил себя же юный аристократ, после чего продолжил рисовать. Джозеф замолчал, следя за каждым движением художника. Он нашёл трещину на поверхность в этом глубоком тёмном океане. Но вскоре сам Валден спросил: - Ты увлекаешься рисованием тоже? - Хм... да, но куда в меньшей степени, чем фотографией, - без промедлений ответил тот, ибо это хороший шанс узнать выжившего получше: «А ты когда-нибудь пробовал делать снимок?» - Я никогда не имел стремлений углубляться в это русло искусства, да и мой учитель воспитал во мне куда большую симпатию к картинам, нежели к ‘безжизненным’ фотокарточкам. - Видимо, это человек консервированных взглядов, хотя, казалось бы, с моего бытия прошло достаточно времени, дабы эти предрассудки угасли. - Века идут, а люди не меняются. - Сложно не согласится, - кивнул художнику фотограф. - Но я бы не прочь послушать тебя о твоём мастерстве. Может, так найду больше идей для картин, - предложил невзначай шатен, осознав, насколько легко идёт у него с садистом и маньяком диалог. - Какая наглость. А ведь я даже и твоего имени плохо помню, художник, - попытался блондин уязвить столь прыткого мальчонка. - Эдгар Валден. А вот твоё имя я помню, Джозеф Дезольнье, ибо имею память куда более лучшую, чем у старого дряхлого мертвеца, - не растерялся Эдгар, едко улыбнувшись. - Пха-ха, возможно, я и разрешу, но в обмен покажешь свои картины. Неплохо бы узреть, насколько сильно изменилась живопись за столько-то лет. Они и сами не заметили, как легко разговорились. Да так, что спустя каких-то полчаса они сидели напротив друг друга и просто болтали. Эдгар уже не рисовал, отложив эскиз на стол, а Джозеф получше укутался в простыню и слушал наглеца, давая тому в ответ узреть свой глас. Солнце давно выползло из горизонта, за дверью слышались тяжёлые шаги охотников, а ценители искусства продолжали вести беседу о том, о сём. - Я не имею особых желаний рисовать свой автопортрет, - сказал юноша, закинув ногу на ногу. - Хм, и почему же? - поинтересовался фотограф. - Мне не удаётся передать всё на холст. Итоговый результат никогда не удовлетворял меня. - Перфекционист? - Да, - кивнул Эдгар: «А вот ты? Судя по этой фотографии, которую всегда носишь с собой, ты раньше любил автопортреты, а сейчас готов голову отрубить за готовую картину с тобой». - Ох, не превращай меня в дикого зверя, - решил осторожно и мягко увернуться от вопроса фотограф. - Хах, называть тогда тебя Божьим одуванчиком? - Валден заметил попытку избежать вопроса. Кажется, он близок к скелетам старого французского, ещё не подозревая, что и сам блондин не дремлет. - Умх, а от лишней лести я непротив, - ухмыльнулся охотник. - Льстят только змеи.., - сразу же бросил художник, но тут же осёкся, чтобы не взболтнуть ничего лишнего. Подобное слегка рассмешило француза. ”Он слишком молод для таких поединков. Нападает, как ястреб, да защищается, подобно желторотому птенцу,” - подметил метко француз. Мужчина медленно встал и поглядел на старые напольные часы. Уже 6:20. Пора приводить себя в порядок. - Кстати, долго будешь расхаживать в моём плаще? - спросил фотограф, натягивая панталоны на себя. - А? Что? - Эдгар сначала озадачился, а после повернул голову на плечи и увидал тёмно-синий плащ с золотыми узорами: «Ох... точно..». Валден даже позабыл об этой вещи. Насколько нелепо это выглядит со стороны. Стянув со спины фрак, художник взглянул на графа, который мирно и спокойно одевался в привычную глазу одежду. Пальцы сжали ткань, ощупывая столь нежную структуру. Руки вытянулись вперёд, готовые отдать плащ настоящему обладателю. - Держи..., - с толикой грусти сказал шатен.Француз тут же забрал верхнюю часть одеяний и накинул на себя. - Думаю, мне уже пора, - задумчиво продолжил Валден, вставая со стула и уже направляясь к двери. Но внезапно когтистая фарфоровая ладонь опустилась на тёмные волосы аристократа, далее сползла медленно на румяную щеку, а под конец достигла тонкой шеи паренька, слегка сжав её. - Мне кажется, что сейчас глупо идти обратно самому. Ведь неизвестно, Кто или же Что может встретиться тебе на пути, - охотник с широкой ухмылкой притянул наглеца к себе: «Такой дурачок, как ты, станет неплохим лакомым кусочком для моих коллег, а там поминай как звали». - Мгх... Я вообще-то не.., - не успел договорить творец, как длинные изящные пальцы заткнули тому рот, а после закрыли глубокий свет бездонных сапфиров. - Просто помолчи и дай мне закончить то, чего я хотел, - продолжал в своей спокойной манере блондин. Художник стоял, как вкопанный, не смея сделать вдох. Да, это те самые руки, что чувствовал Валден во сне. И даже сейчас они остаются такими мягкими и тёплыми, несмотря на тонкие острые когти, которые слегка впивались в молодую кожу. Но что охотник намеревался выполнить? Недолго Валдену пришлось гадать, чуткие уши подметили шелест фотокарточки в другой руке. Лёгкая ухмылка застыла на устах, лицо молодого аристократа прильнуло к ладони, ощущая вновь знакомые чувства тепла и безопасности. Губы слегка разжались, и раздалось еле слышимое “...Спасибо”, а после наступила недолгая тьма.