Пламенеющие Небеса. Книга Первая. Вспоминая себя

      Глаза открывать не хочется, потому что тогда перед ними снова вырастет отнюдь не радующая меня реальность. В виде сырой холодной камеры, железной миски с водой, порядком тронутой ржавчиной, окошечка высоко под потолком, с толстыми прутьями решетки, до нижнего края которого я могу дотянуться разве что поднявшись на самые носочки. Там мокрый скользкий липкий камень, покрытый мхом, я уже дотягивалась, когда изучала свое обиталище. В дальнем от двери углу – дыра в полу, которая играет роль уборной, и запах вокруг стоит соответствующий – я ведь за историю этой крепости не первая, кто сюда попал… Я лежу на тюфяке, жиденьком и тощем, под тоненьким одеялом, которое нисколько не спасает от холода, тем более, на мне толком нет одежды, одна рваная покаянная рубаха, серая то ли сама по себе, то ли от покрывшей ее грязи. Я не уверена, что ее часто стирают, и от этого еще противнее. Да на запястье черный шнурок, который не дает даже коснуться дара, басскардцы наслышаны, что я чародейка. Правда, я не знаю, работает ли при этом способе какая–либо из высоких сфер магии, но вот я точно ничего сделать не смогу, в этом я уверена.       Я знаю, что совсем скоро сюда приедет кто–то из Рокканда, мне сообщил стражник еще утром, что к вечеру ждут высокого гостя, тот будет беседовать со мной, но пока еще остается время, чтобы постараться разделить, на случай пыток, то, что можно выдать, и загнать в глубины мозга то, что выдать нельзя. И чтобы вспомнить, как я оказалась в столь незавидном положении…       Мы покинули столицу Сархара и направлялись на восток, когда Фэйзер сказал, что мы свернем к северу и задержимся, поскольку предстояло еще пробраться маленькому отряду в Басскард, за бумагами для Братства Свободы, вернуться обратно, и уже с этим грузом ехать в гости к Танре. И я только теперь, проведя почти двое суток в басскардском гарнизоне, осознаю, насколько был прав Фэйзер, когда не хотел, чтобы я поехала с ними. Но он сам обмолвился, что эти бумаги касались истории Оринэи и ее тяжбы по землям Мискарта с Басскардом и Роккандом. Басскардские противники Алого Тигра добыли эти документы и сообщили о них Каору Суману, другу брата, а тот передал нашему предводителю. Дескать, могли они доказать, если прибавить их к иным доказательствам, что на самом деле провинция отошла к соседним странам не по воле отца, и что эти самые пакты о передаче земель были заготовлены заранее, еще до того, как начались сами переговоры. Что Рокканд и его верный союзник словно уже заранее знали, что Аланд Девятый земли все же отдаст...       Мы с герцогом Нарги спорили очень долго, мучительно долго, и мне казалось, что, будь на то его воля, филарэссец готов был на цепь меня посадить, лишь бы я не поехала с ними через границу, он даже уговорил Эстер, Ниэни и Дорра убеждать меня, что это рискованный и лишний шаг, и теперь–то я понимала, чего он боялся, и почему ему так претила идея моего маленького "путешествия" на север. Но я приводила весьма веский довод – везти такие документы стоило только в том случае, если они и впрямь имели ценность, это был большой риск, и я как никто могла определить, была в этих бумагах заявленная значимость, или нет. Были некоторые осоБенности, и в почерке отца, и в оринэйских оборотах слов, и в названиях, и в печати Династии Оринэйских, которая могла бы показать мне, отец поставил печать, или нет, и даже больше – заранее было это заготовлено без участия моей семьи, или же в написании текста папа участие принимал... К тому же те листы, что были написаны на оринэйском, – по традиции, в Альянсе помимо текста на фаргаре шли и копии на всех языках участников договора, – могла поистине хорошо понять только оринэйка, или оринэец, а в случае бумаг столь высокого уровня – и вовсе только я, других того же положения, открыто, у нас с собой не было. И брату пришлось, негодуя и обещая содрать с меня кожу в Таунаке, позволить мне поехать с ними.       Однако кое–что я все же сделала правильно, мне хватило ума не брать с собой Страж, оставить его друзьям. Поразмыслив, я решила, что Файгарлон, как маг, мог нечаянно повлиять на печати и сети шкатулки, Фэрн и Ниэни, хоть и не владели магией, но были к ней восприимчивы, и, в отличие от меня, их родовые щиты ну никак не укрепляли защиту Стража, напротив, через них могло быть оказано самое прямое и самое дурное влияние. Эстер же даже была своего рода дополнительным щитом, будучи Лишенной Уз, и честь взять на сохранение мою самую дорогую вещицу выпала именно ей. И сейчас я этому искренне радовалась – меня сцапали, но хотя бы без Стража...       Границу мы пересекли группками, в несколько дней, и все было спокойно до самой условленной поляны в пятнадцати лигах к северу от пограничных гарнизонов, куда мы приехали намного раньше срока – осмотрели место, устроили засады, окружили все моими щитами – Файгарлон, как второй маг, остался с большим отрядом, ожидавших нас лагерем на севере Сархара. Мы постарались предпринять все меры предосторожности, я прятала лицо покрывалом саюджи и отвлекала внимание на обильно украшавшие меня ожерелья и браслеты, чтобы не быть ненароком узнанной. И сама встреча даже прошла тихо, гладко, прибыли басскардские повстанцы, передали нам бумаги, Том и Фэйз пробежались по ним глазами и отдали мне, чтобы я могла их подробнее изучить, чем я и занялась. И только тут выяснилось, что нас ждали, и на наши засады еще раньше устроены были засады Внемлющих – всю поляну окутал какой–то бурый, удушливый туман, ребята похватались за мечи и стрелы, мой дар ощутил нескольких Преобразователей, атаки которых я попыталась было начать отводить, и сперва все шло успешно – мои стихийные чары разрывали туман, открывая поле боя, Фэйзер и Том защищали меня, прикрывая от атак наседавших басскардских солдат и магов, я отражала удары чар противника, редко посылая, из–за необходимости отбиваться, ответные атакующие заклятия, когда туман стал еще более густым, а голову разорвала боль. Только у Светлейших и в пустыне мне довелось испытать такое ощущение, и я никогда бы его ни с чем не спутала. Сознание рвалось на части, удары стали о стали почти не касались сознания, как и короткие предсмертные хрипы, и боевые кличи, и меня шатнуло. Ноги налились тяжестью, чары бессильно рассыпались, не пролетая и шага, словно что–то довлело надо мной, многопудовым молотом вбивая в землю, и в ушах вместо звуков боя нарастал и нарастал мертвящий, страшный гул, и где–то далеко звучал зловещий смех, а мир перед глазами застилала алая пелена...       А потом пришло небытие, ничто, пустота, словно из меня выпили ощущения и мысли, и все это вернулось уже здесь, в гарнизоне, когда любезные басскардцы поведали, что я в плену, по просьбе Карлона Мудрого, меня пока не тронут, но я должна понять, что попалась. Меня и впрямь не тронули, и даже ничего не болело, но я обнаружила себя переодетой в засаленную рубаху для покаяний, босую и растрепанную. Меня даже кормили, чем–то вроде бобового супа по вечерам и двух мисок воды в день. К супу прилагался ржаной хлеб, немного зачерствевший, но если размочить его, вполне съедобный. Однако я кожей ощущала, что покой и одиночество продлятся на этот раз недолго...       И я оказалась права – тишину камеры и мои мысли нарушил скрип несмазанных петель двери в темницу и звук железных набоек по каменному полу. И короткие отрывистые приказы, прозвучавшие очень знакомым визгливым женским голосом, и я нехотя открыла один глаз. Ну да, Рара, кого же еще можно было бы ждать? Хотя я думала, что приедет Алкир, мелькнула мысль, когда я села, спустив стопы на ледяной пол. Она же опустилась на принесенный ей стражником в роккандской форме стул, и дверь закрылась, отрезая нас от оставшейся за ней охраны.       – Ну здравствуй, Аля, – оскалилась Рара. – Ты в незавидном положении, правда? Да и одежонка тебе не под стать...       – Я думаю, ты зря тратишь время, – улыбнулась я.       – Как сказать... Я хотела тебе сообщить, что ты зря не приняла предложение Алкира выйти за него, – пальцы, холодные и мерзкие, как мох на окне, коснулись моей щеки.       – Одевалась бы в шелка и ела деликатесы? Мне и тут хорошо, одежда очень даже ничего, и кормят здесь неплохо. Так что, если не хочешь говорить по делу, валяй отсюда, а если хочешь – я тебе ничего все равно не скажу, не трать свое же время...       – Не скажешь? – прошипела Рара. – Ты думаешь, я буду с тобой нежна, а? Ты три года ходила в фаворе у Алкира, занимала чужое место...       Пальцы больно ущипнули бедро, а руки оказались плотно прижаты к бокам, и чары колдуньи мешали им двигаться.       – Ничего, высокомерная тварь, это все ненадолго... – еще более ядовито прошипела она. – Я просто жду приказ начать, и я его скоро получу. И тогда ты взвоешь...       – Ты бы отвар мяты попила, он бы пошел тебе на пользу, – нашла в себе силы улыбнуться я, когда пальцы еще выше поднялись по бедру, поднимая рубище, и снова ногти въелись в кожу. – Ты такая злая...       – Он скоро и сам сюда приедет, он задержался и послал меня, – Рара усилила нажим. – Я бы отрезала тебе язык, но ты тогда не сможешь рассказать о твоих дружках и ваших делах.       – А я и так не стану, – хмыкнула я в ответ, понимая, что она не будет со мной церемониться, как это делал Алкир в первую поимку. Вопрос допросов был вопросом только времени и того, сколько сил я могла бы в себе найти. Рара провела у меня не один час, обещая немыслимые муки, взывая к последнему шансу брака с Алкиром, обещая отдать солдатне, чтобы я потешила их мужские желания, задавая все новые и новые вопросы о моих друзьях и сообщниках, остававшиеся без ответа. И почти весь следующий день чародейка снова провела у меня, вновь и вновь угрожая и призывая поговорить с ней доброй волей.       Я отказалась только для того, чтобы на третий день в руках роккандских тварей – басскардцы после их прибытия оставили гарнизон, полным составом, попасть уже к настоящим палачам.       Для начала меня перевели в пыточную, где стояли самая настоящая дыба и множество других, не менее жутких механизмов, кресло для допросов, со спрятанными пока тонкими острыми лезвиями, висели тиски, клещи и разнообразные клейма и еще какие–то неизвестные мне инструменты… Сам вид этого места наводил ужас и красноречиво показывал возможные издевательства, которым подвергла бы меня Рара. Но меня лишь усадили на стул с высокой спинкой в дальнем углу, накрепко прикрутили руки к подлокотникам и ноги к подножке… И вскоре я, когда возившиеся над моей головой, тоже крепко притянутой к спинке стальным обручем, палачи отошли, почувствовала, как на голову капала вода… Точнее, это мне только сперва так показалось, что то была вода…       Капли падали медленно, размеренно, сперва почти не доставляя неудобства, но постепенно каждый удар начинал отзываться все более неприятными ощущениями, словно это не капли капали, а стучал, с каждым разом сильнее, маленький молоточек. И далеко не сразу я уловила исходивший от этой жидкости запах, отчетливо говоривший, что в сосуде над моей головой была вовсе не вода. И, более того, это простояло не десяток минут. И к страху прибавилось омерзение, даже сейчас, и желание хорошенько помыться… Хотя бы волосы…       Рара, я даже не знала, сколько времени спустя, велела на сегодня закончить, и, заявив, что от меня дурно пахнет, окатила с ног до головы ведром холодной воды.       В тот же день она отдала приказ не кормить меня и не давать воды, но на этом и ограничилась, а уже в камере меня вновь, видимо, чтобы убрать запах, окатили парой ведер теплой воды. Мокрая кожа в холодной каменной клетке вскоре покрылась мелкими мурашками, и пришлось свернуться клубком, пытаясь хоть как–то согреться и прикрыться тощим рваным одеялом. Меня еще долго била мелкая дрожь, и без того холодная камера стала казаться высеченной в леднике… И все же это оказалось только началом. Следующим утром волшебница продолжила свои издевательства, и минувший день очень скоро показался мне почти приятным…       Меня приволокли сперва в комнату, напомнившую кабинет, с креслами и широким рабочим столом… И то, что меня заставили сделать там, являлось в кошмарных снах еще очень долго…       Их было трое, двое крупных вооруженных мужчин, каждый вдвое больше меня, и Рара. Однако, взглянув на своих приспешников, Куми заявила, что Алкир, когда я окажусь наконец в его власти, не оценит, если они позволят себе покуситься на его вещь, и верзилы не то чтобы принимали прямое участие.       А вот сама Рара, оскалившись, сообщила, что решила последовать моему совету. Но делать это буду я… Именно на этих словах верзилы заставили меня встать на колени, аккурат перед ведьмой, сами крайне недвусмысленно потянувшись к ремням собственной одежды…       Эти мгновения, как и почти весь тот день, оказавшийся мучительно долгим, словно длился недели, врезался в мою память каждой секундой, оставляя там уродливый шрам, будто выжженный каленым железом.       Я помнила их обоих – высокие, плечистые, рыжебородые и совершенно лысые. Кулаки размером с половину моей головы. Грубые лица, кривые сальные ухмылки, больше напоминавшие звериные, желтые кривые зубы, обнажившиеся в хищном, глумливом оскале. У одного не хватало мочки левого уха и фаланги на мизинце правой руки, а у другого на кисти был длинный шрам от ожога… Почему–то эти мелочи остались в памяти даже спустя много лет. Хотя едва ли я узнала бы их позже, встретив на улице.       Хриплые грубые прокуренные голоса и смешки. И торжествующее лицо Рары…       Я пыталась отвернуться, сопротивляться, попыталась укусить то, во что меня так настойчиво стремились ткнуть лицом, но в ответ на это прихвостни колдуньи применили силу, принуждая, а удар по губам едва не лишил меня парочки–другой зубов под приказы успокоиться и делать, что требуется.       Впрочем, Рара едва ли и впрямь собиралась получить от этого удовольствие, скорее, она хотела заставить меня страдать, и спустя несколько минут, когда я изо всех сил стискивала зубы, хотя хриплые мужские голоса велели мне «поработать своим грязным язычком», милостиво пнула ногой, заставив покатиться на холодный грязный пол… Чары Куми прочно сковали меня, попытавшуюся было рвануться встать, болью и мешали даже пошевелиться, прошибая так, словно в тело ударила молния, и пришлось ждать, пока остальные двое, глумливо скалившиеся и вопрошавшие, понравилось ли мне, удовлетворяли собственную похоть. Что было уже ожидаемо, но от того не менее мерзко, на меня…       Однако на этом Рара не остановилась и перешла уже к телесным издевательствам. Радостно уведомив, что вот теперь она собиралась начать «настоящее веселье».       Это были кнуты, по полсотни ударов кряду, поначалу совсем слабые, но с каждым разом их сила нарастала...       Огнем горели спина и плечи, покрытые постоянно кровоточившими язвами, отзываясь на каждое движение страшной болью, срывая с каждым новым ударом плети, сжатой в могучих руках огромного верзилы, с губ крики боли, заставляя впиваться ногтями в собственную плоть, чтобы хоть как–то набраться сил и вытерпеть. Пятьдесят ударов в день, отнятое одеяло, а потом Рара, с маниакальным наслаждением наблюдавшая за моими страданиями, приказала перевести меня в клетку... И не давать спать... Это произошло после первого же "сеанса" плетей, когда еще только слабо ныли ссадины, и я еще не знала, что завтра она даст приказ хлестать в полную силу, так, что от рубахи останутся только пропитавшиеся кровью лоскуты, и лоскутами же начнет висеть разрезаемая бичами кожа. Я видела последствия плетей, но не представляла, что наяву буду ощущать, как лопается кожа, а за ней и плоть, и течет теплая кровь, что кожаные тонкие ленты, прошедшие специальную обработку, окажутся такими же острыми, как сталь, в умелых руках.       Клеткой Рара назвала крошечную камеру на два шага во все стороны. Лечь в ней я не могла и по диагонали, дыра в полу там была, и от нее, при том, что окна не было вовсе, только крошечная щелочка в дверном окошке, пропускавшая воздух, пахло так тошнотворно, что в первый день меня попросту вновь и вновь выворачивало наизнанку, желчью, от голода. Впрочем, вскоре позывы остались, но выходить было больше нечему, пить тоже не давали. И от этого стало еще хуже...       А еще было очень холодно – мне не дали одеяла, и такой тонкий тюфячок, что я сидела словно бы на голом камне. Сидела, потому что лечь не могла, да и с самого первого для пыток не давали вздремнуть – через каждые пару часов по железной двери начинали стучать стальными прутьями, уши разрывались еще сильнее, чем от боли в спине, которая сама по себе, как и сосущий голод, и пересохшее без воды горло, не давала бы спать. Мне мучительно хотелось попить и наконец перестать ощущать, как кожа кусками сползает, вспоротая кнутами...       В первый день пытки плетьми Рара молчала и я уже было засомневалась, что целью ее был мой допрос, однако на второй день в пыточной появился еще сидевший за столом низенький невзрачный человечек с пером и бумагами. А Рара в перерывах между ударами начала задавать вопросы о составе нашей «шайки», о наших планах, о том, что заставило меня сбежать из Рокканда. Я упорно молчала, изо всех сил стискивая зубы, отделываясь от омерзительных воспоминаний о самом первом дне, о том, что было перед первыми плетьми… Старалась не поддаваться все нараставшей боли… И в моменты, когда следовали по пять ударов подряд изо всех сил вгрызалась во вкладываемую в рот толстую палку. Как пояснил мрачный молчаливый палач, чтобы я не откусила язык…       На третий день было тридцать ударов – после тридцатого я заговорила, в надежде снизить ее злость, хоть немного смягчить происходящее, расслабить и отвлечь ее внимание… И, быть может, все же найти в себе силы вытерпеть и не сдать самое важное… В виде награды Рара позволила сделать пару глотков воды. Голова плыла, сознание меркло, но часы самовнушения не пропали втуне – я рассказывала лишь то, что они, Внемлющие, и так знали, про Ополчение в Оринэе и повстанческие настроения покоренных народов. Но Рара была и этим страшно удовлетворена и отпустила... Все тот же невзрачный (а быть может я просто была не в силах его запомнить) человечек все записывал.       Однако радоваться сил не было. Адская боль, которую я терпела только благодаря многим часам уроков Сарины и Целительского дела, что научили выносить муки – иначе я бы сошла с ума, разделяя ощущения больных. Голод, холод, отрывистые попытки хотя бы ненадолго впасть в забытье, когда совсем немного стихала боль в рваных ранах на спине и плечах, в оставленных колдуньей на бедрах порезах, в голове, все меньше соображавшей, где я находилась и что происходило вокруг, жгучая жажда... То, как воняет в камере, я перестала ощущать очень быстро – от меня пахло не лучше, но это было единственным, к чему я привыкла. Впрочем, даже если бы я порадовалась милосердию Рары, вскоре этой радости пришел бы конец. Мне дали немного передохнуть, даже поспать пару часов, и даже прислали лекаря, остановить кровь и обработать раны.       А потом я оказалась вновь в пыточной. Теперь в руках мучителей, широкоплечих, могучих, неумолимых и кровожадных, не было плетей, розг, ничего. Никто не вывернул руки до хруста суставов, и не сжал ноги, чтобы я не дергалась, когда палачи берутся за дело. И даже когда меня усадили на кресло для допросов, лезвия выдвинули только на подлокотниках и совсем чуть–чуть. Они лишь едва–едва прорезали кожу, так, что я уже не ощутила боли.       Меня ждало совсем другое... В руках Волшебницы Первого Ранга, Рары Куми, показалась какая–то бумага с вензелями семейства Каэрри. Человечек с пером уже устроился в дальнем от меня углу, готовясь слушать.       – Все это были легкие неудобства, Аля, – улыбнулась Рара. – Но я наконец–то получила от Алкира приказ. Ты же слышала, что плети не являются, по новому закону, пытками? Так вот, – она нежно провела рукой по моей щеке, и сердце рухнуло вниз, когда я осознала, что палач разжигает огонь в очаге, и явно собирается калить железо. – Теперь тебя можно пытать. И я не премину использовать этот шанс. Ты же знаешь, для чего используется дыба, верно? – змеиная улыбка на губах не сулила ничего хорошего. – Или вот, смотри… – в руках ведьмы появился небольшой на вид железный инструмент, напоминавший грушу. Рара покрутила что–то у основания, плохо мне видимое, и груша открылась острыми лепестками подобно цветку, – знаешь, зачем это используется? Хотя этим обычно карают за прелюбодеяние… Или мужеложство… Представь, что будет, если раскрыть ее внутри… – внутри чего, уточнять она не стала, но в этом и не было нужды, поскольку перед глазами выросли разрывы, которые останутся после такой «игрушки»… Если вообще останется хоть что–то «живое». – Или вот… – она продемонстрировала ошейник с закрепленным на нем двусторонним двузубцем, покрытым давно засохшей кровью. – Как думаешь, долго ты сможешь держать голову довольно высоко, чтобы он не впился в твою прекрасную шейку? Или личико? – она гадко улыбнулась, покрутив инструментом перед моим носом. Я промолчала, отгоняя непрошенные ужасные картины, но Раре и не требовался ответ. Она уже со все более мерзкой улыбкой показывала мне клещи, которыми обещала вырывать ногти на руках, и тиски, способные раздробить кости по меньшей мере в кисти… Наконец, решив не продолжать, видимо, посвящение меня в мир палаческого искусства (либо же просто в гарнизоне разнообразие устройств было не столь уж изощренным), Рара кивнула мне на висевшие над очагом клейма.       – Думаю, тебе не стоит рассматривать рисунок, скоро ты его и так увидишь... – теплые пальцы нежно скользнули по моему левому предплечью, оголенному короткими рукавами до локтя. – Вот здесь. Для начала я поставлю тебе клеймо предателя, а если ты и после этого откажешься разговаривать, или мне покажется, что искренности в твоих словах мало, тебя ждет еще одна пытка. – Глаза чародейки недобро сверкнули, и она коротко кивнула палачу, калившему железные тонкие как проволока прутья. – Клеймо на левое предплечье, – отрывисто и с плохо скрываемым наслаждением произнесла она. – И приготовьте–ка жаровню с углями… Сегодня наша милая девочка непременно заговорит… – я закрыла глаза, понимая, что это не поможет, и я только не увижу орудие будущих пыток, но продолжу все слышать и чувствовать.       И собирая всю волю и решимость, воспользовалась другой практикой, которой когда–то давно меня учила Танра, в проведенные в Таунаке месяцы. Разделение сознания, трюк, который позволил бы, возможно, сохранить в секрете хотя бы самое важное. Слишком хорошо я знала, что такое пытки в Рокканде, чтобы думать, что все выдержу и не сдамся. Слишком хорошо видели глаза раскаленные почти добела угли в очаге. Даже если клеймение не заставит меня заговорить, понимала здравая, суровая часть сознания, сжимая острыми коготками нутро, рано или поздно Рара зайдет достаточно далеко, чтобы сломать мое сопротивление, и это было лишь вопросом времени…