The pearl of Bombay

С тех пор у них всё пошло на лад. Сита разрешила им остаться у себя, пока поиски Леншерра не прекратятся. Лина обучила мужчину маратхи (не без помощи Ситы, конечно), и вместе с ним выходила в город делать деньги. Леншерр стал для неё находкой — он невероятно быстро обучился языку и говорил на нём даже лучше Лины, а ещё запомнил чуть ли не весь Бомбей за пару ходок с туристами. Да и в торговле Эрик был неплох: перекупал чарос у дилеров по заниженной цене и сбывал гора подороже. А разницу — к слову, довольно внушительную — оставлял себе. За такие махинации Линкольн стала ласково называть его «наш летучий торгаш». Сита, посмеиваясь, несколько раз предлагала написать об этом персонаже сказку, чтоб потом рассказывать её детям в трущобах. Эрик на это раздраженно вздыхал и отворачивался. Они плохо ладили, но со временем притёрлись — и всё равно раз в неделю стабильно лаялись, спорили над чем-то. Их ссора всегда заканчивалась следующим образом: Лина разводила их по углам, как маленьких детей, те какое-то время продолжали сверлить друг друга взглядом, а потом неуклюже мирились. На счастье всех троих, Эрик не заводился слишком сильно, поэтому металлических вещей можно было не сторониться. Почти сразу Лина с Эриком объединили свой доход. Это произошло молча, интуитивно, без всяких обсуждений. Не так уж много барышей там было, чтобы что-то обсуждать. На еду и питьё хватало, остатки распихивались по носкам. Но Эрик не был бы Эриком, если б не позаботился о себе. Половину от выручки с торговли гашишем он оставлял себе. Казалось бы, что дадут эти жалкие крохи? Но за пару месяцев он почти накопил на поддельный паспорт, планировал заработать еще и на билет на самолёте. Раз в неделю, в самый пик жары, когда почти никого на улице не было, он уходил из трущоб. Переходил через автодорогу прямо под боком и шел к старому брошенному автомобилю, который от времени прогнил насквозь. Краска облезла, водительская дверь отвалилась, колёса своровали местные жители, а обивку стащили вместе с поролоном, набитым под неё. Этот железный голый скелет стоял никому не нужный — но Леншерру пригодился. Он обматывал деньги леской и с помощью своей силы засовывал их так глубоко за автомобильную торпеду, что даже самая тоненькая женская рука бы не пролезла. Конечно, всегда оставалась такая вещь, как совесть, но Эрик успокоил эту чертовку тем, что пообещал накопить на билет и Линкольн тоже. Но в глубине души мужчина знал, что это не правда. Они — чужие друг другу люди. Как сошлись, так и разойдутся. «И нечего тут воображать», — говорил мужчина сам себе каждый раз, когда заталкивал поглубже в развалюху очередную пачку рупий. Линкольн, пусть никому и не говорила, тоже страдала от душевных мук. Но они были совершенно иного характера. Страдала она в основном ночами, когда ей снился Эрик. Раньше в этих снах они просто сидели друг напротив друга и говорили, а она слушала его голос: такой спокойный, нежный, без ноток раздражения или злости. Раньше, наблюдая за спящей девушкой, можно было видеть, как она шевелит губами и улыбается, — значит, ей виделся такой сон. Но за два месяца многое изменилось — и сны тоже. Сперва на их беседы Эрик стал являться без рубашки или водолазки — с голым торсом. Потом ей стало сниться, что они с ним в номере той гостиницы; он лежит, весь избитый, как тогда, а она стоит перед ним на коленях… но вместо того, чтобы смывать с него кровь, она начинает целоваться с ним, а её дрожащие руки шарят по телу Эрика, не прикрытому одеждой: скулы, шея, грудь и живот с каменным прессом. «Вылез гештальт откуда не ждали», — ворчала про себя Лина, проснувшись очередной ночью. В конце концов всё дошло до какой-то сумасшедшей абстракции, от которой наутро Линкольн накрывал стыд. Иногда её трясла за плечо Сита, когда она начинала метаться во сне. Но самое страшное, что пару раз её будил Эрик собственной персоной (!) и спрашивал, почему она так громко стонет и всё ли с ней в порядке. Ей приходилось быстро соображать сонным мозгом: корчить страдальческое лицо и сваливать всё на кошмары. Она почти перестала нормально спать: дрожала во сне, скулила, мычала. И при этом ей как-то удавалось высыпаться. Однако, проснувшись, Лина вспоминала такие подробности своих снов, от которых хотелось стереть себе память и после уйти в монастырь. Да кого она обманывает?! Больше всего хотелось вовсе не замаливать грехи… а Леншерра. За эти два месяца Линкольн измучилась, исстрадалась по нему так, что хотелось выть. Её глаза потухли, она щенком смотрела только в сторону мужчины. Сита, видя, что происходит с подругой, первое время предлагала поговорить, но после нескольких отказов стала просто сочувственно хлопать её по плечу — её подруга определённо не справлялась с теми чувствами, которые испытывала при виде этого Эрика. Да, Лина пыталась задушить это в себе, пыталась так, что порой ночами закусывала губу и молча рыдала в три ручья. Но этот бой с собственной тенью она проиграла. И огромный коготь в груди продолжал скрести, сдирал все краски с её лица и все мысли из её разума… кроме тех, что были об Эрике. Однажды Линкольн ушла в себя настолько, что не заметила, как просидела целый час в углу хижины. Лина поджала колени, обняла их и спрятала между ними голову, а затем начала тихо скрипуче постанывать, немножко покачиваясь назад-вперёд… Всё тело ломало изнутри — это рана в душе гноилась, заставляя владелицу страдать. И та чувствовала себя сумасшедшей, ибо мысль о том, что она страдает из-за Эрика, делала эту боль сладкой. В таком состоянии её и нашла Сита. — Ну что ты себя изводишь, а? — она присела рядом с ней и погладила по спине. Лина говорила себе в колени, не поднимая головы, из-за чего казалось, что её голос доносится сквозь воду: — Сита… мне так паршиво… «Но я всё отдам за это чувство», — закончила про себя Линкольн. — Лина, объясни мне, что с тобой происходит. Я ведь не читаю мысли! — она легонько пихнула её локтем, пытаясь расшевелить. — Люблю я его, Сита, — она подняла голову, и на лице её была крайняя степень страдания: глаза блестели, брови сложились домиком, губы дрожали. — А Эрик… он мне в глаза заглянет… и нос морщит… и лицо отодвигает. Будто от меня воняет чем, — она едва не плакала. — Ну, от нас от всех Бомбеем попахивает, нечего здесь стесняться, — вполголоса подметила индианка. — Сита! — Лина толкнула подругу в ответ. — Я тут тебе душу выворачиваю, а ты… Я и так знаю, что тут отовсюду дерьмом несёт. — Ладно, не обижайся. Может поговоришь с ним? Вдруг он просто блондинок не любит, — Сита усмехнулась, не подозревая даже, как близко подошла к правде. — Если это так, надо будет срочно искать тут краску для волос, — со вздохом заключила Лина. — Или просто выбросить этого муд… — Линкольн резко перевела на неё глаза и стала смотреть с таким гневом, что девушка запнулась на полуслове, — чудака из головы. Но если с этим не получится — будем вместе тебе волосы портить, — Лина остыла, услышав эти слова, и снова спрятала голову в колени. — Жаль конечно будет — они у тебя такие хорошие, а ты их в краску хочешь — это же преступление! — Ради него хоть налысо побреюсь, — уверенно отчеканила Линкольн. — Ух ты, — Сита удивлённо вскинула брови, помолчала, а затем задумчиво протянула, будто в ответ собственным мыслям: — Мда-а-а… Некоторое время они сидели в молчании. Лина легла подруге на колени и изредка вздыхала, а та с материнской любовью ерошила ей волосы, почёсывая голову. Внезапно Лина села и предложила: — Выпьем сегодня вечером? Я заначила бутылку. — Куда ж без этого? Такое без выпивки не переваришь. Сита рассмеялась — Линкольн за ней. Ей стало легче, и в эти минуты она в тысячный раз благодарила судьбу за подругу. Индианка выстрадала своё, а теперь помогала пережить тяготы Лине. И какими бы смешными они порой ни казались Сите, она с пониманием и долей иронии помогала подруге карабкаться к свету. Когда-то очередная вспышка холеры в трущобах забрала у Ситы мать с отцом, и она осталась одна в 12 лет. От родителей ей осталась хибара, где она сейчас и живёт, мужская рубашка и пара рупий. Чтоб заработать на еду, пришлось стать девочкой на побегушках: помогать по мелочи здесь и там: кому ребёнка понянчить, кому воды натаскать. Она крутилась так несколько лет, буквально выживая. Отца ей заменил староста трущоб — угрюмый, сморщенный, старик, который по всему гетто слыл мудрецом. Сита виделась и общалась с ним два раза: когда он руководил похоронами погибших и когда она… подстриглась. Сите в наследство от мамы перешло сокровище — невероятные волосы. Ни у одной даже самой ухоженной актрисы в Индии не было такой роскошной шевелюры. Какая-то бабка сулила ей богатого жениха из-за этих волос, но… Сита дождалась, пока они отрастут до бёдер, а потом схватила ножницы и избавилась от них. «Чем длиннее, тем дороже продам», — сказала тогда Сита и обкорнала себя почти под корень. Больше месяца она походила на хворого мальчишку, но зато наедалась до отвала — её волосы отправились на парик за очень хорошую цену. Сита надеялась провернуть это снова через полгода, но вот странно: волосы утратили свои прежние блеск и густоту, стали ломкими. Больше они так и не восстановились. Сита решила, что это мать на небесах прокляла её за то, что она состригла волосы. Погрустила пару дней, а затем вновь забегала по трущобам в поисках работы — делать было нечего, голод прижал. Линкольн она встретила ночью — она только прилетела в Бомбеи, её тогда в первый раз ограбили. Сите на тот момент было 24. Тогда ещё туристка, восемнадцатилетняя девчонка шла избитая и без денег вдоль дороги, аккурат у самых трущоб. На плече на одной лямке болтался рюкзак, который она спасла потом и кровью. Когда она от изнеможения грохнулась лицом в грязь, Сита первая вышла посмотреть на источник шума — и наткнулась на неё. Индианка тогда почувствовала в ней родственную душу, которой жизнь тоже от души врезала под дых. Она отвела еле живую Линкольн в свою лачугу, помогла ей промыть раны и накормила. Именно Сита поведала ей идею того, что все люди друг другу родственники — не по крови, но по духу. В нищете и грязи они сдружились: выучились друг у друга английскому и маратхи, открыли свой туристический промысел, который Лина теперь продолжает с Эриком. Но почему же Сита в нём больше не участвует? Ответить можно одним словом: случай. Когда-то в Мумбаи приехал богатый гора с целью основать тут бизнес. И ему срочно понадобились услуги гида и переводчика. Совершенно случайно подвернулась Лина. Целый день она носилась с ним по Бомбею, выполняла какие-то его мелкие поручения, помогала в разговорах с местными дельцами. А потом получила такой барыш, за который обыкновенно приходилось пахать месяц, а то и два. Решившись попытать удачу, она спросила: «А вам секретарь не нужен?». И тот… согласился. Предложил оклад, который ей и не снился. Но тут Лина вспомнила о Сите, которая делила с ней последние крохи. Поделить с ней этот заработок было бы честно, но справедливо — отдать эту работу ей. Так она и сделала: сказала, что из неё плохой управленец, но она приведёт того, кто знает, как вести дела. Сита от этой новости прыгала так, что пару раз ударилась головой о деревянный каркас лачуги. Индианка не разочаровала бизнесмена: с детства привыкнув полагаться только на себя, она чётко вела его дела. Когда бизнес наладился, он предложил ей работу экономки как основную — и конечно надбавку к зарплате. Поприще было новое, но Сита освоилась быстро. Им больше не грозило быть голодными. Однако Сита, как бы это абсурдно ни звучало, сроднилась с трущобами и семейной лачугой — она отвергала все предложения Линкольн переехать хотя бы в захудалую гостиницу. Тогда они крайне глупо рассорились, и Лина, собрав свои пожитки, и ушла в поисках более комфортного жилья. С того момента и до встречи с Эриком она жила в гостинице. Но всегда помнила дорогу к подруге. И так получилось, что воссоединились они спустя пять месяцев, ночью, пока в четыре руки судорожно лечили Леншерра: Сита меняла компрессы на лбу мужчины, а Лина разбиралась с его ранами и синяками. Можно сказать, что Эрик им очень помог: за работой хватило пары слов извинений от каждой, чтобы помириться. Вечером Линкольн обрадовала всех бутылкой Дэниэлса, которая ждала своего часа на дне рюкзака, завернутая в несколько слоёв одежды. Пить они начали без Эрика — он где-то пропадал. Хотя если бы они перешли через дорогу и глянули за угол, то увидели бы как Леншерр кладёт очередную пачку денег в свою «копилку». Вечерняя сделка была особенно удачной — пришлось избавиться от переизбытка доходов пораньше. Зато когда Эрик вернулся в лачугу, там уже царила атмосфера веселья и абсолютной дружбы… с примесью лёгкой нотки алкоголя. Девушки сидели по-турецки друг напротив друга, о чём-то болтали и хихикали, но когда мужчина вошел — смолкли и уставились на него: — А мы уж думали, ты не придёшь, — сказала Сита и похлопала по месту между ними, — падай. — Ого… и кто проставился? — с легкой улыбкой спросил Леншерр, присаживаясь на кусок рогожи. Сита большим пальцем показала на Линкольн. У той как раз в руке была бутылка, и она отсалютовала ей Эрику. — Мсье, не желаете ли Шато Ля Джеймс Дэниэлс? — Лина смеялась, глаза поблескивали. Она не закусывала — пьянела чертовски быстро, хоть и сделала только пару глотков. — Правда в этом заведении совсем нет стаканов. — Хуже было бы, если бы стаканы были, а налить в них нечего, — сказал Эрик, принимая бутылку из рук девушки. Он закинул голову и, не касаясь горлышка губами, залпом выпил четверть бутылки. Эрику с непривычки обожгло горло, зато после нескольких больших глотков в груди приятно потеплело, а мысли перестали так агрессивно атаковать сознание. А Линкольн просто сидела и смотрела, как ходит вверх-вниз кадык у него под кожей. От этого зрелища по спине пробежал холодок, ниже пояса всё онемело, а кончики пальцев ног закололо. Появилось неистовое желание скрутиться в морской узел от смущения. «Надо еще выпить. Срочно», — подумала девушка. — Я тоже так хочу, — сказала она, вырывая виски из рук мужчины. Сита потянула руку, чтобы остановить авантюристку, но опоздала. Лина подобно Эрику опрокинула бутылку, но алкоголь опалил глотку, и от неожиданности она поперхнулась. Согнувшись в приступе сильного кашля, она пыталась подавить рвотный рефлекс. В ногах у девушки всё было заплёвано виски, сама она покраснела и, кажется, охрипла. Сита хлопала ей по спине, но она скоро отстранила её руку. В глазах Лины стояли слёзы, но не из-за кашля, а от стыда. Так самонадеянно поступить и опозориться по глупости — и что Эрик теперь о ней подумает? Вместе с рвотным приступом пришлось давить ещё и желание разреветься, как ребёнок. — Извините… я не хотела, — прохрипела она, утирая подступившие от кашля слёзы. — Ну нельзя же так, Лина, — сказала Сита, вновь поглаживая её по плечу. Она знала свою подругу и понимала, что та сейчас готова умереть от позора, который сама себе уже придумала. — Мда, рано тебе еще в алкоголики-профессионалы. Ты даже до сопелье еще не дошла, — Леншерр понял, что оговорился и ойкнул… а потом вдруг рассмеялся. — Хотя если подумать, ты как раз и есть «сопелье». Это как сомелье, но уровнем пониже. Лина едва не рыдала. И тут Сита, её лучшая и единственная подруга, прыснула смехом. Не выдержав подобного предательства, Лина выскочила из хижины в темноту ночи. — Чёрт, похоже, перегнули, — задумчиво сказал Эрик. — Всё, она теперь себя зароет, — с усталым вздозом сказала Сита. — И кто пойдёт её искать? — Я, мне всё равно надо прогуляться. Сперва он «прогулялся» до нужника, а потом, сунув руки в карманы, пошел искать «пьянку-беглянку», как обозвал её про себя. Обойдя всё поблизости, он решил вернуться обратно и просить помощи у Ситы — в темноте в этом лабиринте из хибар легко потеряться, и лучше уж ходить по нему с местным жителем. Он уже почти подошёл к хижине, где слабым тёплым светом горела керосиновая лампа, но за пару метров услышал там два женских голоса — значит, Линкольн вернулась. Судя по тому, что её хриплый голосочек дрожал, она была готова рыдать или уже рыдала. Он мало что разобрал, но, вроде как, разговор был о нём. Эрик решил, что такой «бытовой» шпионаж — это ниже его достоинства — и вошёл в палатку. Не успел он сделать и шага внутрь, как его обеими руками схватила Лина. Но сделала она это как-то странно: не душила, вцепившись в горло, а лишь положила ладони по бокам шеи, самую малость надавливая — Эрик даже не чувствовал. — Что я тебе сделала?! — затравленно прохрипела она. — Хорошо, что ты вернулась, — спокойно, даже немного скучающе произнёс мужчина. — Лина, успокойся. Ты захмелела вконец, — Сита встала, взяла подругу за плечи и попыталась отстранить от Леншерра, но та наоборот вцепилась крепче. — Эрик, разве я враг тебе? Почему ты даже сейчас пытаешься отвернуться, глядя на меня? — в уголках её глаз собрались крупные слёзы; она смотрела на него, словно маленькая девочка, не понимающая, почему родители на неё кричат. — Лина, ты пьяна, поговорим завтра, — отрезал мужчина и попытался убрать её руки. — Почему?! — Линкольн прокричала это, смотря ему в глаза, а затем издала звук, напоминающий писк и скрип вместе взятые, и начала плакать. Она роняла слезу за слезой и продолжала смотреть Эрику в глаза. Вдруг он гневно зарычал и задрал до локтя левый рукав своего джемпера, показывая шесть цифр, набитых выше запястья: 214782. Лина только сейчас заметила у него эту татуировку. Леншерр посмотрел на неё безжизненным, усталым взглядом и с могильным холодом в голосе заговорил: — Ты, Линкольн, напоминаешь мне тех, кто когда-то оставил мне этот номер. В этих цифрах война, нескончаемые боль и страх ребёнка, который… которого… — Эрик запнулся, потерявшись в тех страшных воспоминаниях. Сделав неровный вдох, он продолжил охрипшим голосом: — Эта метка никогда не даст мне забыть, как выглядели люди, принесшие мне страдания: светлые волосы, голубые глаза… черная форма. — Тут он схватил Лину за запястья и сильно сжал их, заставив её ослабить хватку и убрать руки. — Ты — потомок тех, кто утопил мой народ в его собственной крови. Ты не сделала мне ничего плохого, но отвращение к тебе подобным у меня на уровне рефлексов. Лину будто холодной водой окатили. Она дрогнула всем телом и отшатнулась от мужчины, избегая смотреть ему в глаза. Рухнула на матрас, посмотрела на свои запястья и без каких-либо эмоций озвучила: «Синяки останутся». Внезапно она повалилась на бок, её начало трясти. Сита, всё это время молча наблюдавшая за ними, бросилась к подруге. — Лина, что такое? — индианка села на колени рядом с ней. — Д-да ничего, п-просто х-холодно, — стуча зубами, ответила она. В хижине стояла невыносимая духота. Словно в противовес собственным словам с Лины градом полился пот. Дрожь только усиливалась. Эрик, глядя на всё это, просто не смог сохранить суровость на лице — бросился к девушке, которая уже едва ли не подпрыгивала — такой силы были судороги. — Здесь слишком душно, ей надо на улицу, — с этими словами Эрик подхватил её на руки и вынес прочь. На какое-то время озноб стал слабее. Линкольн тяжело глубоко дышала, смотря на Леншерра снизу вверх — глаз не было видно, лишь кадык, мочку уха и щетинистый подбородок. Внезапно девушка затрепыхалась в его руках, оттолкнулась от его груди и упала на землю… и её тут же вырвало. В голове сразу всё смешалось, горло начало жечь ещё сильнее, чем от алкоголя, живот скрутило в спазмах — от этих ощущений захотелось тотчас умереть. Линкольн в течение получаса выворачивало в ближайшую канаву. Сита за это время успела закидать Эрика индийскими проклятиями, загнать его в лачугу и влить в подругу литровую бутылку воды. Когда Лину наконец отпустило, она еще минут пять шаркала по эмали и языку зубной щеткой с ядовито-мятной пастой, пытаясь избавиться от отвратительного кислого привкуса во рту. Ноги были ватные — хотелось просто доползти до матраса на четвереньках и рухнуть спать. Но Сита помогла ей доковылять до палатки как подобает прямоходящей особи. Линкольн рухнула на лежанку и почти сразу начала засыпать. И пусть озноб бил уже не так сильно, Лина всё равно подрагивала — особенно сильно это было заметно по нижней челюсти. — Лина, тебе точно лучше? — сквозь сон услышала девушка. — Да. Спасибо. Не бойся так за меня, — ответила Лина, стараясь не стучать зубами. — Если что, буди. Сита очень скоро захрапела. А Лину не отпускало. Она со всем тщанием куталась в тонкую простыню, но озноб не давал провалиться в так желанный сон. Краем уха она услышала, как лязгнула пустая бутылка — значит, Эрик-таки разобрался с остатками виски. Вдруг он выполз из темноты, где сидел всё это время, нагнулся над ней и в самое ухо прошептал: «Твоя подружка ужасно громко храпит». А потом на Лину приземлился его плед, сложенный вдвое. — Спасибо, — прошептала она, — пусть я и сомневаюсь, что мне это поможет. — У меня есть одна идея, но она вряд ли тебе понравится. Лина не успела уточнить, какая — Леншерр оказался проворнее. Он подтащил к ней свою лежанку и лёг на бок к ней лицом, обнимая. Одну руку он положил себе под голову, а другую — ей на спину. «Как хорошо, что здесь темно», — мелькнула мысль у девушки, ощутившей, как запылали собственные щеки. Тут Эрик подгрёб её ещё ближе, заставив ненароком уткнуться носом себе в грудь. И когда кончик её носа встретился с ключичной ямочкой мужчины, сон окончательно покинул Лину… — Так теплее? — прошептал Леншерр. — Это ты так извиняешься? — смущенно пробормотала девушка. — Ты не ответила на вопрос. — Ты тоже, — не сдавалась она. — Я не чувствую своей вины, поэтому это нельзя назвать извинениями. Мне просто жаль тебя. — Называй как хочешь… Эрик? — Да? Линкольн прижалась щекой к мягкой теплой груди, чувствуя себя абсолютно счастливой. — Я тебя… Она закрыла рот так быстро и с такой силой, что зубы звонко клацнули. Разум поддался неге всего на миг, но уже успел потерять контроль над речью… Эрик замер, было не слышно, как он дышит, и, судя по ощущениям Лины, он пристально смотрел куда-то ей в макушку. Надо было срочно исправлять ситуацию. — Я тебе очень благодарна. Спасибо. Леншерр ощутимо расслабился, тихо выдохнул. Лина закрыла глаза, стараясь их не жмурить, и изо всех сил притворилась спящей, даже стала дышать иначе: глубоко и медленно. Таким образом она смогла расслабиться, и очень скоро ей не нужно было притворяться. Уже почти погрузившись в сон, она почувствовала, как Эрик гладит её по спине: нежно и почти невесомо.