Месть всегда была большим стимулом.
Июнь, 2008.
Сложно объяснить, что чувствует человек, который попал в те самые стены, где всё началось. Когда-то она боялась, что пытка Лестрейндж станет её ловушкой для искалеченного сознания, однако потом всё очень резко изменилось. Её личный сорт кошмара вышел из этих стен, и теперь Гермиона сжимала сумку в руках до предела, что можно было услышать хруст костей. Она так долго бежала отсюда, что по итогу пришла сюда добровольно. Её взгляд устремился за спину Нарциссы — к камину, над которым висел огромный семейный портрет Малфоев. Эти платиновые волосы, серые глаза и самодовольная улыбка — Грейнджер хотелось разодрать полотно в клочья, но она каким-то чудным образом смогла снова сфокусироваться на хозяйке поместья. Девушка прикусила губу и наклонила голову, оценивая шок на лице миссис Малфой. Она готова поклясться, что это лучшее, что она видела за последнее десятилетие: настороженное удивление, немая мольба и полнейшая безысходность. Гермиона сказала несколько слов, а получила в отдачу такую убивающую реакцию. Бесы внутри неё ликовали и, наверное, впервые за всё время их существования ослабили свою хватку на её шее. Она не понимала, как это работает, но ей стало необъяснимо легко и просто. — Вы так настойчиво добивались моего внимания, чтобы помолчать, Нарцисса? — Гермиона сделала несколько шагов вперёд. — И да, я пью чёрный чай без сахара. Спасибо, что поинтересовались. — Прошу прощения, мисс Грейнджер, — встрепенулась женщина. — Я просто уже потеряла всякую надежду с Вами встретиться. Министерство наложило запрет на отправку писем, и я поняла, что Вы не желаете контактировать со мной. — Вы абсолютно правы, — она ухмыльнулась и села на диван, закидывая ногу на ногу. — Я действительно не имею малейшего желания контактировать с Вами, но Ваше счастье, что я оказалась в Лондоне, и решила узнать, чем вызвана Ваша назойливость. — Простите, если я как-то нарушила Ваши личные границы… — Нарушили, — бестактно перебила её Гермиона, отпивая чай, заботливо налитый эльфом. — Поэтому я хотела бы услышать, чем могу быть Вам полезна, и на этом мы снова с Вами попрощаемся. Надеюсь, что в этот раз навсегда. Ей было плевать на манеры и хороший тон светских бесед. Грейнджер пришла сюда, понимая, о чём будет просить Нарцисса, и воспринимала всё это, как малобюджетное представление. Она просто хотела вдоволь насмотреться на несчастные глаза миссис Малфой и прочувствовать всё то отчаяние, которое нынче царило в стенах Малфой-Мэнора. Для неё это было самым простым, но невероятно увлекательным развлечением, которого она ждала все эти годы. Каждой фиброй своей изувеченной души она чувствовала это исцеляющее отчаяние, что горело во вражеских серых глазах. Эмоции Гермионы были сродни эмоций маленькой довольной девочки, которой купили немерено сладостей или удовлетворённой девушки, которая наконец-то не испытывает потребности в половой близости с мужчиной. Она, в прямом смысле слова, достигла пика своих самых лучших эмоций при виде этой тоски на лице леди Малфой. Девушка чувствовала то тепло, которое зарождалось в ней с каждой горькой улыбкой женщины. Грейнджер видела, как Нарцисса старается держать себя в руках, но эмоции в ней хлестали точно так же — брали верх и рвались наружу. Вопрос был только в том, насколько противоположны были эмоции этих двух женщин? — Я думаю, что Вы знаете о том, что… — она запнулась, промокая глаза светло-голубым платочком. — О том, что приключилось в нашей семье… — Нет, я не в курсе, — снова перебила её Грейнджер. — Расскажете? Я просто не слежу за новостями магической Англии. Нарцисса была на пределе: она еле сдерживала свои слёзы и свои эмоции, которые с каждой минутой набирали обороты. Гермиона заметила, как участилось дыхание женщины, и как грудная клетка начала вздрагивать под бархатистой тканью изумрудного платья. На долю секунды она увидела в женщине себя, только разница была в том, что сама Грейнджер выглядела так изо дня в день на протяжении всех этих лет. — Жену Драко — Асторию… Её убили, и в этом обвиняют Драко, — миссис Малфой говорила с трудом, пока Гермиона завороженно смотрела на неё, как на красивейшее произведение искусства. — И мой внук… Скорпиус… — её голос оборвался и сменился горьким плачем. — Прошу прощения, мисс Грейнджер. Женщина выбежала из гостиной, обронив свой платочек. Девушка отставила пустую чашку и достала зеркальце из сумки, чтобы подправить губную помаду. Она знала, что Нарцисса обязательно вернётся, потому что она в отчаянии и она нуждается в Гермионе. Всё это приводило Грейнджер в дикий эмоциональный экстаз, а чувства хлестали через край и просились на волю. Хотелось просто кричать о том, как ей стало хорошо, и как душа начинает покрываться поляной из цветущих кроваво-красных роз. Где-то глубоко, теперь взаперти, сидели остатки её здравого рассудка, которые пытались достучаться к Гермионе. Совсем немного, но она понимала, что Нарцисса никоим образом не причастна к тому, что произошло десять лет назад, и уж точно не в ответе за поступки своего сына. Всё, чего заслуживала эта женщина — это сожаление и элементарная человечность, но Грейнджер не могла переступить через свои чувства и позволить себе пожалеть её, хотя и относительно понимала её. Она как никто другой знала, что чувствовала израненная душа леди Малфой. Она знала все оттенки боли, прочувствовала их все на себе и понимала, что с таким грузом поможет справиться лишь поддержка. Только люди, которые готовы перенять на себя часть боли и открыть своё сердце для чужого отчаяния помогают оставаться на плаву в подобных ситуациях. Гермиона знала это, но даже не удосужилась поднять упавший носовой платочек, потому что злорадный голос нашептывал её сознанию одни и те же слова: «Малфой провёл тебя через всё это, а она тоже Малфой». — Простите, мисс Грейнджер, — женщина вновь показалась в гостиной без намёка на слезы. — Я не смогла совладать со своими эмоциями. Драко обвиняют в двойном убийстве жены и сына… — И Вы хотите, чтобы я выступила его защитником? — она приподняла бровь, словно её это удивило. — Хотите, чтобы я защищала в суде жестокого убийцу, который без зазрения совести расчленил свою жену и сына? — Он не виновен, — стойко ответила Нарцисса. — Он этого не делал. — Ну конечно, — Гермиона вскочила со своего места и подошла к женщине, прислонившись к её уху. — Конечно он этого не делал. Разве Драко похож на безжалостного убийцу, который мог бы хладнокровно разделаться со своими близкими людьми? Конечно же нет. — Поймите, мисс Грейнджер, он действительно не мог этого сделать, — её голос вновь дрогнул, а на лице Гермионы проскочила озорная ухмылка. — Драко всем сердцем и душой любил своего сына и Асторию. Они ждали второго ребёнка… У них была счастливая семья… Она сжала руку в кулак и почувствовала, как задрожала её нижняя губа. Теперь Нарцисса каждым новым словом причиняла ей боль, что откликалась где-то в недрах её сущности. Она спугнула те оголённые малознакомые эмоции, что были ещё чужды для Гермионы. Какое-то облегчение и радость вмиг померкли, уступая место прежним маскам. — Счастливая семья? — передразнила её Гермиона. — Знаете, ведь у меня тоже была когда-то счастливая семья. У меня были мать и был отец, которые были моей семьёй, — она взяла в руки пустую чашку. — Вы же знаете об этом, Нарцисса? — Мисс Грейнджер… — У меня была счастливая семья, которую вырезал Ваш сын! — вскрикнула девушка и бросила чашкой в портрет над камином. — Так почему же Ваш сын не мог вырезать свою семью, если он смог вырезать мою? Откуда в Вас такая уверенность, что он этого не делал? Кто Вам сказал, что два года в Азкабане достаточно, чтобы навсегда пропала охота безжалостно убивать? — Мне очень жаль, что так… — А мне не жаль, Нарцисса! Мне плевать, что там произошло с семьёй Вашего сына и что его теперь ждёт! — Гермиона забрала свою сумку с дивана. — Пусть сгниёт в Азкабане! Пусть просто наконец-то сдохнет там! Всем станет только лучше! Никакого семейства Малфоев больше, никаких наследников и ничего вообще! Неужели Вы действительно надеялись, что я соглашусь защищать Вашего сына? Считайте, что это моя месть, которую я обещала ему десять лет назад! Ей было больно — до потери пульса и остановки сердца больно. Словно она снова оказалась в зале суда в тот самый момент, когда повернулась лицом к Малфою, чтобы задать самый волнующий её вопрос. Будто не было этих десяти лет и всего этого времени, которое должно было подлатать все старые раны. Гермиона почувствовала себя той девятнадцатилетней гриффиндоркой, которая напоминала раненое животное, воющее от боли. Острые копья слов Нарциссы отдавались голосом самого Драко в голове и это сводило с ума. — Я умоляю Вас, Гермиона, — Нарцисса упала на колени, опустив голову. — Я умоляю Вас... помогите ему. Он не виновен, он этого не делал. — Раз он не виновен, то наймите ему любого другого защитника! — она направилась к выходу, переполненная гневом и сжигающей яростью. — Они не смогут разобраться в этом деле… Вы думаете, что я не обращалась? — Могу тогда посоветовать одно Вашему сыну, Нарцисса, — пусть горит в аду! — Гермиона, я умоляю Вас! Я принимаю все ужасные поступки своего сына, и вовсе не собираюсь его оправдывать за то, что он сделал много лет назад… — Десять лет! — вскрикнула Грейнджер. — Вы знаете каково это, миссис Малфой? Знаете какого это: просыпаться каждое утро и чувствовать, как душа кровоточит? Жить в постоянном кошмаре, который не останавливается ни на секунду? Я продолжаю видеть тела своих родителей, всё так же чувствую их засохшую кровь на своих руках! Я живу в этой камере, построенной из костей и останков моих родителей, уже долгих десять лет! Я живу в этом ужасе, пока Ваш сын женился, воспитывал ребёнка и устраивал чаепития со своей живой матерью! — Вы же адвокат, мисс Грейнджер, — не отступалась Нарцисса. — Он не виновен, и я уверена в этом! Неужели для Вас ничего не значит то, что могут посадить невиновного человека? — Я лучше защищу десять убийц, насильников и других преступников, нежели Вашего сына! Она слышала плач женщины, но просто выбежала из поместья, оставив ту стоять на коленях посреди гостиной. Гермиона чувствовала, как вместе с хозяйкой поместья плачут и стены особняка, но это никак не влияло на её решение. Не достаточно пяти минут страдальческого вида этой женщины, чтобы Грейнджер смогла забыть все свои беды. В какой-то момент она осознала для себя, что могла бы смотреть бесконечное количество жизней на страдания этой семьи. Она была бы не против самой стать причиной этих страданий. Это жестоко, бесчеловечно и уж точно шло против принципов отчаянной гриффиндорки Гермионы Грейнджер, но только вот была одна незначительная поправка — именно Малфой убил ту самую гриффиндорку. Он долго и упорно вкачивал в неё яд на протяжении всего времени их обучения в Хогвартсе, а в конце вонзил ей кол в сердце. Девушка опустила голову и посмотрела на свои бледные руки, которые снова были в крови, которую никто больше не видел. Палочка в руке дрогнула, а Гермионе захотелось вновь прошептать очищающее заклятие, но она молча аппарировала в дом на площади Гриммо, где её точно никто не ожидал увидеть. Этот визит должен был исправить всё послевкусие этого неожиданного визита в Лондон. Если бы не то, что случилось со Скарлетт, она бы не появилась в этой стране ещё столько же лет, но всё случилось именно так. Гермиона с таким же успехом могла определить своего психолога в одну из больниц Северной Америки, но куда больше она была уверена в компетенции небезызвестного целителя Януса Тики. И только своему отражению в тёмной ванной комнате Гермиона могла признаться, что её влекло сюда, что образ серого и унылого Лондона давно начал преследовать её во сне. Что-то изменилось, но она ещё не поняла, что именно. Её прагматичность давно сменилась некой неосторожностью, а продуманность — безрассудством. Она становилась совершенно другим человеком, когда речь заходила о её прошлом и о её взглядах на это самое прошлое, словно где-то под коркой родилось второй альтер-эго Гермионы Грейнджер — мстительное, заносчивое, не способное простить и желающее видеть безысходность в глазах других людей. Она ненавидела это в себе, но это была часть неё, без которой она бы не смогла справиться. В те моменты, когда нервные клетки в панике разбегались, а глаза были на мокром месте круглые сутки, именно эти изменения помогли ей выжить. Это было то, что девушка так старательно пыталась скрыть от друзей, но видела, что они тоже всё это замечают. Дом под номером двенадцать, который когда-то стал их перевалочным пунктом, любезно открыл свои двери для неожиданной гостьи. Всякий раз, когда ей приходилось вновь оказаться тут, память будоражила старые воспоминания. Гермиона словно вдыхала в себя воздух прошлого, что напоминал о тех днях, когда казалось, что жизнь ломается с каждой минутой, но по факту — это теперь было что-то слишком хорошее. Тогда было всё предельно понятно: был враг, против которого они выступили, и были люди, ради которых они это сделали. Тогда у неё были такие люди. — Мисс Гермиона? — тоненький голосок вырвал её из раздумий. — Добби не верит своим глазам! Девушка повернулась и заметила эльфа, который смотрел на неё изумлёнными глазами, полных восторга и теплоты. На какой-то момент ей показалось, что на неё уже очень давно так не смотрел, словно видел в ней кого-то невероятного. Грейнджер присела и раскрыла руки, чтобы обнять маленькое существо, которое когда-то практически ценой собственной жизни спасло их. — Здравствуй, Добби, — она крепко прижала эльфа к себе. — Давно не виделись. — Добби очень рад видеть мисс Гермиону! Добби скучал по мисс Гермионе! Нельзя сказать, что это была та встреча, которая бы махом перекрыла все негативные чувства Гермионы, но на сердце стало немного легче. Домовой эльф жил в доме Гарри, по-прежнему считая, что он — герой и лучший человек. Так считала и сама девушка, но просто давно не говорила об этом вслух. Каждый разговор о былых временах всегда вёл скользкой дорожкой к одному и тому же. Её руки дрогнули, а лёгкие сжались, напоминая о том, что нужно опустошить флакончик с новым чудо-зельем, которое ей когда-то приготовил Ньют Саламандер. Дедушка Рольфа с неохотой согласился выдать ей несколько порций мерзопакостной настойки, которую стоило принимать лишь в самых крайних случаях. Гермиона знала, что наркотики бывают не только в мире маглов, но и в магическом мире, и такие наркотики гораздо страшнее. Она разложила по одному флакончику в каждую из сумочек на «чёрный» день, и старательно пыталась о них забыть. Хотела найти своё спасение хоть в чём-то, чтобы уберечь себя от ярко-красной вонючей жидкости, особенно в свете последних событий. В Америке ей в этом помогал крепкий алкоголь, но в Англии она не могла себе позволить забрести в очередной запой. Пусть и во имя облегчения. Таков её удел — всё время искать странные и неординарные способы облегчить свою жизнь, а ведь можно было это сделать много лет назад. Нужно было только суметь отпустить, но Гермиона выбрала путь наименьшего сопротивления — путь, где желание отомстить было её жизненным топливом. Домовой эльф радостно поскакал на кухню, зазывая за собой девушку. Ей было приятно оказаться в стенах, где чувствовался домашний уют, а не пахло сигаретным дымом. Она заметила множество комнатных растений, которые придавали жилищу некую ауру спокойствия и безопасности. Казалось, что в месте, где благоухает столько прекрасных цветов, просто не может быть опасно, что тут заведомо закрыт путь любым невзгодам и проблемам. Единственным цветком Гермионы была анемона, которую ей когда-то подарил Гарри, и несмотря на то, что девушка частенько забывала её полить — она чудным образом до сих продолжала расцветать каждый апрель. Добби продолжал звонко болтать, рассказывая Грейнджер какие-то небылицы и забавные истории аж до тех пор, пока она не услышала звук открывающихся дверей и знакомых мужских голосов. Она улыбнулась и прикусила губу, но не сдвинулась с места, прислушиваясь к тому, как две пары ног бредут к кухне. — … и это только сегодня, — голоса становились всё чётче. — Что я по-твоему должен сказать Лаванде? Что отныне мой рабочий день ненормированный и я переезжаю жить в кабинет? — Я думаю, что это всего на несколько дней… — Гарри замолчал, уставившись с прохода на девушку, что сидела за столом и водила пальцем по узорам скатерти. — Гермиона! Мерлин! Глазам своим не верю! Они виделись всего пару дней назад, но сейчас эта встреча была по истине фееричной. В последний раз она была здесь семь лет назад, когда внезапно появилась посреди гостиной со слезами на глазах и растрёпанными волосами. Тогда ей казалось, что больше такого не случится, и она никогда не найдёт в себе сил вернуться в этот дождливый город. Всё менялось, и совершенно в диаметрально противоположном направлении. За сегодня Гермиона успела нарушить уже несколько обещаний, данных себе много лет назад: она снова вернулась в Лондон, она побывала в доме Малфоев, она говорила с Нарциссой. Для полного комплекта не хватало только отпустить весь свой груз. — Гермиона! — Рон подскочил к ней, поднимая на руки, и закружив в воздухе. — Как я рад тебя видеть! — Я тоже рада тебя видеть, Рон, — она крепко обняла друга, вжимаясь в его грудь и вдыхая знакомый аромат кедра. — Как же я соскучилась по тебе. Она продолжала поддерживать отношения с Роном, но они виделись гораздо реже, чем с Гарри. У него была своя семья: любящая жена и трое маленьких рыжих ангелочков, чьи колдографии Уизли частенько ей присылал. Гермиона была рада, что у её друга жизнь сложилась наилучшим образом — так, как он когда-то мечтал, пусть и не она смогла подарить ему это счастье. Девушка наклонила голову и провела рукой по щеке друга, когда тот поставил её на пол. Рон был счастлив, и это читалось в его глазах — точно таких же, какими они были ещё в школе. Голубые, сияющие и чистые. — У тебя что-то случилось? — Поттер подошёл поближе и насторожено оглядел её с головы до ног. — Нет, — как можно непринуждённее ответила девушка. — Я просто решила заглянуть в гости… Если ты не против, конечно. — Нет, ты о чём? — встрепенулся брюнет. — Ты же знаешь, что мои двери всегда открыты для тебя… Он не стал больше ничего говорить, хотя Гермиона отчетливо почувствовала все его недосказанные слова. Она знала, что сейчас у Гарри значительно больше вопросов нежели ответов, но он решил промолчать: то ли не хотел обсуждать это при Роне, то ли в принципе не хотел лезть с ненужными расспросами. Поттер так до сих пор и не знал, что случилось с его подругой, и что заставило её выпасть из жизни на несколько недель, а поэтому просто боялся затронуть какую-то слишком личную тему. В этом и была прелесть Мальчика-Который-Выжил — он был прекрасным другом: всегда был рядом, всегда подставлял своё плечо, готов был прийти на помощь в любой момент и никогда не задавал лишних вопросов. Он лишь покорно ждал, пока Гермиона решиться сама ему что-то рассказать. Правда вот она редко на это решалась. Почти никогда. Неловкое молчание прервал Рон, что точно заметил искры напряжения, повисшие на кухне: — Я бы рад остаться, но меня уже давно потеряла Лаванда. Если никто не против, то предлагаю встретиться завтра во время ужина в честь возвращения Гермионы. Ты ведь завтра ещё будешь тут? Столько мольбы и надежды в этих глазах. — Да, — на выдохе ответила девушка. — Я никуда не денусь. — Отлично, прости, — Рон поцеловал её в щеку. — Тогда до завтра. — Передавай привет Лаванде, — Гермиона улыбнулась. — До завтра. Рон исчез в языках зеленого пламени, а девушка повернулась к Гарри, который всё ещё не понимал, что происходит. Она видела, что радость от встречи сменилась каким-то смятением и неловкостью, будто бы это он внезапно появился у неё на кухне и теперь не знал, как оправдаться. — Я наверное помешала вам, — Гермиона первой нарушила тишину. — Вы собирались обсудить что-то по работе или, может быть, выпить сливочного пива и просто отдохнуть… — Что случилось? — он подошёл к ней и взял за плечи. — Почему ты здесь? — Я просто в гости… — Нет, Гермиона, — перебил её Гарри. — Я молчал, я принимал тебя, но что-то изменилось. Сначала ты пытаешься утопить что-то в алкоголе, теперь ты возвращаешься в Лондон, — он сильнее сжал её плечи. — Ты сама начинаешь со мной говорить о Малфое, сама прибываешь в Малфой-Мэнор и ты какая-то не такая… — Откуда ты знаешь? — Всё Министерство на ушах из-за убийства Астории и Скорпиуса. Ты же должна сама прекрасно знать, что теперь все телодвижения в их поместье отслеживаются… — Чёртова Англия с её консервативными законами, — девушка ухмыльнулась и закатила глаза. — Я уже успела забыть о том, что тут отслеживается каждое твоё движение. Даже в туалет спокойно сходить нельзя. — Что происходит, Гермиона? Объясни мне, я прошу тебя. — Всё нормально, Гарри, — она попыталась освободиться от цепких рук парня. — Я просто решила наведаться к тебе в гости и попутно встретилась с Нарциссой, она же зачем-то хотела встретиться со мной. — Я всё ещё жду, что ты когда-то перестанешь мне лгать, — он сделал шаг назад. — Все эти десять лет я жду, что ты когда-то перестанешь мне лгать, Гермиона. Я не могу выразить, как мне жаль, что так всё случилось. Не могу просто словами объяснить то, что я чувствую изо дня в день, когда думаю о тебе. Ты — моя лучшая подруга, мой самый близкий человек, моя сестра и твоя боль — моя боль, но ты не дала мне даже шанса помочь себе. Ты всегда отталкивала меня и только делала вид что честна со мной, — он снял очки и глубоко вздохнул. — Я никогда не задал тебе лишнего вопроса и не сделал ничего из того, что могло бы сделать тебе больнее, потому что не теряю надежды, что когда-то ты сможешь оправиться. Я хочу лучшей жизни для тебя, Гермиона, но я устал стучаться в закрытые двери. Я устал натыкаться на ложь с твоей стороны, потому что я давно тебя не узнаю. Я попросту не знаю ту девушку, что сейчас стоит передо мной. Каждое его слово, каждый вздох — пропитаны отчаянием. Она слушала его и чувствовала, как все эти слова летят камнями в её чёрствое сердце. Родные зелёные глаза блеснули и Гермиона кинулась к груди лучшего друга, вздрагивая от раздирающей боли. — Я не могу быть той, кем ты хочешь меня видеть, — прошептала девушка. — Я — не она. Её больше нет. — Я не требую от тебя быть прежней Гермионой, — Гарри провёл рукой по её волосам. — Я лишь хочу знать с кем говорю, и что ты на самом деле чувствуешь. Она бы и сама хотела знать, что чувствует на самом деле. Все чувства в ней давно перемешались и создали какие-то новые неизвестные эмоции, названия которым всё ещё не успели придумать. Ненависть переплелась с желанием простить, гнев боролся против жалости, желание любить поддавалось желанию убивать, а человечность искоренялась звериной жестокостью. Гермиона потерялась в себе, отказывалась от помощи и не видела смысла делать себя лучше — и так продолжалось много лет, за которые она успела полностью измениться. Лишь изредка в ней проскакивали отблески прежней храброй гриффиндорки, способной на самопожертвование, отвагу и благородство. — Я просто стала жалкой, слабой и никчёмной, — она отпрянула от Гарри и опустила голову. — Мне стыдно за то, какой я стала. Стыдно, что ты знал лучшую версию меня. — Ты продолжаешь улыбаться, Гермиона, а это о многом говорит. Улыбка — показатель силы, и что бы ты там не говорила о себе, я знаю, что у меня самая лучшая подруга. Как бы ты не изменилась, и сколько бы раз я тебе не высказался о том, что меня что-то в тебе не устраивает — ты всё равно моя подруга, и я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы у меня была возможность помочь тебе. — Всё будет хорошо, Гарри. Она опять солгала ему. Она всегда будет лгать ему, чтобы уберечь его от самой себя. Гермиона понимала, что никогда не сможет рассказать своему другу о том, что творилось в потёмках её души, потому что это чревато последствиями. Она лишь заикнулась Скарлетт о том, что терзает её душу, и теперь вынуждена прятать её в стенах Святого Мунго. На долю секунды Грейнджер позволила себе обнажить свои истинные чувства перед Рольфом, и тот попал в госпиталь, а теперь она игнорировала его письма. Гермиона не хотела, чтобы что-то из этого приключилось с Гарри или Роном. Это было эгоистично, но если без Скарлетт и Рольфа она видела свою жизнь, то без друзей детства — нет. Это всё, что у неё осталось, и что она не готова была терять. Потеря Уизли или Поттера была для неё равноценна потере родителей. Если кто-то отберёт у неё этих двоих, то она потеряет себя навсегда и бесповоротно. — Ты обещаешь? — парень серьёзно посмотрел на неё. — Обещаю, — ответила девушка, скрестив за спиной два пальца. — Скоро всё будет хорошо. Поттер обнял подругу, и она почувствовала, что он снова ей поверил. Гермионе хотелось отругать его как школьника и вбить одну простую истину в его голову: ей нельзя верить — никогда и ни при каких обстоятельствах. Но ведь это глупо, потому что она сама научила его доверять ей, чтобы не случилось. Девушка отстранилась от него и наклонила голову: — Если ты не против, то я хотела бы отдохнуть. День выдался сложным для меня, я бы даже сказала, что я устала. — Конечно, — Гарри пожал плечами. — Доброй ночи. Ей казалось, что этой ночью сон долго будет обходить её стороной, но стоило её коже соприкоснуться с холодным шёлком, как она провалилась в беспросветную пучину сновидений. Гермиона всё же отложила лечение настойкой Ньюта Саламандера до худших времён, которые стопроцентно настигнут её после первой же ночи в Лондоне. Она знала, что кошмары станут реалистичнее и страшнее, будут заставлять сердце выпрыгивать из груди, а лёгкие не будут справляться с поставленной задачей. Так уже когда-то было, и она это не забыла. Она не понимала, что её давно вывели из этого дома, что она больше не стоит на коленях перед останками своих родителей. Гермиона продолжала чувствовать боль в коленях, которые без устали перемещались по окровавленному полу, пока дрожащие руки тянулись к частям тела четы Грейнджеров. Девушка открыла рот и поднесла к лицу руку, которую миссис Уизли успела перебинтовать и подлечить. На белом бинте проступили небольшие пятнышки крови, но её потускневшие карие глаза видели реки стекающей крови. Её всю трусило, не помогло зелье сна без сновидений и успокаивающие настойки, приготовленные мадам Помфри. Гермиона до сих пор не выбралась из дома по улице Эбби-Роуд: не слышала голоса Гарри, Рона и Джинни, не видела заботливой Молли и не замечала весенних солнечных лучей. Боль выжигала всё новые и новые отметины на полотне её души и сердца. Грейнджер достала палочку из внутреннего кармана мешковатой кофты и направила её на ложку, которая лежала на подносе с едой. Она задумчиво вгляделась в столовый прибор, пока в мыслях пыталась отыскать нужное заклинание, но в голове была сплошная каша. Казалось, что она даже забыла своё имя в свете всего происходящего. — Диффиндо, — прошептала гриффиндорка и направила палочку на своё правое бедро. Из уст сорвался тихий стон, а на щеках заблестели слёзы. Гермиона сильно прикусила нижнюю губу, продолжая полосовать свою бледную кожу и сдерживать болезненные всхлипывания. Она вырезала себе фигуру, похожую на квадрат, кожа стала липкой и блестящей из-за горячей крови. Густая тёмная кровь сочилась из открытых свежих порезов, пока это понемногу заглушало душевные терзания. Или попросту отвлекало от этого. Всё же она вскрикнула и отбросила палочку в сторону. Голубая простынь под ней была залита кровью, а омерзительный запах спровоцировал девушку на рвоту. Она с грохотом скатилась с кровати и опустошила свой желудок, оставив на стареньком коричневом ковре остатки вчерашнего ужина. Её исхудавшее бледное тело содрогалось от каждого вздоха и вскрикивания. — Гермиона! — Рон ворвался в комнату и бросился к девушке. — Мерлин! Гермиона! — он поднял её на руки и понёс к ванной, что находилась в маленькой комнате за соседними дверьми. — Я рядом, слышишь? Успокойся! Ты в безопасности… — Я не могу! — перебила его девушка, вырываясь из крепких рук друга. — Я не хочу больше так! Эти шрамы останутся с ней на всю жизнь и она прекрасно знала об этом, когда продолжала наносить себе физические увечья. Она хотела, чтобы если когда-то ей вдруг станет не больно и легко, она смогла вспомнить о том, как смогла когда-то пережить эту боль. Хотела, чтобы эти уродливые шрамы на бёдрах напоминали ей о том, как её жизнь сломалась в один миг, а весь внутренний мир превратился в пепелище несбывшихся мечт и счастья. Шрамы стали её неотъемлемой частью. Она хотела, чтобы эта боль всегда была её стимулом. — Гермиона! — громкий крик пытался вырвать её из далёкого прошлого. — Гермиона, проснись! — она почувствовала тяжелую пощёчину на своём лице. — Гермиона! Её глаза начали медленно открываться, но вокруг было слишком темно, что сбивало с толку: она не могла понять, удалось ли ей проснуться, или она всё ещё спит. И только странная знакомая боль и тёплые руки Гарри, которые сжигали её плечи, давали это ощущение реальности — она всё же больше не спала. — Что… Девушка не смогла закончить фразу прежде, чем Поттер подхватил её на руки. Это стало какой-то не смешной шуткой — всё время сеансы её боли прерывались тем, что кто-то подхватывал её на руки и куда-то уносил. Эта внезапная мысль вызвала какой-то истерический смешок на её лице, но потом снова стало больно. Гермиона почувствовала жгучую боль в области левого предплечья, а в глаза резко ударил яркий свет настенного светильника. Они оказались в ванной комнате. Ей пришлось перебороть зародившуюся головную боль, чтобы попытаться открыть глаза, услышать шум проточной холодной воды и увидеть, как белая раковина окрашивается тёмно-бордовыми потёками её собственной крови. Левое предплечье исполосовано полностью прямыми глубокими порезами. Она видела, как Гарри пытается смыть всё это кровавое месиво, а в правой руке у него палочка, которой он уже накладывал швы на израненное предплечье Гермионы. Грейнджер лишь наблюдала за этим с каменным выражением лица и тихо прошептала: — Я когда-то хотела стереть себе память, чтобы избавиться от этих воспоминаний. Хотела, чтобы в меня направили палочку и произнесли заветное заклинание, что обнулило бы всю мою жизнь, — она слабо улыбнулась. — Но та скорбь, что переполняла меня, не дала этого сделать. Я хваталась за каждое чёртово воспоминание, которое возвращало меня домой к живым родителям и к той Гермионе Грейнджер, которой я когда-то была. Я просто смирилась с тем, что мою участь облегчит только смерть, и похоже, что подсознательно я искала эту смерть. Всё так происходит, потому что я, блять, больная на голову. Я больная на голову, Гарри! Это объясняет, почему я сейчас тут стою, но это не объясняет, почему ты тут? Он последний раз взмахнул волшебной палочкой, очищая раковину и полы от крови. — Я тут, потому что единственная правда, которую я могу распознать в твоей лжи — это то, что тебе плохо. Ты говоришь о том, что всё будет хорошо, Гермиона, и это самая огромная твоя ложь. Ты нуждаешься в помощи, сколько бы ты этого не отрицала, — он направился к двери. — Только запомни, что когда-то я не успею прийти тебе на помощь.