FINNEAS — Heaven
Она ушла, а он остался стоять посреди пустой гостиной, в которую сам старался никогда не заходить. Он слышал, как звук каблуков удалялся, но вместе с этим чего-то не хватало и внутри. Драко чувствовал аромат её духов, и ему казалось, будто бы она что-то унесла с собой в кармане, когда просто развернулась, чтобы уйти. Ему впору было бы сейчас думать об Астории и их дочери, но Малфой словно уже забыл об этом. Это было так непонятно, что хотелось кричать на небеса, словно они не давали ему нужных ответов. Прошло всего ничего, но дыра в груди так быстро затянулась, а ночные кошмары быстро отступили. Точнее, они сменились совершенно другими — вернулись те, от которых он так много лет убегал. В ночи он снова видел её силуэт, но ничего не мог сделать — она умирала раз за разом на его руках, а Малфой просто стоял и покорно смотрел на это, но не мог привыкнуть. Он столько раз уже видел смерть Грейнджер в своих снах, что должен был свыкнуться с этими картинками, но нет. С каждым разом становилось только больнее. В его жизни было столько много ран и шрамов, и все они были связаны с нею. Он вернулся в свою спальню, а сердце больно защемило. Малфой облокотился о кровать и начал делать глубокие вдохи, чтобы вернуть своё самообладание. Повсюду были разбросаны колдографии его умершей жены и сына, но серые глаза искали что-то совершенно другое. Драко сам себя презирал и ненавидел за то, что так зациклился на одних-единственных карих несчастных глазах, на холодном лице и на тонких пальцах, что так быстро записывали в блокнот его показания. Стены Мэнора больше не отбивали звонкий смех Астории, тут не пахло тёплым молоком для Скорпиуса и тут не было больше и следа от семьи. Повсюду была только она, как живое напоминание о том, что он сделал, и речь была далеко не о трагедии семейства Малфой. Гермиона смотрела на него свысока, каждый раз показывая этим свою ненависть, а он лишь видел слёзы на лице той гриффиндорки, которую собственноручно раз за разом ломал. Парень подошёл к столу и смахнул всё на пол, желая прогнать её образ. Он швырнул стакан в стену, подойдя слишком близко, что несколько осколков ответно вернулись ему, воткнувшись в кожу. Его душа плакала, пока Малфой кричал, разогнав все живые портреты со стен коридора. Драко был заражён. Гермиона заразила его своей болью, а болезнь слишком быстро разносилась по венам, всё ближе и ближе подбираясь к трепыхающемуся сердцу. Ему хотелось бы обвинить её в том, что это снова её вина, но дело было ведь совсем в другом. Болен он был уже давно, просто на время удалось залечить смертельную хворь, пока двери Мэнора не открылись перед ней, пока она не явилась к нему в камеру со слезами на глазах. Грейнджер оставила на холодном металлическом столе свои слёзы, а он их коснулся, тем самым пробудив спящий внутри него вирус. Она явилась, как всадница Апокалипсиса, на огненном коне — так помпезно приходит Война. И Малфой знал, что Грейнджер принесла с собой Войну, ту самую, жертвами которой они уже однажды стали много лет назад. Больше всего он желал бы прогнать её, заставить уехать, чтобы больше никогда не видеть. Чтобы больше никогда не услышать её криков, что вонзали в сердце осиновые колы — она пытала его, заносила гильотину над его шеей. — Уйди! — вскрикнул Драко. — Пошла прочь! Свали из моей головы! Он сходил с ума. Каждый день, каждый час, каждую секунду, которую проводил с ней. Он должен скорбеть и любить другую, но не может, пока рядом она. Стены Мэнора так быстро забыли Асторию, но уже так много лет хранили Грейнджер. Ему было достаточного того, что по ночам он слышал душераздирающие крики гриффиндорки, доносящиеся из-за закрытых дверей чёртовой гостиной, а теперь она и сама была тут. Это было хуже смерти, потому что это не заканчивалось, и ещё не скоро закончится. Малфой опустился на пол, натягивая на голову плед, будто бы таким образом пытался спрятаться, но разве от безумия можно убежать? Он уже пытался, но оно снова его настигло. Снова в такой же больной и воспалённой форме. От него исходил аромат полевых цветов, а на вкус оно было горьким, как слёзы. Очередной день можно было отнести в категорию «никакой». Малфою хотелось побыстрее оказаться в подземельях, чтобы без сил рухнуть на кровать, и провалиться в очередное беспамятство. Чем дальше, тем дни становились всё мрачнее, а тиски на шее сдавливали сильнее. Во внутреннем кармане мантии лежало письмо от отца, которое Драко никак не решался вскрыть и прочитать, потому что каждая весточка из дома — это новые оковы. Он оттягивал этот момент до самого вечера, но знал, что как только окажется в подземельях, то письмо начнёт мозолить глаза, а на утро может прийти ещё одно. Люциус явно не будет доволен таким наглым игнорированием со стороны своего сына. Казалось, что только в моменты вычитки морали Малфой-старший вспоминал о том, что их связывают кровные узы, потому что «настоящей» семьёй они уже давно перестали быть. Коридоры были на удивление пустыми. Никто не шатался по тёмным закоулкам, предоставляя Драко бесценные минуты необходимой тишины. В последнее время ему очень её не хватало, а он так нуждался в ней, чтобы хотя бы немного отвлечься от всего, унеся своё сознание подальше от реальности. Впереди показались открытые двери, которых тут точно раньше не было. Малфой остановился, а до ушей донеслись отдалённые девичьи всхлипывания и какое-то бормотание. Ему понадобилось несколько минут, прежде чем он понял, что это Выручай-комната. Но кто оставил её открытой? Кому она была нужна? И кто там мог плакать? Блондин медленно подошёл к двери, словно подкрадывался. Всхлипы становились громче с каждым шагом, а слова всё более разборчивы. И что-то внутри твердило о том, что ему не понравится то, что Малфой там увидит. Стоило ему переступить порог, как он заметил в стороне содрогающееся тело, и обомлел… Это была она… Она просто лежала в луже крови, притянув к себе колени. Её руки и ноги были в порезах, а привычные пышные волосы походили на грязную мочалку. Казалось, что на теле не осталось ни единого живого места, что она вообще умерла, но тихий плач говорил об обратном. Грейнджер была жива. «Нет! Нет! Нет!» — его сознание билось в конвульсиях, и похоже, что само оказалось на грани смерти. Малфой просто смотрел на неё, не понимая, что произошло. Ему хотелось открыть глаза, чтобы эта картинка рассеялась с первыми солнечными лучами, как и все предыдущие кошмарные сны, но это была реальность. Его любимая гриффиндорка, которую он привык видеть каждое утро в Большом зале, которая так яростно боролась за права домовых эльфов… Которая так сильно его любила, что продолжала смотреть в его сторону из-под пушистых ресниц после всего, что он сделал… Которую он был способен любить точно так же сильно, но не был способен признаться ей… Она лежала сейчас перед ним, практически мёртвая. Она была почти мертва, а он был слишком трусливым. Малфою хотелось бы кинуться к ней, прижать к себе, чтобы перенять на себя всю её боль, но он просто струсил. — Помогите… — еле слышно прошептала Грейнджер. — Пожалуйста… Её голос должен звучать совсем не так. Она должна смело давать ему отпор, кричать на первокурсников, которые снова начали тыкать пальцами в живые портреты — её голос должен быть звонким и живым. Грейнджер пошевелилась, а её голова повернулась в его сторону. Она заметила его, смотрела глазами, полных мольбы о помощи. Тут больше никого не было, а она просила Малфоя не оставлять её, хотя бы один-единственный раз в жизни, но он развернулся и ушёл. В голове родилось миллион мыслей, ненависть и презрение к себе. Он вышел в коридор и побежал, считая, что таким образом поможет ей. Малфой думал, что поступал правильно, но на деле это был поступок труса. Драко снова струсил, даже когда на кону была её жизнь. Когда-то он утверждал себе, что ради неё смог бы на всё, но оказалось, что нет. Лёгкие сжимались до предела, бледная кожа стала совсем белой, а серые глаза чувствовали, как изнутри норовят прорваться слёзы. Что бы ему сказал Люциус? Он бы не похвалил его, нет. Драко снова подвёл своего отца. — Мистер Малфой? — МакГонагалл приспустила очки, уставившись на студента Слизерина. — Что-то случилось? Он даже не понял, как оказался в её кабинете. Как добежал сюда так быстро? Или ему только показалась, что это было быстро? Вдруг он опоздал? Вдруг потратил время зря, когда мог там оказать помощь Грейнджер? Что, если она уже умерла? «Она мертва! И в этом виноват только ты! Сколько раз ты ещё её убьёшь?» — сознание обрушилось громкими криками на совесть. — Мистер Малфой? — снова заговорила Минерва. — Я могу Вам чем-то помочь? — В Выручай-комнате Ваша студентка, профессор, — совсем тихо ответил Драко. — Кажется, ей нужна помощь. — Кто там? Что случилось? — женщина встала из-за стола. — Объяснитесь, мистер Малфой. — Просто помогите ей, профессор, — парень попятился назад. — Это срочно… Кажется, она умирает. Он больше никогда не сможет избавиться от её образа. Мёртвая Грейнджер навсегда поселилась в его голове — на многие годы вперёд. А всё, что мог сделать для неё Малфой — это убежать. Он остался трусом для себя, и самым ненавистным человеком для неё. Каждый её взгляд — это напоминание о том, что ей было бы лучше без него. Малфоя не должно было быть в её жизни. Внутри что-то оборвалось. Там что-то с грохотом рухнуло. Он сходил с ума, он это знал точно. Тогда небо обрушилось для них обоих, а с ума сходил не только Малфой. Эти двое были больны одинаково, но думали, что одиноки в своём безумии. Как же они ошиблись. Он сидел в клетке для подсудимых, а она стояла за трибуной, продолжая зачитывать все свои доводы в пользу его невиновности. Малфой лишь изредка поглядывал на неё, стараясь совсем не вслушиваться в слова, чтобы не напрягать мозг. Он видел, как вся судейская коллегия с недовольством смотрела на Грейнджер, которая развалила все их обвинения, разбирала просто по кирпичикам. Драко лишь хотел, чтобы это побыстрее закончилось, чтобы она наконец-то вернулась в свою Америку, чтобы покинула стены Мэнора. Ему будет плохо без неё — это уже и так было ясно, как белый день, но больше в нём не было сил, чтобы терпеть эту опасную близость. Грейнджер манила его, превращалась в навязчивую идею, а Малфой не мог противиться. Она воспаляла все его раны, наносила новые удары, а он улыбался в ответ, как дурак. Драко был готов собственноручно вручить ей нож или копьё, подставить обнаженное сердце, лишь бы почувствовать её прикосновение к себе. Пусть и смертельное, но её. Он подсел на неё, как наркоман. А как известно, бывших наркоманов не бывает, и вот после долгих лет воздержания и терапий, Малфой снова сорвался. Знал о всех последствиях, знал о смертельных дозах, но продолжал закатывать рукава и нащупывать вены. Даже сидя в клетке, Драко чувствовал аромат её духов, а голос Грейнджер проникал под кожу, а потом тишина… Он сорвался с места, широко открыв глаза, чтобы в очередной раз увидеть её тело на полу. Сколько раз Малфою нужно ещё было увидеть эту картину, чтобы душа разбилась окончательно и навсегда?Nessa Barrett — la di die
Без неё нормально уже не будет. Никогда и не было без неё нормально, а Малфой лишь отрицал это, пока сердце точно знало правду. Сколько бы он не бежал, сколько бы раз не запивал горе алкоголем, лучшим лекарством оставалась только Грейнджер. Она была нейтрализатор этого безумия, но была и его катализатором. Рядом с ней было опасно, а без неё было смертельно. — Ты сидел тут всю ночь? — Нарцисса коснулась его плеча. — Это не совсем правильно, Драко… Парень повернулся к матери, но не решился сказать то, что вертелось на языке. Он вышел за двери её спальни, молча спустился на первый этаж, ожидая, пока тут появится Нарцисса. — Не совсем правильно, мам? — усмехнулся Драко, когда женщина спустилась по лестнице. — А что правильно? Нет, ну ты мне расскажи, что правильно, а я послушаю. — Тебе нужно… — Что мне нужно?! — он перебил её, вспыхивая с каждым словом. — Может мне нужно быть, как мой отец? Твердить, как полоумный, о чистоте крови, всё время презирать тех, чья кровь внешне ничем не отличается от нашей? Может быть, мне нужно продолжать плеваться слюной, доказывая Грейнджер, что она поганая грязнокровка? Прикрывать своих дружков, которые калечили чужие судьбы, только потому что мы все — будущие прислуги Тёмного Лорда? Так его больше нет, мама! Подох ваш Тёмный Лорд! И все его слуги тоже подохли! Где Люциус, Нарцисса? Никогда прежде Драко не позволял себе срываться на мать, всегда относясь к ней с трепетным уважением и нежностью. Он любил её настолько, насколько можно было любить человека, который в своё время не заступился за него. Но у него не было того, что было у Грейнджер — дара всепрощения. Малфой не смог проглотить ту обиду, и даже любовь не помогла. — Драко, я же… — с глаз миссис Малфой сорвались горькие слёзы. — Ты — не твой отец, и никогда им не был. Я даже не думала о том, чтобы говорить тебе что-то подобное… Ты гораздо лучше своего отца… — Нет, я не лучше. Мы оба были простыми трусами, и это единственное, что нас связывало. Он вернулся в спальню к Грейнджер, пока Нарцисса осталась плакать на диване. Возможно, в нём говорило безумие на пару с обидой, а возможно, что только в Грейнджер он видел ту, которая всегда была рядом. Как бы глупо это не звучало. Он стоял в нескольких шагах от Люциуса, видя, как отец готовится выдать ему ответ. Драко позволил себе непозволительное — он перечил тому, кем раньше так сильно восхищался. Впервые в жизни юнец решился выступить против, понимая, что этого ему просто-напросто никто не простит. — Повтори! — рявкнул Люциус. — Повтори ещё раз, что ты там промямлил! — Я сказал, что мне неинтересно это, — более твёрдо сказал Драко. — Мне плевать на воскрешение Тёмного Лорда, на всю его политику. Я не хочу в этом участвовать. За его спиной стояла взволнованная Нарцисса. Малфой-младший слышал тяжёлое дыхание матери, её тихие всхлипывания, но он ждал поддержки с её стороны. Ему так хотелось, чтобы в этом поганом доме был хоть кто-то на его стороне. Он был, в первую очередь, самым обычным ребёнком, который нуждался в родительской поддержке, а только потом он был будущим Пожирателем. И Драко не желал для себя такого будущего. — Неблагодарный щенок! — Люциус отвесил сыну сильную пощёчину, что тот просто упал на колени. — Сойдёмся на том, что ты просто встал не с той ноги. Драко на миг повернулся к Нарциссе, а в его серых глазах плескалась мольба о помощи и поддержке, но женщина лишь содрогнулась от подступающих слёз.Isak Danielson - Broken
Сколько раз он бы не ломал её, но она продолжала бежать за ним, словно не боялась получить ещё одну больную пощёчину. Это было похоже на самую настоящую собачью верность, но и Малфой был ей верен. Он неизменно и верно причинял ей боль, как способ заглушить свои чувства. В его больном сознании родился сомнительный план, которого Малфой придерживался всё время. Считал, что сможет отвернуться от той, в кого был так влюблён, если увидит, что она такая же, как и он. Думал, что пока в Грейнджер есть то, чем можно восхищаться, до тех пор он и будет любить её, а сломанная она будет ему не нужна. Глупец. Это было не восхищение, не симпатия, и даже не любовь. Это была зависимость. «Счастливый конец. Умереть в один день. Семья. Безоблачное будущее» — это всё не об их истории, и никогда не было о них. С первой встречи, с первого взгляда и с первого осознания. Он бы хотел её отпустить, чтобы надеяться на то, что где-то за океаном её поджидает счастье, но не смог бы уже. Малфой слишком привык к тому, что она рядом. Пусть ненавидит его, пусть презирает, пусть убивает каждое утро, но только пусть будет рядом. В мире никто и никогда так сильно не любил, как он её. Да, он готов назвать эту зависимость любовью — чем угодно, но это делает его живым, это зашивает одни раны, но расковыривает другие. Она снова ушла. У него назначено ещё одно свидание, но Малфой думал только о том, что несколько минут назад Грейнджер сидела тут перед ним. Его руки дрожали, а грудная клетка ходила ходуном, потому что она всё же пришла. После всего, что произошло, его гриффиндорка сидела перед ним, говорила с ним и подарила ему поцелуй. Он что-то наплёл ей о своих идеалах, опять струсив признаться в истинных чувствах. Боль от того, что дверь закрылась за ней в очередной раз, обязательно ещё откликнется в недрах души, но пока что можно было распробовать на вкус её губы. Такого момента Малфой больше не переживёт, и он прекрасно понимал это. Его не беспокоило то, что члены Визенгамота упекли его в Азкабан, что дементоры будут кружить над его головой — пусть хоть всю душу высосут из него. Он знает, что это воспоминание будет запрятано так глубоко, что никто и никогда к нему не доберется. — Плохо выглядишь, — Блейз сел напротив него. — Чего ты хотел? — Ты даже не поздороваешься со мной? — Ты написал мне, попросил о встрече — я пришёл. Что нужно? — Я думал, что ты будешь на слушании, — начал Малфой. — Я бы хотел, чтобы ты присмотрел за Нарциссой, пока я тут. — Прости, но нет, — Забини развёл руками. — У меня своих дел хватает. — Я думал, что мы с тобой друзья. — Ты только так думал, Малфой, — он встал из-за стола, явно не желая продолжать этот разговор. — Слишком много есть того, за что я не могу тебя простить. — Вот как? — усмехнулся блондин. — Надеюсь, что мы больше никогда не встретимся с тобой, Забини. — Не думай, что я испытал хоть какое-то удовольствие от того, что видел тебя все предыдущие годы, Малфой. Ты — самое простое ничтожество, и ты не заслуживаешь на дружбу. Как ты можешь говорить мне что-то о ней, когда на твоём предплечье Чёрная метка. Точно такая же, как у тех ублюдков, убивших мою мать. Или ты думаешь, что семья только для тебя что-то значит? Драко покосился на мерзкую отметину, на пожизненное клеймо «паршивой овцы». Он и сам себя ненавидел за это, но теперь было поздно о чём-то сожалеть. Былого не вернуть, а ему было что исправить в прошлом. — Не думал, что ты такой нежный, — съязвил Малфой. — Прощай, друг. — И за неё я тоже тебя не простил, — отозвался Забини. — Ты не заслужил её. В тебе нет ничего из того, что могло бы сделать её счастливой. Пусть она тебя прощает сколько угодно, это только её выбор, но помни о том, что я тебя не простил. Я буду тебя ненавидеть всегда. Я буду напоминанием о том, что ты сделал, Малфой. Если когда-то тебе посчастливится хоть что-то из этого забыть, то я появлюсь на твоём пороге и напомню. Я протяну тебе руку и скажу лишь: «Здравствуй», а ты вспомнишь всё. И мою мать, и то, как оставил её на полу Выручай-комнаты. Мулат громко захлопнул за собой дверь его камеры. А внутри Малфоя снова что-то надломилось. И что-то родилось. Кто-то. — Я любила тебя, Малфой! — она вскочила на ноги, и пошатнувшись, вцепилась за прикроватную тумбочку. — Я так сильно и так отчаянно тебя любила, что прощала тебе всё! Блять, да я и сейчас люблю тебя! Да! Да, Малфой! Это херово чувство ни разу меня не отпустило, как бы я не пыталась его перекрыть каким-то другим! Я ненавидела тебя, желала тебе смерти. Я хотела, чтобы ты сдох в муках, но по итогу я стою тут, перед тобой, готова чуть ли ни на колени опуститься, и снова признаюсь тебе в своих чувствах! Она говорила искренне, как и всегда. Он не помнил ни единого раза, чтобы она лукавила. По крайней мере о своих чувствах Грейнджер всегда говорила ему откровенно. У них так было от начала, и так будет до самого конца. А вот Малфой редко открывал душу перед ней, но ведь больше скрываться смысла не было. Грейнджер давно лишила его покоя. Он был помешан на ней. Ему никого больше не нужно было. Драко больше не думал об Астории, позабыл своего сына. В комнате полной искусства Малфой был готов смотреть только на одну неё. Все свои девять жизней он готов положить на её алтарь, только бы иметь возможность касаться её и смотреть на то, как она застёгивает своё платье. — Грейнджер… — Нет! — Гермиона перебила его. — Сейчас я говорю, Малфой! С нашей самой первой встречи ты научил меня, что такое «быть ненавистной». Каждое твоё слово, каждое твоё движение, каждая твоя ухмылка — ты уничтожал меня. Ломал меня снова и снова, будто бы ждал, пока от меня и мокрого места не останется, а я продолжала идти вперёд. Не просто идти, я бежала по тончайшему льду. За тобой! Если бы она только знала, сколько слов томилось на дне его души, сколько всего он был готов ей сказать, но снова чувствовал страх. Малфой боялся, но не своих чувств, а того, что снова причинит ей боль. Ему была противна одна лишь мысль о том, что Грейнджер снова может страдать из-за него. Она — его преступление, и он вроде бы готов за него ответить, но только перед ней. Пусть она будет ему и судьей и палачом, чтобы в этой комнате и дальше они оставались только вдвоём. Малфой продолжал с ней говорить, но в то же время будто бы стоял где-то очень далеко. Он видел, как со всех сторон надвигался шторм, как небо затягивали грозовые тучи, а воды океанов начинали чернеть. Пока для кого-то любовь — это тихая гавань, маленький оазис, для них — это торнадо, это самый мощный ураган. Она могла бы соткать его душу из нежнейшего шёлка, любви и ласки. Он бы мог приносить по утрам ей букеты полевых цветов, но вместо этого они обменивались ударами. Малфой ранил Грейнджер по живому, ударяя в реальной жизни, а она успешно давала ему сдачу, пока думала, что мерзавец остаётся безнаказанным. Каждой улыбкой, каждым новым шагом вперёд отважная гриффиндорка шла в наступление, забирая в плен каждую клеточку его организма. Он был уже давным-давно порабощён ею. Ему никогда не надышаться ею, не убежать от неё. Вот так выглядит безумие — безумная зависимость. Это вечный полёт, но только в бездну, на окраины или в самое сердце горячей Преисподни. У такого сложно проследить начало, и невозможно увидеть конец. Особенно, когда этим болеют двое. Влюблённые лечат раны друг друга, а Малфой и Грейнджер со всей дури кромсали друг друга, соревнуясь в том, у кого получится рана глубже и больше. Он видел сквозь огромную дыру в её груди её чистое сердце. Сломленные гораздо могущественнее всех остальных. — И в нём нет дна, потому что внутри годами идёт война, — Гермиона вырвала руку и встала с пола. — Я пыталась тебя ненавидеть, но не смогла. Это так неправильно, так сложно… Малфой открыл рот, чтобы что-то ответить, но она выбежала из комнаты, а потом и вовсе исчезла. Она снова ушла, а он остался на полу, пленённый ею и безумием.elsa & emilie — ocean
В её комнате был гладкий деревянный пол. Он касался его ступнями, а потом ладонями — просто лежал, как верный пёс у её кровати. Малфой ждал, что дверь однажды откроется, и она появится, но проходили часы, а за ними и дни, но Грейнджер так и не вернулась. Её постель оставалась не застеленной, всё такой же мятой, и на простынях чувствовался тонкий шлейф её духов. Он с такой аккуратностью и трепетом касался края одела, будто бы боялся, что одно неверное движение может навсегда что-то изменить, и тут больше не будет чувствоваться её присутствия, но это не так. Грейнджер помнила не только эта комната, она отпечаталась в каждой из стен Мэнора, даже там, где никогда не появлялась. Она оставила тут неповторимый след после себя, никто больше такого не сделал. Словно само поместье позволило ей это сделать. Она ушла, но оставила после себя немного любви в холодном Мэноре. Такого ещё никому не удавалось, Малфой был просто уверен в этом. Это была абсолютно безумная, неправильная, больная и опасная любовь, но другой ему и не нужно было. Только с ней он чувствовал себя живым, а значит, у них была прекрасная совместимость, как у душевнобольного и смирительной рубашки. Он то проваривался в какое-то забытье, то снова приходил в себя. Малфой больше не сможет жить полноценной жизнью, словно её никогда не было в его жизни. Так долго отрицать очевидное, и под конец всё же утонуть в этом.halsey — nightmare
Внутри зияла огромная дыра, оставленная ею. Нет, Малфой совсем не жаловался, но это было чертовски больно. Лучше бы она просто ударила его, избила бы до полусмерти, чем сделала вот так вот. Он был не в праве хоть в чём-то обвинять её, но больше всего на свете блондин желал придушить гриффиндорку, заставить её снова плакать. Он бы хотел, чтобы в нём пропало это идиотское желание без конца восхищаться каждым её движением. — Идиот! — в покои ворвался разгневанный Снейп. — Ты думал, что я не догадаюсь?! С каких пор ты решил, что умнее меня? — Ты о чём? — Малфой вскочил с кровати. — Что случилось? — Что с ней произошло? — зельевар уставился на своего крестника, ожидая услышать правдивый и мгновенный ответ. — Зачем понадобилась кровь единорога? — Я не… — Не смей мне лгать! У меня на отработке сегодня была мисс Грейнджер, и каково было моё удивление, когда она достала из своей сумочки настойку на основе крови единорога. Я знаю двух людей во всём Лондоне, у которых в запасах найдётся такой редкий ингредиент. И всего одного человека, который может приготовить такую настойку. Я её не вручал мисс Грейнджер. Это должно было случится рано или поздно. Снейп всё равно заметил бы, что кто-то потихоньку опустошал его запасы, а кроме Драко тут редко кто бывал, но даже подумать не мог о том, что так глупо может попасться. Конечно же, Грейнджер таскала с собой эту настойку, но как она попала на отработку? — Что с ней случилось? — снова повторил свой вопрос Северус. — Ты хоть знаешь… — Знаю, — огрызнулся Драко. — У неё были серьёзные повреждения и разрывы… Её мучают сильные боли внизу живота, а ты сам знаешь, что лучшего способа… Эта настойка — самое эффективное, что можно было придумать. — Рассказывай! Малфой не решался открыть рот, потому что просто не мог выговорить это вслух. Кошмарные сны с той картинкой до сих пор преследовали не только во сне, но и наяву. Внутри всё переворачивалось от одного только взгляда на то, как Грейнджер хватается за живот, прикрываясь какой-то магловской болезнью. — Её изнасиловали… — Значит, это правда? То о чём трепались Флинт и Монтегю, а ты? Ты к этому тоже имеешь какое-то отношение? — Нет! — вскрикнул Малфой. — Ты вообще что-ли? Думаешь, я блядский извращенец? — Но ты знаешь об этом, и ты приносил Помфри ингредиенты для настоек. Какое ты имеешь к этому отношение, Драко? — Я люблю её, понятно?! Вот и всё! Я просто хотел ей помочь. Снейп смерил крестника недоверчивым взглядом, а потом отвернулся, направляясь к выходу со спальни. — Это не любовь, Драко, — отозвался зельевар. — Это зависимость, и с годами будет только сложнее. Я знаю, о чём говорю. Он помнил этот разговор так хорошо, словно тот случился вчера. Тогда ему казалось, что крёстный в очередной раз решил поучить его жизни, а теперь понимал, что был прав. С годами стало только хуже, значительно хуже, и никакая кровь единорога была уже не способна его излечить. Малфой встрял по уши в это дерьмо. Это осознание снова к нему пришло, когда он в очередной раз проснулся в её спальне на полу. Малфой схватился на ноги, осматриваясь по сторонам, но тут было совсем пусто. Грейнджер не вернулась, и похоже, что не прочитала ни одно из его писем. Он написал пять писем, и собирался писать шестое, но разве в этом был хоть какой-то смысл?three days grace — i hate everything about you
Нарцисса с надеждой в глазах смотрела на него, но Драко продолжал молчать. После того разговора они больше не говорили, а точнее, это он игнорировал любые попытки своей матери начать диалог. Нет, ему не было стыдно перед ней, он не прятал глаза — ему просто было на всё параллельно. Его не интересовало то, что дело было почти закрыто. Ему даже было всё равно на то, что убийцей оказался ненавистный ублюдок Монтегю. Всё, о чём мог думать Малфой — это новая встреча с Грейнджер. Он помешался на этом, день и ночь думая только об одном. Был момент, когда Драко подумал о том, что был бы даже счастливым от мысли, что она сидит связанная в своей спальне. Как угодно, только чтобы она была тут, в этих стенах. Его безумие возрастало в геометрической прогрессии, и это должно было здорово пугать, но для Малфоя это служило неким рычагом для дальнейшего существования. Он верил, что его ничто не способно убить или сломать, пока цель не будет достигнута. Он заболел ею, в ней же видел свое исцеление. Малфой больше не думал о том, что от этого стоит бежать и опять прибегать к какой-то терапии. Кроме Грейнджер ему нужна была только смерть, и больше ничего — это была крайняя стадия, дальше болезнь уже прогрессировать не могла. В этом плане казалось, что сама Гермиона была куда здоровее Драко. Его зависимость была гораздо сильнее, потому что в чувствах Грейнджер была какая-то доля любви, а вот у него ничего не было от этого светлого чувства. Он мог быть у неё не первым, не последним и не единственным. Она любила перед тем, как полюбила снова. Но если она любила его и сейчас, что ещё не так? Она не идеальна, но ведь и он тоже, и они оба никогда не будут идеальными вместе. Но если она заставляла его быть живым, то какой смысл было искать способы остановиться? Внезапно сова постучала в окно. Два письма. Одно от неё, а второе — от Поттера. Здравствуй, Драко Я видела, как приходили твои письма, но я их не читала. Я их обязательно прочту, но письмо пишу тебе уже сейчас. Ответное письмо, потому что могу догадаться, о чём ты напишешь мне. Ты будешь писать о нашем последнем разговоре, о том, что наша любовь — это что-то неправильное, но оно тебе на даёт покоя. Я это знаю, потому что сама всё это переживаю сейчас. А мы ведь так сильно с тобой похожи — больше, чем кто-то мог бы себе представить. Я — разбитый хрусталь. Я — разрушена. Я не могу больше не смотреть на солнце, я просто не вижу его, и это полностью твоя вина, Драко. Самая большая вина на тебе, а потом уже на Монтегю, Гойле и всех остальных. Но ты же и сам это прекрасно понимаешь, не так ли? Ты — мои раны. Ты — мои шрамы, но и это тебе тоже известно. Если бы ты только знал, сколько зим холодных ты мне снился — их просто не счесть. Я бы могла поднять нашу любовь к солнцу, я бы нашла на это силы, но по итогу мы с тобой стали жертвами совсем другой Войны. Я мечтала жить, а не выживать, но ты ведь даже не поинтересовался у меня. Я была готова верить в каждую твою ложь, какой бы она не была — я была готова абсолютно на всё. Иногда мне хочется быть морем, в котором ты бы наконец-то захлебнулся, но нет же. Я всё равно брошусь тебя спасать, я же знаю себя. Я уже проверила это, и эксперимент с треском провалился. Ты превратил мою любовь в груду ненужных чувств, которые со временем начали ломать меня изнутри. Ты превратил меня в самую худшую версию меня, но мне это так долго нравилось, пока я не преступила все дозволенные небом границы. Я была предана тебе, и предана тобой же в ответ. Как оказалось, у тебя нет сердца, а я чуть было не вручила тебе своё. Хотя нет, постой… Я всё-таки вручила тебе своё, а ты начал медленно вонзать в него острые иголки. Не наша любовь была неправильной и жестокой, а мы. Поверь, я ударила тебя в ответ, и ты уже чувствуешь эту боль, но дальше будет только хуже. Мы храним секреты друг от друга, и они очень страшные. Гермиона Джин Грейнджер. — Мне плевать на все секреты, Грейнджер, — он втянул носом исходящий от письма аромат. — Ты — мой самый большой и желанный секрет. Казалось, что он был самым счастливым человеком. Как собачонка, которой бросили косточку.Jens Kuross — Spiraling
Он вскрыл письмо от Поттера, быстро пробежавшись серыми глазами по ровным и аккуратным строчкам. Я знаю, что она тебе написала, Малфой. И это было её последнее письмо. Пока я тебе это пишу, она лежит без сознания. Ты больше никогда не увидишь «ту Гермиону Джин Грейнджер», которую бесконечное количество раз унижал и ломал. Я ненавижу тебя за неё так же сильно, как она думала, что ненавидит тебя. К сожалению, моя лучшая подруга любила тебя. Я считаю, что это была её самая большая беда и ошибка в жизни, потому что все её раны начинались с тебя. Мне глубоко плевать на то, что ты там ей наговорил во время вашей последней встречи. И на то, что ты писал в письмах, мне тоже всё равно. Я — не она, я в это не верю. Отныне «той» Гермионы больше нет. Я применил на ней Обливиэйт, о чём она сама меня и попросила. В её новой жизни больше нет места для тебя и этой уничтожающей любви. Если ты хочешь меня убедить в том, что хоть малая часть из того, что ты ей написал — это правда, то не пытайся снова появиться в её жизни. Не думай, что я преувеличиваю, Малфой. Я убью тебя за неё. Гарри Поттер. Письмо Поттера упало к его ногам.michael schulte — falling apart
Так быстро безумие не проходит, а он и не готов от него отказываться. Нет. И от неё тоже не готов. Неужели его безумие так велико, что он готов снова ранить её? Малфой не знал. Огромное количество голосов кричали в его голове, споря между собой. Они перекрикивали друг друга, но никакого верного ответа не было, а самым громким криком был её. Гермиона Грейнджер лежит посреди гостиной Малфой-Мэнора, пока над ней нависала безумная Беллатриса Лестрейндж с окровавленным кинжалом в руках. Гриффиндорка отдавала величественному поместью свою любовь, что раньше была в её жилах, а Белла заражала её безумием. А у камина стоял Малфой-младший, душа и сознание которого раскалывались. В нём снова родилась новая личность. Ещё одна. Та, которая запомнила, как пытали её — его самую большую любовь. Кто из вас не без греха, первый брось камень в грешника. Не говорите, что никогда не чувствовали, как безумие подступалось к вашему сознанию. Просто кому-то повезло больше, а кому-то меньше. А таким, как Малфой и Грейнджер, не повезло совсем. Так что же удивительного в том, что два безумца нашли друг друга? Да, это их судьба, как бы они от неё не бежали.