bruno mars — talking to the moon
Я в который раз сорвался на неё, но только потому что хочу докричаться до неё. Мне невыносимо больно смотреть на то, как она сгорает заживо, как на бешеной скорости летит вниз, но там нет дна. Мы знакомы с ней не первый год, и Гермиона — неотъемлемая часть моей жизни. Иногда мне просто кажется, что если бы у меня не было такой подруги, то и я был бы совершенно другим человеком. Она слышит лишь то, что я говорю ей «уходи», пропуская всё остальное. Пропуская целые речи о том, что я всегда буду рядом и всегда протяну ей руку. В моей жизни слишком много людей, некоторых я даже знаю по имени, а некоторых не могу запомнить в лицо. Но у меня почти нет друзей, и я не готов размениваться теми, кто со мной с самого начала. Да и вообще у меня было мало таких людей, которых бы я мог занести в список «родные», а сейчас их вообще можно пересчитать на пальцах одной руки. И мне очень жаль, что Гермиона думает, что я могу её оттуда вычеркнуть. Да, я сказал ей о том, что если мне понадобится её возненавидеть для её же безопасности, то я сделаю это без раздумий. И опять-таки, она услышала слово «возненавидеть», а я ещё сказал «твоя безопасность». Самое сложное искусство — это разговор с тем, кого любишь. А может дело в том, что она — девушка. — Что-то случилось? — Флёр снова подошла из-за спины, хотя знает, что я не могу этого терпеть. — Ты весь вечер молчишь. — Нет, — я конечно же солгал. — Просто устал на работе. Она — особенная, и за это я полюбил её. Флёр забывает о многих моих привычках, иногда может до возмущения быть раздражающей, но это то, что я в ней люблю. Её непосредственность, лёгкость и улыбка — за это можно простить всё остальное. Но есть то, чего мне в ней не хватает — это родство душ. Любви не всегда достаточно, чтобы провести с человеком всю оставшуюся жизнь. Порой мне кажется, что я занимаюсь каким-то самообманом, а в придачу, обманываю и Флёр. Я как-то услышал, что мы часто выбираем себе вторых половинок, похожих на наших родителей. И временами, я нахожу схожесть в Лаванде с Молли Уизли, но на кого похожа Флёр? Я не знал своей матери, и довольно долго был один, а потом появилась Флёр с охапкой документов на пороге моего кабинета. Можно было бы сказать, что мне повезло, и я лишь руководствовался своим сердцем, не оглядываясь на вкусные мамины пироги, но нет. У меня был идеал женщины, и это была даже не мать Рона, которая относилась ко мне, как к сыну. Моим идеалом была Гермиона. Нет, я никогда не испытывал к ней какой-то физической тяги или чувств, что зачастую чувствуют представители противоположных сторон. Мои чувства к этой девушке были самыми светлыми и искренними, но заканчивались в пределах дружбы. Хотя нет, границ моих чувств к ней не было, но это никогда не было «той» любовью, о которых Флёр читала в своих книгах. Мне сложно это объяснить, но думаю, что тот, у кого была настоящая подруга, меня понимает. Я всегда был готов абсолютно на всё ради Гермионы, потому что ближе неё у меня никого не было. Дамблдор как-то посчитал, что мы могли бы быть с ней хорошей парой, а я лишь рассмеялся в ответ. Мы бы не ужились с ней под одной крышей, если чисто в теории предположить, что между нами что-то могло быть. Как друзья, хоть всю жизнь прожили бы вместе (хотя тут всё же закрадываются сомнения), а вот как пара — это точно не наш случай. У них могли бы с Роном получится какие-то отношения, потому что они были разными. Да, возможно бы Рон был немного в её тени, но такой вид отношений был допустим, а между нами ничего такого не могло быть, потому что мы слишком похожи. Иногда даже казалось, что мы кровные родственники, но родство душ и сердец — это гораздо сильнее простых кровных уз. Мы чувствовали друг друга, понимали с полуслова, видели глаза друг друга среди тысяч людей. Мы всегда были с ней родными людьми — мы были семьёй, и так будет всегда. И дело не только в том, что я ей пообещал, тут всё гораздо сложнее, и не поддается объяснениям. Но тот, кто чувствовал нечто подобное, обязательно поймёт меня и к чему я веду.lewis capaldi — before you go
Она думает, что я злюсь, и она права. Я очень зол, но совсем не на неё, а на её решение. Гермиона смотрит на меня своими карими глазами, а всё, что я вижу — это тлеющую в ней боль. Я ненавижу её за то, что она снова приняла решение сама, за то, что снова позволила себе оказаться в этом доме. Мне хочется стереть его с лица земли, чтобы ей больше никогда не пришлось видеть эти мерзкие стены, чтобы её прошлое не рвалось наружу, раз за разом толкая в спину. Я злюсь за то, что она отказывается от возможности жить нормально. Она утверждала, что смогла начать новую главу своей жизни там, в Америке, но теперь я понимаю, что она лгала мне. Гермиона продолжала жить, пока внутри неё разрасталась ненависть к Малфою до вселенских масштабов — она пожирает всё на своём пути, даже её саму. Сказать, что я был ошарашен её признанием в убийстве Гранта? Да, я был, но не так долго, как могло бы показаться, потому что очень быстро я снова переключился на Гермиону. Что должно быть внутри человека, чтобы он решился на такой поступок? Какие разрушения там остались от души, чтобы идти по головам к своей цели? Должен ли я был задуматься о том, что она способна на большее? Определённо, да. И я задумался, и картинки, которые родились в моих мыслях, они ужасали, поэтому я затолкал их куда поглубже. Я понимал, что мне просто нельзя оставлять её тут, но я был ей сейчас не нужен. Гермиона не относилась к той категории людей, что могли с лёгкостью попросить о помощи, а поэтому если я стану ей навязываться, то это закончится намного хуже. И теперь дело было не только в том, насколько рана внутри глубока, но и в том, насколько эта рана заставляла её вставать на ноги, чтобы дать обидчику сдачи. Я чувствовал, что от неё исходили волны опасности — она внушала страх. И, возможно, мне показалось, но в её карих глазах был какой-то новый блеск. Я когда-то такой уже в ней видел, но старался не думать об этом, и вот теперь опять. Он мне незнаком, но это ни к добру.james arthur — impossible
У вас когда-то было желание обнять человека? Не просто заключить в лёгкие объятия, а так, чтобы просто разом забрать всю его боль себе? Я так обнимал её каждый раз, потому что неосознанно чувствовал свою вину за её слезы. Будь то выговор от Снейпа или плохой конец нового романа. Я настолько сильно чувствовал ответственность за неё, что корил себя за каждую её слезу. В какой-то степени это было глупо, но бо́льшая глупость заключалась в том, что у Гермионы были точно такие же чувства по отношению ко мне. Она могла думать о себе в самую последнюю очередь, но никогда не забывала обо мне. Знаете, она совсем не разбиралась в квиддиче, но каждый раз пыталась поддержать со мной разговор. Я видел, как Гермиона тяжело вздыхала, пытаясь хоть немного вникнуть во все мои новые тактики, но продолжала слушать. Это было ценно, и даже сейчас для меня это большая ценность. Меня никто и никогда так внимательно не слушал, как она. И мне очень больно будет, если вы просто услышали о том, что она могла со мной говорить обо всём, потому что говорилось совсем о другом. Так вот. Я чувствовал вину за малейшую слезу на её лице, а что должно было со мной случиться, когда она сидела передо мной на полу, положа голову мне на колени, рассказывая о своём прошлом? Я называл себя её лучшим другом, но пропустил всё, я просто не увидел этого. Или видел, но хотел считать, что мне просто показалось? Мне была неприятна одна только мысль о том, что кто-то может причинить ей боль. Я злился на книги с плохим концом за то, что она расстраивалась из-за них. Мне так хотелось верить в то, что её жизнь безоблачна, что я закрыл глаза — я не увидел, как искры карих глаз потухли. Гермиона кричала о своей боли, что так и не угасла после стольких лет, а я слушал и не мог поверить. Мне захотелось снова обнять её, чтобы отобрать эту боль, чтобы исцелить все её раны, будто бы это вообще было возможно, но она оттолкнула меня. Её чувства сдирали с неё кожу и каждое прикосновение приравнивалось к смерти. Она плакала, падала на пол, зарываясь руками в волосы, а я не мог ничего сделать. Она лгала мне, а я упрекал её за это. А как оказалось, я упрекал её в любви ко мне, потому что Гермиона снова пыталась меня оградить от своей боли. Ею невозможно было не восхищаться, и я мог бы понять Малфоя — за что он влюбился в неё, но я не понимал её. Внутри меня что-то с треском разлетелось. Похоже, что это был вакуум, в котором я жил все эти годы. Мне так сильно хотелось верить в то, что с ней всё хорошо, что я закрывал глаза на очевидные вещи. Когда любишь человека, то принимаешь все его минусы, как самые большие плюсы. Наша дружба с Гермионой никогда не была исключением. Она могла бы вам рассказать о том, насколько я благородный, добрый, справедливый и честный. Но она никогда бы не рассказала о моей вспыльчивости, агрессии, нерешительности и ещё многих пороках, потому что эта девушка принимала меня полностью. Она была предана нашей дружбе, она была предана мне — это было полностью взаимно. Я тот, кто я есть, только благодаря ей. Я смог пережить Войну, потому что со мной была Гермиона рядом. Я смог стать главным аврором, потому что у меня была её поддержка. Всё, что было у меня — это только благодаря тому, что у меня был человек, который всегда верил в меня, поддерживал и мог поговорить со мной по душам. Я сейчас не приуменьшаю значимость Рона или Флёр, но это совсем другое. Можно сказать, что с Гермионой у нас «другой вид» дружбы. Такой встречается раз на миллион — это большая редкость и невероятная ценность.ALEKSEEV — Forever
— Не говори мне, что ты устал на работе, — Флёр взяла меня за руку. — Я же вижу, что тебя что-то тревожит. — Я очень виноват перед одним человеком, — мне было просто больно вслух выговаривать её имя. — Она не заслуживала этого… Ничего из того, что пережила, а я был так слеп. — Она тебя обвинила в чём-то? — Нет! Конечно нет. Она никогда меня ни в чём не обвиняла. Она слишком добра ко мне, да и не только. — Тогда тебе не стоит накручивать себя, — Флёр посмотрела мне в глаза, но не улыбнулась. — Ты нужен ей. Она не нуждается в том, чтобы ты себя в чём-то винил, Гарри. Если ты хочешь помочь Гермионе, то должен быть рядом с ней, а не сидеть тут и взваливать на себя все камни из прошлого. Я знал, что она откажется от этой помощи. После нашего последнего разговора казалось, что время нужно было даже мне. Когда разговор касался Гермионы, то не могло быть и речи о том, чтобы я выступил против неё. Я был готов поддержать этого человека во всём. До нашего разговора я так думал, а теперь в моей голове начиналась самая настоящая гражданская война из доводов здравого рассудка и аргументов сердца. Они так самоотверженно воевали между собой, что я старался не вмешиваться в это. Можно было бы поставить ставку. Я бы отдал всё, поставив на сердце. Рассудок всегда проигрывал, когда дело доходило до моей дружбы с Гермионой.rita ora — poison (slowed+reverb)
Рассказывать о прошлом я не стану. Потому что нечего рассказывать — я просто дружил с ней, не чаял души в этой дружбе. Каждое воспоминание о прошлом теперь меня отравляло, потому что я понимал, насколько слеп был. Я видел, но не замечал. Мне так хотелось верить в её образ, отчасти придуманный в моей голове, что я не решался снять очки. Без очков мир был хуже, как в реальности, так и в мыслях. Но знаешь, что я знал всегда? То, что Гермиона может ударить в ответ, но вот не задумывался как сильно. Будь то противные дьявольские силки или человек, который причинил столько боли. Её сила духа была, как у истинной гриффиндорки, это восхищало, но на самом деле, должно было пугать. Мы не можем встать на место другого человека. Я не могу встать на место Гермионы, как бы мне не хотелось забрать всю её боль, подарить шанс на нормальную жизнь. Почувствовать её жизнь её же сердцем. Узнать, как закончилась её первая любовь и какой была последняя. Хотя тут всё понятно — она была у неё единственной, и такой, которую она не заслуживала. Мне хотелось бы понять мотивы, слова, поступки. Испытать её боль от потерь, и оставить ей только счастье от улыбки. Я был готов на всё ради неё. У меня были лишь догадки и расследования по крупицам эмоций. Я делал выводы, стоя на берегу. И я не мог нырнуть вглубь. Кто-то мог бы подумать, что я зациклен на Гермионе, на нашей дружбе. Что я зависим от неё, но это совсем не так. Да, эту дружбу можно в каком-то роде назвать больной и нездоровой, но лишь потому, что она сейчас переживала непростые моменты. Я невозможно скучал по тем временам, когда самой большой нашей проблемой на троих были дьявольские силки — это было так давно. Задолго до её кошмара, задолго до Войны, задолго до того, как я понял, что моя лучшая подруга — опасная преступница. Да, я наконец-то смог впустить эту мысль в свою голову. Гермиона была убийцей, но вместе с тем, как я и говорил, рассудок проиграл сердцу. Я не мог отвернуться от неё, я не мог нанести ей последний сокрушающий удар, который бы убил её. Чем бы я тогда отличался от всех остальных, кто причинил ей боль? Я был бы не лучше Монтегю, Гойла и Малфоя, а может, даже хуже. У неё не осталось никого, кроме меня. А я всегда буду рядом с ней.birdy — strange birds
Все чувствовали боль. Нет в мире того человека, который бы не познал это чувство в каком-либо его проявлении. У маленького ребёнка болит коленка, потому что он упал. У той девушки, что стоит вечером под проливным дождём, болит душа, потому что она рассталась с парнем, а вон того мужчину видите? Ему лет семьдесят, но ему тоже больно. Вчера он похоронил свою жену. Боль бывает разной, но жизни без неё не бывает. Мне тоже порой бывает больно, но в тот день я почувствовал её боль. Я сидел всю ночь у окна, вглядываясь в ночное небо, а перед глазами витал образ заплаканной Гермионы. Мне в пору было бы разобрать накопившуюся стопку бумаг в своём кабинете, но я не вернулся в Министерство, потому что не мог. Я был аврором. Такие, как я, предназначены для того, чтобы бороться со злом, искоренять его и прижигать, как злокачественную опухоль. Мне всегда казалось, что я прекрасно справлялся со своими обязанностями, но теперь я не мог быть ни в чём уверенным. Как я мог называться лучшим аврором, когда не смог уберечь от зла своего самого близкого человека? Я распинался перед ней, говоря о том, что она должна наконец-то отпустить свою ненависть к Малфою, но оказалось, что я видел лишь верхушку айсберга. Такое невозможно было простить, теперь я понимал её. Чтобы понять художника, нужно изучить его искусство. Я в полной мере изучил искусство Гермионы — оно отвратительное, мерзкое и очень холодное, но не она таким его сделала. Жизнь поиздевалась над ней, а я смотрел на это, но не видел. Я не мог смотреть на неё, как на убийцу. Нет. Вы бы сказали, что это неправильно, что я должен остановить её. Вы бы тыкали в меня моей дружбой с ней, говоря о том, что я закрываю глаза на преступление, покрываю убийцу. Так я и не отрицаю этого. Потому что весь мир закрыл на неё глаза. Она осталась в тени своего искромсанного сердца и разбитой души. Она лишь прикоснулась ко мне своей правдой, а на моём теле остался огромный ожог, а что же было тогда в ней? В мире нет абсолютно положительных или абсолютно отрицательных героев, потому что мир устроен по-другому. К моему большому сожалению, её жизнь не была такой, как на страницах тех книг, что Гермиона так любила. Она не плохая, но и далеко не хорошая. Я не плохой, но и хорошим меня тоже сложно назвать. Если среди ваших друзей найдётся исключительно хороший человек, то я спешу вас разочаровать — вы просто не знаете этого человека. Скорее всего, что вы познакомились с его очередной маской, не познав всех сторон человеческой души. У нас же с Гермионой было по-другому, потому что мы знаем друг друга. Могло показаться, что мы давно отдалились. Между нами не один год был глубокий океан расстояния, но только вот сердца наши продолжали оставаться рядом. Я чувствовал её ложь, но пытался её отрицать. Она чувствовала эту борьбу во мне, но оставалась рядом, хотя давно могла просто раствориться в километрах и времени.james arthur — train wreck
Я видел смерть. Так много раз, что просто в какой-то момент перестал считать. Никто из нас не заслуживал того, чтобы видеть через поле от себя Костлявую с косой в руках, но так было. И я, и Рон, и Гермиона, и ещё много других видели смерть, почти что жили с ней под одной крышей, пока Война таранила слабые деревянные стены. Мы прожили страшные времена, и унесли с собой из поля боя глубокие раны, что с годами превратились в мерзкие шрамы. К большому сожалению, я знаю очень мало людей, которые смогли жить дальше. Вроде бы перевернули эту страшную страницу своей жизни, а так ли на самом деле? Гермиона могла бы вам сказать, что я отношусь к ним, но нет. Я глушу свою боль в физических нагрузках: пробежки, зарядка, отжимания до изнеможения — всё, чтобы стать слабым, и думать только о боли в мышцах. А ещё при первом взгляде на Рона можно подумать, что он справился, но это тоже не так. Он направляет все свои силы либо в семью, либо в работу. Да, это можно назвать способом спасения, но никто из нас не забыл. Кто-то работает, кто-то пьёт, кто-то меняет бесконечное количество сексуальных партнёров. У каждого своя волшебная пилюля. Но есть те, которые сломались раньше, чем нашли свою таблетку. И мне больно осознавать, что в это число входит моя лучшая подруга — она не смогла выбраться из своего кошмара, застряв в тёмной комнате на много лет вперёд. Я понял несколько вещей, и каждая из них пугала больше предыдущей. Первое. Гермиона была убийцей. И как видите, я говорю об этом в первом пункте, потому что это менее пугающе, чем всё остальное. Она сломалась, но продолжала идти. Это как продолжать ползти по дороге с переломанными конечностями — требует невероятных усилий, тяжело и больно, но возможно. Второе. Гермиона была жертвой. Она была жертвой психологического и физического насилия. Её изнасиловали, её унижали и она прошла войну. Возможно, что она думала, что только мне хотелось видеть в ней жертву, пока она сама видела в себе худшую версию себя, но нет. Эта девушка была самой настоящей жертвой, загнанной в угол, напуганной и очень больной. Третье. Гермиона была больной. Я говорю это не с целью оскорбить её, конечно же нет. Всё, что ей пришлось пережить, сказалось на её психике, и это было понятно. Тот непонятный блеск в глазах, истерики и внезапная решительность — это лишь жалкие крупицы из того, что я мог рассмотреть. Это беспощадные симптомы. Я не знал, как сильно и как быстро прогрессировала эта болезнь. Я не знал её названия и того, существовали ли от неё лекарства, но мне хотелось помочь ей. И четвёртое. Гермиона была моей подругой. Это самый ужасный факт. Интересно, вы успели уже в голове подумать, что я так говорю, потому что мне противно теперь видеть в ней свою подругу? Если да, то мне стоило бы рассмеяться. Это было самое ужасное, потому что я не спас её. Гермиона была моей лучшей подругой, я клялся ей быть всегда рядом — я обещал ей подать руку, если она будет нуждаться, но не сделал этого. Я был так слеп, что просто ничего не сделал. Это всё поднимало вихрь в моей голове и самое настоящее торнадо в сердце. Мне было больно за неё — за мою прекрасную и сломленную гриффиндорку. Но я обязательно найду способы её спасти. Мне всё равно, что для этого понадобится. Я перед ней в долгу, я ей должен за то, что мои обещания оказались лишь пустыми словами.jaymes young — moondust
Я немного вам рассказал о смерти. Это всегда страшно. Но что делать, если человек умер внутри, а внешне остался таким же? Почти. Я вижу её карие глаза, я расчёсываю её кудрявые волосы, я говорю с ней, но она не со мной. Гермиона сидит в кресле-качалке, тупо уставившись в одну точку, и она где-то далеко. Мне лишь остаётся надеяться на то, что там, где она сейчас, — хорошо, что там нет боли и страданий. — Я спасу тебя, — я опустился на колени перед ней. — Мне плевать, что будет дальше. У меня никого нет, кроме тебя, Гермиона. Я — эгоист, но я не готов тебя терять. Она бы никогда не позволила себе так меня назвать. Она бы обязательно сказала, что я — её лучший друг, самый светлый человек в её жизни, но только не эгоист. Но я был именно таким, потому что не представлял, что когда-то придётся справляться одному. Гермиона всегда верила в меня, в мою правду, в мои начинания. Лишиться её — это как лишиться части себя. Просто представьте себе. У вас нет родителей, у вас вообще нет семьи, вы не такой как все остальные, и наконец-то обретаете человека, протянувшего тебе руку. Этот человек всегда рядом, готов прийти на помощь, стать твоим лучом в полном мраке. Представили? Конечно нет. Для вас это просто слова, а я знаю, каково это. И никакие обстоятельства меня уже не заставят отказаться от этого человека. Если нужно, я перестану быть героем для всех, но стану героем для неё. Мне нечего терять, кроме неё. — Всё будет хорошо, — я говорил это ей, но убеждал себя. — Я подарю тебе жизнь, которую ты действительно заслуживаешь. Без всего этого кошмара, без этого прошлого. Это не твоё, Гермиона. В моём кабинете давно уже были флакончики с новыми и правильными воспоминаниями для неё. Мне плевать на то, что это неправильно, и так счастья не достигнуть — для неё я это сделаю. Я хочу видеть улыбку на её лице, слышать её звонкий смех и чувствовать тепло её объятий. Я хочу счастливой жизни для своего самого близкого в мире человека. Я прошу не так много — я прошу вместо неё.alex hepburn — under (lyrics)
Продолжительность человеческой жизни против Вселенной — это ничто. Как бы долго человек не прожил, он лишь маленькая пылинка на просторах огромной Вселенной. Возможно, что то, что я полукровка и знаком с миром маглов намного лучше некоторых волшебников, позволяет мне сейчас так философствовать, но вы ведь не станете спорить с этими истинами? Память — это самое дорогое, что у нас есть. Как часто мы слышали рассказы людей постарше о том «как было раньше». В наших ментальных лабиринтах сознания хранится абсолютно всё, с первого и до последнего вздоха. Я пару раз видел людей, которые лишились этой самой памяти, и это пугает. Я всерьёз задумывался над тем, что Обливиэйт — это заклинание куда хуже, чем Непростительные. Ты одним заклинанием можешь просто лишить человека жизни — оставить его без воспоминаний, без прошлого, сделать из него пустой лист, где нет ничего. А ведь человек когда-то любил, во что-то верил, надеялся и ждал. У него безусловно были счастливые моменты, которые он всячески оберегал в своей голове, заглядывая под хрустальный колпак очень редко, чтобы ничего случайно не разбить. Возможно, что в его жизни хватало и дерьма, но раз он всё ещё не применил к себе чары забвения, то значит, дерьма было не так уж и много. — Она умирает, — Забини снова оторвал меня от размышлений. — Ты же видишь, что с ней происходит! Сколько она так ещё просидит в своём кресле? День-два? Или будет так сидеть годами? Не думаю, что такой жизни ты хотел бы для неё. Её дружба с Забини не стала для меня открытием. Я замечал, что они пересекались в Хогвартсе, но я никогда не влазил в её личные дела. Если она решила, что этот человек достоин её внимания, то какое я имел право высказывать своё мнение? Я был спокоен, зная, что Гермиона не разбрасывается своей дружбой направо и налево. Но я даже не догадывался, какая гнилая почва у этой дружбы. Я о том, на почве чего эти двое сошлись, и опять во мне проснулось тяжёлое чувство вины. Два очень несчастных человека нашли утешение в горе друг друга, а я оставался где-то рядом, не замечая очевидных вещей. — Я не могу лишить её памяти просто так, потому что нам так захотелось, — я придерживался этого мнения вопреки желанию помочь Гермионе. — Пока она сама меня не попросит об этом, я даже не подумаю. — Я не понимаю тебя, Поттер. — Неужели? Конечно он понимал. Больше эта тема не поднималась. Забини проводил с Гермионой весь день, пока я был на работе, а вечером мы менялись. Мне было не по себе снова возвращаться в её комнату и видеть всё те же тусклые карие глаза. Моя собственная жизнь уже давно перестала быть интересной мне, я лишь жил от ночи до ночи, которые проводил с ней в надежде, что Гермиона заговорит со мной однажды.tom odell — can't pretend
Я начал плохо спать. Мне начали сниться кошмары, которых много лет уже не было. Даже Флёр заметила, что я выгляжу уставшим. А в голове рождалось всё больше тревожных мыслей. Дни молчания растянулись в недели, и я боялся, что просто теряю Гермиону и снова ничего не делаю. Бумаг на моём столе становилось всё больше, а трудоспособность становилась всё меньше. Это как наблюдать за тем, как умирает близкий человек. Это как безнадёжные случаи, когда пациенты впадают в кому, и ты просто ничего не можешь сделать. Я частенько поглядывал на флакончики с приготовленными воспоминаниями, но потом напоминал себе о том, что Гермиона ещё жива. Я не могу без её согласия просто лишить её всего. Она столько лет боролась, столько лет шла напролом, и она несла за собой этот мешок со всем гнусным прошлым. Кто я такой, чтобы думать сейчас, что у неё не получится? Я просто не имею права думать так о ней, недооценивать её силу. Она уже доказала всему миру, что способна на многое. — Мистер Поттер, к Вам мистер Малфой, — я кажется забыл даже имя своей помощницы из-за постоянного чувства тревоги. — Можно? — Да. Я знал, что он ищет её. Сейчас я ненавидел его не меньше Гермионы, полностью разделяя все её сжигающие чувства к этому человеку. Он приложил не мало своих усилий, чтобы сломать её. — Чего тебе? — я даже не дал ему поздороваться. — Наслаждаешься свободой? — Мне нужна Гермиона, — он выглядел плохо. — Она просто исчезла, а мне нужно с ней поговорить. Я подумал, что ты можешь знать, где она. Я был преступником. С того самого момента, как я понял, насколько опасна Гермиона, я стал соучастником её преступления, но не жалел об этом. Знаете, когда на одну чашу весов встаёт дружба с ней, то на вторую я просто не смотрю. Я не думал уже о своей карьере в Аврорате, не думал о возможном будущем с Флёр, не думал о своём доме, который мне остался от Сириуса. Я думал только о том, как загорожу её от всего ополчившегося мира своей спиной. Если людям так хотелось видеть преступника, искать виноватого, то пусть кидаются на меня, как свора голодных собак. Оправдывал ли я смерть Астории и Скорпиуса? Был ли виноват Грант? Нет. Они были невиновными людьми, а мальчик был всего лишь ребёнком. Такое нельзя было оправдывать, но я был готов задать ответный вопрос. А в чём была виновата Гермиона? Чем она заслужила то, что пережила? Чем заслужили смерть её родители? Вы можете назвать меня циником, ваше право. Но, кажется, я переквалифицировался из аврора в адвоката. Можете называть меня адвокатом дьявола, но тогда вам стоит изучить дело самого дьявола. Тут нельзя было обойтись без жертв, увы. Я смотрел на Малфоя и с каждой минутой всё больше понимал её желание мести, потому что оно зарождалось во мне. Могу поклясться, что видел в глазах Драко отражение сломленной Гермионы, потому что он сделал в ней первый надлом. Мне был противен этот человек. — Пошёл вон! — я давно не слышал столько злости в своём же голосе. — Пошёл вон отсюда! Если понадобится, то я убью его. Если это поможет её спасти, то мне всё равно на его жизнь.natasha blume — black sea
Её сломали очень красиво. Но только я видел в этом смертоносную красоту. Я держал её на руках, пока она продолжала плакать. Я был готов вырвать своё сердце и вручить ей, что угодно, только бы она снова могла свободно дышать. Я прочитал ей это чёртово письмо, потому что она меня попросила, а я не мог отказать. Её сложно было назвать живой, но она всё равно продолжала говорить о Малфое, и о их любви. — Я согласна на Обливиэйт, Гарри, — она смотрела на меня своими карими глазами, а у меня лёгкие сжались до предела, так я боялся и так ждал этих слов. — Я больше не смогу всё это выдержать. Ты знаешь, что мне нужно оставить, а что нужно стереть. Я чувствовал, как с глаз сорвались слёзы. Это больно, что наша жизнь докатилась до такого момента, когда моя лучшая подруга просит меня о подобном. Это больно, что её жизнь превратилась в этот кошмар, из которого было не так много выходов: либо безумие, либо беспамятство. Но в этот раз я точно смогу её спасти. — Всё будет хорошо, Гермиона… На большее меня не хватило. Я не знал, что могу ещё сказать ей напоследок. Это прощание с «этой» Гермионой, но я не жалею, что знал её. Какой бы она не была, она остаётся моим самым близким человеком, и я готов прожить все свои жизни только при условии, что у меня будет моя Гермиона. Пусть даже издалека. Я просто хочу видеть и знать, что она счастлива. — Под матрасом лежит моё письмо. Отправь его, пока я буду без сознания. Я знал, что это за письмо. Я уже читал его, но я отправлю, как она и попросила. Это её желание. Рука дрогнула, когда волшебная палочка коснулась её виска. Мне казалось, что время просто остановилось, а её боль в какой-то степени начала растекаться по всей комнате. Я чувствовал холод по телу и видел её угасшие карие глаза. Они должны быть совсем не такими — её глаза должны быть, как горячий шоколад, как тёплая карамель. Я постараюсь их снова вернуть. — Обливиэйт… Пусто стало не только в её голове, но и в моём сердце. Её глаза закрылись, а я расплакался. Громко и горько, как уже не плакал очень и очень давно. Какая-то часть меня навсегда умерла, но зато её сердце билось. Я солгал ей, но она должна меня простить. В её жизни больше никогда не будет боли. Не будет прошлого, которое будет ломать раз за разом. В её жизни никогда больше не будет Малфоя. В её жизни больше никогда не будет этого грешного Лондона с проклятой Эбби-Роуд. В её жизни больше никогда не будет меня. — Я просто хочу, чтобы ты знала: если для твоего спасения мне придётся тебя оттолкнуть, то я сделаю это без раздумий, — я когда-то уже это говорил ей, я не лукавил. — О своих чувствах я всегда буду думать в последнюю очередь, Гермиона. Я не был готов отказаться от этой дружбы, но так было правильно. Я буду рад жить мыслью, что у неё всё хорошо. Мы с ней обязательно подружимся, но больше не будет в её жизни никакого прошлого. А я — часть этого прошлого, и так рисковать я больше не намерен. Всё будет по-новому. Её жизнь начнётся заново, и она будет счастливой. Я буду аврором её счастья. У неё будет новая жизнь, новые воспоминания, новая любовь. Это будет новая история, и она обязана быть с хорошим концом.dotan — numb
Пока я тебе это пишу, она лежит без сознания. Ты больше никогда не увидишь «ту Гермиону Джин Грейнджер», которую бесконечное количество раз унижал и ломал. Я ненавижу тебя за неё так же сильно, как она думала, что ненавидит тебя. К сожалению, моя лучшая подруга любила тебя. Я считаю, что это была её самая большая беда и ошибка в жизни, потому что все её раны начинались с тебя. Мне глубоко плевать на то, что ты там ей наговорил во время вашей последней встречи. И на то, что ты писал в письмах, мне тоже всё равно. Я — не она, я в это не верю. Отныне «той» Гермионы больше нет. Я применил на ней Обливиэйт, о чём она сама меня и попросила. В её новой жизни больше нет места для тебя и этой уничтожающей любви. Если ты хочешь меня убедить в том, что хоть малая часть из того, что ты ей написал — это правда, то не пытайся снова появиться в её жизни. Не думай, что я преувеличиваю, Малфой. Я убью тебя за неё. Гарри Поттер. Мне нечего терять. Я не позволю сломать её ещё один раз. Если бы мы все только знали, что у любого поступка есть свои последствия. Мы тогда учились на пятом курсе. Я ненавидел травологию, но Гермиона частенько мне с ней помогала. Она вообще часто мне помогала разбираться с предметами, которые были мне неинтересны, а таких было большинство. И в один из вечеров, когда моя правая рука уже отваливалась от написания очередного конспекта, она нам рассказала кое-что интересное. Тогда я не нашёл это важным, а сейчас её голос колоколом отбивал у меня в голове. — Вы ведь слышали об эффекте бабочки? — она обратилась ко мне и к Рону. — Если бабочка взмахнет крыльями в правильном месте и в правильное время, она может вызвать ураган за тысячи километров оттуда. Это теория хаоса. Но понимаете, теория хаоса посвящена не только хаосу. Это о том, как малюсенькое изменение в большой системе оказывает эффект на все вокруг. Теория хаоса. Звучит драматично, но это не так. Спросите у математиков. А лучше спросите у кого-то, кто попадал в ураган. Если бы я только тогда услышал её. Но теперь, кажется, бабочка снова взмахнула крыльями, а где-то начался ураган. Хаос был не за горами. Очередной хаос.