Прожить жизнь ещё раз невозможно.
Ноябрь, 2008.
Иногда звуки — как и боль — отступали, и оставалась только дымка. Она помнила темноту: дымке предшествовала плотная темнота. Означает ли это, что состояние её улучшается? Она видела свет (пускай сквозь дымку), а свет — это хорошо. А во тьме были эти звуки? Бешеный стук сердца, хруст ломающихся костей и звон битого стекла. Она не знала ответов на эти вопросы. Есть ли смысл спрашивать? И на этот вопрос она не знала ответа, а ещё не понимала, у кого можно было бы спросить. Боль помещалась глубже, под звуками. К востоку от солнца и к югу от её ушей. Вот и все, что ей было известно. Гермиона пыталась найти очаг всех этих чувств, чтобы наконец-то потушить их источник, но все поиски были безуспешными. — Гермиона! — его руки коснулись её обнажённого плеча. — Проснись! Время шло, и она усвоила, что боль периодически оставляла её, словно ненадолго уходила на обеденный перерыв. Когда она в самый первый раз вынырнула из непроглядной черноты, которая предшествовала дымке, к ней пришла мысль, не имевшая никакого отношения к её теперешнему положению. Гермиона подумала о том, что когда-то чувствовала подобную боль, но ведь нет. В её безоблачной жизни никогда такого не было, но ощущение того, что она с болью — старые друзья, больше не отпускало её. — Воды? — Рольф протянул ей стакан. — Снова кошмары? — Не уверена, — прохрипела девушка, сделав глоток холодной воды. — Это не кошмары… Я не совсем уверена в том, что это. Грейнджер действительно было сложно объяснить, что заставляло её которую ночь подряд просыпаться, тяжело дыша и хватаясь руками за шею. Это была просто темнота. За ней — боль и туман. А потом — осознание того, что боль хотя и не прекращается, зато время от времени как будто нехотя идёт на перемирие и прячется, и тогда наступает облегчение. Первое истинное воспоминание: она без конца бежит, а затем — насильственное возвращение в жизнь при виде туманного образа откуда-то издалека. Всё, за что могла уцепиться Гермиона — это силуэт в конце этой темноты, который каждый раз пытался протянуть к ней руки, но тщетно. — Я рядом, — парень поцеловал её в лоб и забрал пустой стакан. — Ты всегда можешь со мной поговорить. — Я знаю, — Гермиона прижалась к Рольфу, а сердцебиение начало понемногу приходить в норму. — Просто я не понимаю, почему меня так пугает простая темнота… Это не кошмар, но чувство страха буквально овладевает мною. Рольф начал тихо напевать её любимую колыбельную, и девушка очень быстро снова провалилась в сон. Она так и не решилась сказать своему парню то, что так долго уже крутилось на языке, чтобы не пугать его. Каждое новое возвращение в сон было новой пыткой для неё. Она не видела сновидений, но это больше всего и пугало. Грейнджер было бы куда проще, если бы незнакомый, но манящий силуэт наконец-то появился в свете, а она смогла бы понять, что тому нужно. Боли и грозовой туче предшествовала мгла. Когда Гермиона проснулась снова, то Рольф мирно сопел, обняв девушку правой рукой. Она постаралась как можно быстрее привести дыхание в норму, и аккуратно выбраться из-под одеяла, чтобы не разбудить парня. Она не нуждалась в утешениях и холодной воде — это совсем не помогало. Глаза внезапно защипало от слёз, когда Грейнджер коснулась ногами холодного паркетного пола. Ей пришлось больно прикусить язык, чтобы не всхлипнуть. Как выяснилось, хуже всего было то, что она не могла отделаться от темноты теперь даже в реальном мире. Гермиона раз за разом оборачивалась себе за спину, словно мрак из мира Морфея преследовал её по коридорам их дома. Её разум стремился вытолкнуть мысли об этом, в точности как ребёнок отпихивает тарелку с едой, прекрасно зная, что ему не позволят выйти из-за стола, пока он не съест всё. Она подняла руку, чтобы включить свет, но так и не решилась. Гермиона пыталась оправдать это тем, что не хочет случайно разбудить Рольфа, хотя это было абсурдно. Их с Рольфом разделял целый этаж, а дело было только в том, что она неосознанно боялась света. Пока хоть дюйм тела оставался обнажённым, ей было страшно включить свет, словно искусственные лучи могли обжечь. Список вопросов в голове пополнился в этот самый миг, а девушка открыла холодильник и достала открытую бутылку вина. — За безумие, — тихо прошептала Грейнджер и сделала большой глоток. — Это очень на него похоже. Из-за окон слышался шум мимо проезжающих машин, а часть гостиной комнаты подсвечивалась светом уличных фонарей. Гермиона подошла к подоконнику и выглянула вниз — всё было укутано белоснежным покрывалом снега. Наверное, это было её единственным развлечением — грустить по чему-то несбыточному. Она укутывалась в какие-то призрачные воспоминания, которых не должно было быть в голове, и лежала в них, как на снегу под падающими звёздами марта в неприлично холодном ноябре. Гермиона загоняла себя в угол и доводила до слёз каждую ночь, утопая в тихой истерике. Ей казалось, что она смотрела на свою счастливую жизнь какими-то глазами жестокого и бездушного прошлого. Каждая новая минута приближала её к красной черте, что именовалась сумасшествием. Она боялась, что этого нельзя избежать, а они с Рольфом только оттягивают неизбежное, когда каждый вечер ложатся в одну постель под одно одеяло, приговаривая, что «утро вечера мудренее», и всё обязательно будет хорошо. Ей не хотелось думать о предстоящей свадьбе или о том, как они в прошлом году ходили на фильм под открытым небом в Брюсселе. Гермиона не могла отвлечься ни на что хорошее из того, что было у неё, вместо этого без конца и края возвращаясь к силуэту в темноте. Со стоном и слезами на глазах она натянула на себя плед синего цвета, который лежал на диване, и снова отдалась во власть бушующей боли. Она нащупала пальцами сквозь сон что-то холодное, но невероятно нежное. Гермиона открыла глаза, а рядом лежал огромный букет белых роз. — Доброе утро, — напротив в кресле сидел Рольф. — Ты выспалась? — Да, — она кинула мимолётный взгляд на пустую бутылку из-под вина, которая стояла у кофейного столика. — Который час? — Начало двенадцатого. Между ними повисло неловкое молчание, как и все предыдущие дни до этого. Рольф привык к тому, что утром просыпался в гордом одиночестве, а Гермиона перестала за это извиняться. Она ссылалась на бессонницу, но чувствовала, что причина кроется совсем в другом. Внутри неё было столько вопросов, что девушка начала уже сбиваться со счёта. В последний раз, когда она пыталась в голове соблюсти какое-то подобие порядка, то их насчитывалось около семидесяти трёх. — Мне нужно отлучиться на несколько часов, если ты не против. Я могу… — Нет! Всё хорошо. Ты можешь спокойно решать все свои дела, а я хочу пройтись по магазинам. — По магазинам? — Рольф скептически вскинул бровь. — Ты же не любишь это дело. — Мне нужно чем-то заняться, почему бы не остановиться на шоппинге? — Конечно, — он улыбнулся. — Но если что-то случится… — Я тебя наберу. Да, Рольф, я помню. Он поцеловал её в щёку, накинул пальто и вышел из дома. Гермиона ещё несколько минут сидела неподвижно, а потом встала с дивана. По всему дому висели их совместные фотографии. Девушка всё чаще и чаще вглядывалась в них, пытаясь отыскать в своей голове ту улыбку, которая украшала её лицо на снимках. Было видно, что все кадры были искренними и очень тёплыми, а теперь в ней не было и сотой доли этих чувств. Гермиона не могла понять, что такого случилось и когда всё это в ней переломилось. В какое утро она проснулась и поняла, что ничего не чувствует к Рольфу? Когда она поняла, что её максимум по отношению к этому человеку — это дружеские чувства? Она видела в нём свою поддержку, близкого человека, но не любовь. Возможно, что это можно было назвать в какой-то степени любовью, но точно не такой, которая приводила людей под венец. Гермиона не чувствовала от прикосновений Рольфа тепла на дне души, трепета в груди, дрожи в коленках — ничего из того, о чём писали в книгах. А ещё она была уверена в том, что точно знает, каково это — чувствовать любовь. На стене в их спальне висела большая чёрно-белая фотография. Они с Рольфом сидели на большом кожаном диване, и кадр явно был случайным. Никто из них не смотрел в объектив камеры, но от этого фото шла невероятно искренняя и добрая энергетика. Гермиона смеялась, держа своего парня за руку, а Рольф смотрел на неё глазами полных любви. Это было так непохоже на то, что сейчас переживали эти двое. Грейнджер ни на каплю не усомнилась в чувствах молодого человека — что на фото, что сегодня утром — он всё так же любил её. А она? Почему-то Гермиона не видела любви в своих глазах даже на всех этих фотографиях, которые берегли их счастливые моменты. Она потянулась к рамке, прикоснувшись тонкими пальцами к холодному стеклу. Ей хотелось заставить своё сердце вспомнить свои чувства, ведь не могло быть так, чтобы они бесследно исчезли. Спустя секунду раздался громкий звук битого стекла, а под ногами оказались десятки острых осколков от рамки. Гермиона закрыла лицо руками и громко расплакалась. — Я схожу с ума… — прошептала девушка. — Я просто схожу с ума… Если бы Рольф сейчас был дома, то он бы обязательно обнял её и сказал, что ничего страшного не произошло. Возможно, что они вместе отправились бы в тот магазинчик, что находился в нескольких кварталах и купили новую рамку, но она была дома одна. Гермиона тяжело дышала и когда сделала шаг назад, то почувствовала, как маленький острый осколок впился в ногу. — Чёрт! — выругалась девушка. — Ещё этого не хватало! Физическая боль быстро отрезвила её и привела в чувство. Гермиона сделала ещё несколько шагов назад, переступая осколки, и села на кровать. Ярко-алые капли крови окрасили светлый паркет, а Грейнджер поморщила нос от вида крови. Её тут же начало подташнивать, словно она никогда не видела крови. Руки вспотели и стали липкими, а вино, выпитое ночью, норовило оказаться поверх осколков на полу. Гермиона вынула осколок из ступни, захватила фотографию с пола и выбежала со спальни. Быстро промыв рану и наложив бинтовую повязку, она снова оказалась на диване первого этажа, укутанная всё в тот же синий плед. Желание пройтись по магазинам отпало, поэтому оставалось лишь включить телевизор, лениво переключая каналы и дожидаясь возвращения Рольфа. Пока с экрана телевизора болтала незнакомая блондинка, вещая о каком-то новом баре в пригороде Канады, Грейнджер потянулась за своим мобильным телефоном. — Добрый день, Миранда, — она приветливо поздоровалась, как только по ту сторону телефона послышалось дыхание. — Здравствуйте, мисс Грейнджер. Что-то случилось? — Я знаю, что Вы приходите к нам по вторникам, но могли бы Вы найти сегодня время для нас? — Конечно, мисс Грейнджер, — любезно ответила Миранда. — Во сколько нужно быть? — Чем раньше, тем лучше. — Хорошо, я буду через час у Вас. — Спасибо, — Гермиона отключилась. Она ухмыльнулась, но тут же и почувствовала, как внутри рождается какая-то радость. Было странно осознавать, что визит Миранды — их уборщицы, мог так сильно повлиять на её настроение. По сути, кроме Рольфа, Гермиона больше ни с кем и не общалась. Только по вторникам, когда Миранда приходила, чтобы убрать весь дом, Грейнджер могла хоть немного выговориться. — Счастливая жизнь, — возмутилась себе под нос девушка. — Общаюсь с парнем, которого вроде бы люблю и с уборщицей. Её внимание снова привлекла фотография, которую она забрала со спальни. Грейнджер взяла снимок в руки, снова всматриваясь в лица некогда окрылённых и счастливых молодых людей. Она попыталась припомнить, где было сделано это фото, но в голове образовался какой-то вакуум, а на ум ничего не приходило. Гермиона перевернула снимок и заметила маленькую подпись. «От Гарри. Август, 2003» — Гарри?.. Гарри… Это имя было каким-то совершенно особенным. Ей казалось, что она не просто его когда-то где-то слышала или видела, а она к кому-то обращалась. На ум почему-то пришли апельсины и мята, а ещё тёплые объятия. Странные ассоциации, возникшие в голове, заставили девушку улыбнуться и поддаться ненавязчивому чувству облегчения. Ей снова захотелось расплакаться от собственной беспомощности. Гермиона буквально чувствовала, как начинала тонуть, но рядом никого не было. С каждым днём её состояние ухудшалось — она это чувствовала, но ничего не предпринимала, чтобы остановить этот процесс. Девушка просто не понимала, с чем связано появление этого океана безумия под её ногами, кто так отчаянно начал толкать её в спину и почему она наслаждалась этим полётом. Создавалось впечатление, будто бы Гермиона в кармане имела инструкцию и путеводитель по бесконечному лабиринту боли и страданий. Она точно знала, куда нужно сворачивать, а ещё она видела под ногами уже протоптанную дорожку. Тут кто-то уже ходил. Грейнджер закрыла глаза, погружаясь в лёгкую дремоту, будто бы успела за тот час, что отсутствовал Рольф, истратить весь запас энергии. Темнота сменилась светом — самыми настоящими солнечными лучами, а под ногами была свеже скошенная трава. Гермиона сделала шаг вперёд, нежно улыбаясь и втягивая носом дурманящий аромат полевых цветов. Она была одета в лёгкое шёлковое платье белого цвета, волосы распущены и в правой руке была пара босоножек. — Привет, — из-за спины появилась девочка. — Кто ты? — Привет, — ответила девушка. — Меня зовут Гермиона, а тебя? — Нет, ты — не она. Не ври мне. Грейнджер снова улыбнулась, но взволнованный вид маленькой девочки заставил и её напрячься. Та осматривала её с головы до ног, постепенно отступая назад, словно не доверяла ей. Гермиона прикусила губу и наклонила голову. Она протянула руку незнакомой девчонке, но та начала отмахиваться, а на глазах проступили слёзы. — Ты — не она! — всхлипывая прокричала девочка. — Ты не знаешь меня! Ты не знаешь дорогу к цветущим садам! Ты не любишь полевые цветы! Твоё тело чистое! Громкий звонок в дверь вырвал Гермиону из непонятного сна. Она откинула плед в сторону и снова тяжело задышала. Во сне не было ничего страшного, не было привычной темноты, но чувство душевной боли снова активизировалось. Порой казалось, что где-то под рёбрами был рычаг, который всё время кто-то дёргал, а Грейнджер никак не могла застукать этого паршивца. Снова раздался звонок. Девушка поплелась к двери — это пришла Миранда. — Добрый день, мисс Грейнджер, — миловидная женщина по-доброму улыбнулась. — Я Вас разбудила? — Здравствуй, Миранда, — Гермиона отрицательно замотала головой. — Нет, я просто немного приболела. Она не призналась себе, но на сердце отлегло, когда пришло осознание, что её одиночество нарушено. Гермиона неосознанно боялась одиночества, которое преследовало её каждый раз, когда Рольф убегал по своим делам. Ей было страшно, что внезапно откроется какая-то дверца потайного шкафа и оттуда вывалятся новые кошмары. Она старалась сосредоточиться на том, что говорит Миранда, но это ей удавалось не в полной мере. Её разум как будто раздвоился. С одной стороны, она слушала её рассказ о том, как женщина попала в пробку на проспекте, а с другой — девушка сосредоточилась на дрожи в правой руке, которая появилась уже не в первый раз. Это было наименьшим её изъяном, который волновал Гермиону, но он не мог остаться незамеченным. — Какой прекрасный букет! — Миранда взяла охапку белых роз в руки. — Мистер Саламандер Вас очень любит, мисс Грейнджер. — Да-а… — неуверенно протянула девушка. — Но я не люблю розы… Мне нравятся полевые цветы… Нравились когда-то. — А сейчас? — Я не люблю цветы. — Не часто услышишь такое от девушки, — Миранда улыбнулась. — Цветы — это же язык любви. Вы знаете, ведь цветами можно сказать намного больше, чем словами. Она ведь действительно не любила цветы, но словно просто забыла об этом. Гермиона мысленно вернулась к своему очень странному сну и словам незнакомой девочки. На том поле было очень красиво, там были полевые цветы, но они вызывали совсем другие чувства… Гермиона боялась к ним прикоснуться, будто бы те могли обжечь и больно ранить. — Неужели? — безучастно выдавила Грейнджер. — Да! Я когда-то увлекалась флористикой — это очень интересно. — И о чём же говорят розы? — Красные розы — это любовь и страсть, но порой их можно трактовать, как страдание. Некоторые приравнивают любовь к страданиям, — Миранда продолжала обрезать цветы, оформляя букет в вазу. — Жёлтые — это коварство и предательство. Розовые символизируют зарождающуюся любовь в самом свежем, раннем её проявлении, пробудившиеся несмелые, но крепнущие чувства, а белые — символ согласия, чистоты, любви, верности и невинности. Преподнося эти цветы, даритель словно говорит адресату — «Вы небесны и чисты, я восхищен вашей первозданной и неземной красотой! Вы совершенны, как эти цветы!». Белая роза символ крепкой, чистой и вечной любви, вот почему их дарят на свадьбу. — На свадьбу, — повторила Гермиона. — Да, конечно, на свадьбу. — Мистер Саламандер, наверное, уже не дождётся, когда Вы примерите его фамилию. — Совсем скоро. А что насчёт полевых цветов? Ими тоже можно многое сказать? — Любой цветок может многое сказать, мисс Грейнджер. Гермиона села на кресло и закрыла глаза. Она попыталась отыскать в голове тот самый цветок, который ей когда-то мог нравится. Среди тысячей витающих мыслей, сомнений и волнений она искала один только образ, что мог сказать ей многое. — Флокс… Миранда, Вам знаком такой цветок? — Флоксы? — переспросила женщина. — Да, это очень красивые полевые цветы. Считается, что с помощью флоксов выражают своё «внутреннее пламя». Это пламя любви и страсти, а вместе с этим ещё толкуется, как согласие и покорность во всём. — Несовместимые понятия, — усмехнулась Гермиона. — Пламя и покорность. — В пламени любви человек готов покоряться. — А гортензии? — робко поинтересовалась девушка. — О чём ведают эти цветы? — «Вспомни обо мне». Гортензия — символ добродушия, она дарит тепло, заряжает позитивной энергией, наполняет радостью и легкостью. С помощью этого растения очень легко завязать дружбу и показать человеку насколько он Вам дорог. На душе стало как-то горько и послышался металлический скрежет. Она не понимала, зачем спросила о гортензиях, но само упоминание этих цветов резануло острым лезвием по душе. Гермиона неосознанно поморщилась и отмахнулась, прогоняя навязчивый образ синих гортензий из головы. — Это действительно очень интересно, — подытожила Грейнджер. — Нужно будет как-то углубиться в эту тему. Я даже не могла представить, что цветы так красноречивы. Ей стало легче, а на лице родилась искренняя тёплая улыбка. Гермиона поджала под себя ноги, слушая рассказы Миранды о том, как она раньше работала в магазине цветов и как мечтала связаться свою жизнь с ними, но не сложилось. Мысли о тревожных снах, о постоянной дикой боли и о смешанных чувствах отступали в тень, давая девушке возможность дышать полной грудью. Такие моменты намекали Гермионе на то, что она попросту нуждается в общении с кем-то ещё, кроме Рольфа, но она боялась. В ней жил какой-то страх, что за стенами дома не будет так безопасно, что там легко можно провалиться под землю и скатиться в недры ада. Она не говорила об этом своему парню, но точно была уверена в своих опасениях. Вся жизнь ей казалась небезопасной и фальшивой, будто бы при малейшей оплошности и неверном шаге, её ждал сильный удар ножом в спину. Будто бы кто-то ждал от неё этого неверного шага. Спустя час входная дверь дома открылась и на пороге появился Рольф. Его щёки порозовели из-за холода, а на волосах начал быстро таять пушистый снег. У него в руках было несколько пакетов с продуктами и очередной букет, припрятанный под пальто. — Привет! Здравствуйте, Миранда! — Добрый день, мистер Саламандер! — отозвалась женщина, заканчивая с уборкой на кухне. — Привет, — Гермиона помахала парню, сидя на диване с чашкой какао. — Я решила, что нам без Миранды не обойтись. — Это тебе, — он подошёл к ней и протянул букет. — Мне показалось, что ты не очень обрадовалась розам утром. — Как мы сегодня много уделяем времени цветам. Ты же знал, что я не люблю цветы? — Конечно, — слишком быстро и неестественно ответил Рольф. Гермиона внимательно посмотрела на него, впервые так вглядываясь в жесты и лицо своего парня. Он как-то инстинктивно отстранился от неё, словно ему стало не по себе в непосредственной близости к ней, а глаза заметались со стороны в сторону. «Рольф мне никогда прежде не лгал», — пронеслось в мыслях. Ведь никогда же? — Я сегодня случайно разбила рамку, которая висела у нас в спальне, — переключилась Гермиона. — Нужно будет как-то сходить в тот магазинчик, что находится на Уолнер-стрит за новой. — Хоть сейчас, если ты не против. — Можем, — девушка встала с дивана. — А кто такой Гарри? Там сзади подпись: «От Гарри. Август, 2003». И я что-то не могу вспомнить, где это мы сидим… — Это мой товарищ, — Рольф пожал плечами. — Мы заглядывали к нему в офис, а он сделал это фото. — Я поняла. Ладно, тогда я быстро оденусь, и мы пойдём, да? — Да. Девушка достала со шкафа первый попавшийся свитер тёмно-красного цвета и чёрные джинсы. Она посмотрела в зеркало, словив себя на мысли, что что-то ей в себе не нравится. Возможно, что дело было в заплетённой косе, но ничего не изменилось, когда она распустила волосы. Её отражение выглядело неправильно, оно о чём-то кричало, но Гермиона не могла разобрать этот крик. Порой казалось, что между ней и отражением была какая-то невидимая, но очень толстая стена, разделяющая их. За этой стеной скрывалось что-то ужасное, и в этом Гермиона не сомневалась. За стеной была холодная и жестокая зима, там был холод, забирающийся под кожу и поникающий в самую душу — он убивал все цветущие там пионы. А пионы — это храбрость и мужество. Они смеялись кроваво-красными розами — страданиями. — Я же сильная и отважная? — тихо спросила Гермиона у собственного отражения. — Как лев?.. Ей никто не ответил, а она, по наивности, всё-таки ждала хоть какого-то ответа. Хотя бы от кого-то. — Я готова, — она спустилась на первый этаж. — Я нормально выгляжу? — Ты прекрасно выглядишь, — Рольф поцеловал её в лоб. — Как всегда. — Мне кажется, что этот цвет мне ни к лицу, — Гермиона указала на свитер. — Красный… Он мне не нравится. Он мне противен… — Ты можешь переодеться, — аккуратно ответил парень. — Я же тебя не подгоняю. — Нет, не буду. Пойдём. Молодой человек подал ей пальто, они попрощались с Мирандой и вышли из дома. Гермиона взяла Рольфа под руку, но всё время смотрела себе под ноги. — Ты все свои дела решил? — она попыталась как-то разбавить неловкое молчание. — Да. Всё хорошо… А ты как? — Ты же знаешь, что у меня всё слишком однообразно, — Гермиона пожала плечами. — Дом, телевизор, вино. Как мне не надоело так жить? — Я всегда всё делал для того, чтобы ты могла ни о чём не думать. — Ты так сильно любишь меня? — девушка остановилась и посмотрела Рольфу в глаза. — Так сильно, что готов мне весь мир к ногам положить? — Попроси меня… — …и я останусь, — внезапно вырвалось у Гермионы. — Попроси меня, и я останусь. Ты мне это когда-то говорил. — Да. Одно твоё слово, Гермиона, и я всегда буду рядом. «Я всегда буду рядом, Гермиона». А вот это ей тоже говорили, но совсем другой голос. Это был не Рольф, но эти слова ей были куда важнее. Те слова западали в самую душу, оставляя после себя приятный привкус цитрусовых и мяты. Так она чувствовала уют и заботу. Там не было так холодно, объятия были другими и жизнь была совсем другой. Это было в прошлой жизни.