Никогда не следует одному бродить по тем местам, где вы были вдвоём.
Декабрь, 2008.
Первый зимний месяц подходил к концу, разнообразив жизнь ярким мерцанием огоньков на ёлках и ароматами топлёного шоколада. Гермиона держала Рольфа за руку, совсем не вслушиваясь в его болтовню касательно предстоящей свадебной церемонии. Чем больше он говорил о ней, тем больше Грейнджер начинала отрицать реальность происходящего. Ей каждый раз хотелось громко закричать о том, что она не хочет этой свадьбы, но потом видела горящие глаза парня и не решалась хоть слово выдавить из себя. Она слышала, как мимо проходящие люди обсуждали грядущие зимние праздники, кто-то перечислял вслух список подарков для родственников, а кто-то плакался по поводу того, что весна ещё не скоро придёт. Даже Миранда несколько раз успела обмолвиться, что не может уже дождаться марта, чтобы наконец-то вылезти из тёплой курточки в лёгкое пальто. — Ты устала? — поинтересовался Рольф, когда они вернулись домой. — Ты что-то под конец совсем притихла. — Не знаю… — Гермиона плюхнулась на диван, отбросив курточку в сторону. — Эти походы по магазинам, постоянные очереди, толпы людей — это изматывает. Меня аж в дрожь бросает, когда я чувствую все эти чужие прикосновения к себе. Это всё выше моих сил. Ей действительно становилось дурно, когда кто-то случайно задевал её, словно эти касания могли обжечь. Девушка не могла понять откуда в ней столько ненависти и желания растолкать всех, лишь бы не чувствовать никакого исходящего тепла от чужаков. Порой даже прикосновения Рольфа заставляли её сердце биться сильнее, но только тут дело было далеко не в любви — это было что-то другое. Страх? — Чай будешь? Там ещё остался сбор от дедушки. — Да, это то, что нужно. Я подумала… Может мы на Новый год слетаем к твоему дедушке? Мы так давно с ним не виделись… Месяца три-четыре? — Давай после Нового года? Девушка собиралась что-то возразить, как в дверь позвонили и Рольф пошёл открывать. — Кто там? — крикнула Гермиона. — Это почтальон, — парень вернулся с конвертом в руках. — Боже мой! Как я давно не видела обычных писем. Кто-то ещё пишет такие письма? — Это мой старый товарищ. С университета. Она заметила, как на лице Рольфа проскочила какая-то непонятная гримаса, и это была совсем не радость. Ему словно было неприятно держать это письмо в руках, но он тут же направился в сторону своего кабинета. — Я вернусь через пару минут, — на ходу добавил парень. — Ладно, — тихо буркнула в ответ Гермиона. — Секреты, так секреты. Гермиона потянулась за книгой, которая лежала на кофейном столике. Ей оставалось дочитать несколько глав, но они совсем не шли. Книга о двух влюблённых, которым точно не светил хороший конец, как в сказках. Это было понятно ещё в самом начале, но Гермиона всё же решилась её прочесть, а теперь оттягивала неизбежный момент. Она успела открыть нужную страницу, как в дверь снова позвонили. Рольф с кабинета не вышел, поэтому открывать пришлось Гермионе. — Мисс Гермиона Джин Грейнджер? — молодой человек зачитал с конверта имя. — Да, — она улыбнулась. — Вам письмо, — он протянул ей идеально ровный конверт молочного цвета. — Хорошего дня, мисс. — Взаимно, — девушка закрыла дверь, вчитываясь в аккуратный почерк отправителя. Всего на миг ей показалось, что она узнала этот почерк и когда-то уже его видела, но тут же это ощущение ускользнуло между пальцами. Это чувство посещало её довольно часто в последнее время. Что бы Гермиона ни делала или ни видела, то не могла отделаться от чувства дежавю — с ней всё это уже было, она всё это чувствовала и слышала. И даже сейчас, держа в руках обычное письмо, которое высмеивала минутой ранее, Гермиона была уверена в том, что не только получала письма раньше, но и сама их писала. Она инстинктивно запрятала конверт во внутренний карман пиджака, когда услышала, как дверь кабинета Рольфа открывается. — Кто-то приходил? — Да, арендаторы заглядывали. Интересовались, не хотим ли мы дом сдать на период праздников. — Что они забыли в нашем районе? — Он вскинул бровь и недоверчиво посмотрел на свою девушку. — Вот и я об этом у них спросила. О чём товарищ пишет? — Да так, обо всём понемногу. Сколько уже лжи между ними накопилось за всё это время? Гермиона была уверена в том, что они оба копали своими лопатами глубокую пропасть — каждый со своей стороны. Она отлично различала тембр голоса Рольфа, когда тот начинал придумывать что-то на ходу, уворачивался от неловких вопросов и выдавал какие-то нелепые отмазки. Она видела все микроизменения в его жестах, улавливала почти неслышимую дрожь голоса и фальшивый блеск в глазах. Гермиона сомневалась не только в словах своего избранника, но и во всей жизни, что отдавала какой-то горечью на языке. Всё было ненастоящим, но она не могла объяснить этого, пусть и пыталась найти хоть какие-то ответы. Порой Гермиона закрывалась в ванной, долго обдумывая очередной прожитый день, зарывалась в своих волосах и приходила только к одному-единственному рациональному решению. Она просто сходила с ума. Её настигало безумие, хоть и его причины были непонятны. — Может, пригласишь его к нам на ужин? — девушка не сводила глаз с парня. — Нет, он живёт в другой стране. — А что это он решил написать тебе? — Просто поздравил меня с наступающими праздниками. — А как долго вы не общались? — она молниеносно задавала новые вопросы, пытаясь поймать Рольфа на очевидной лжи. — Мне показалось, что ты расстроился, когда увидел это письмо. — Мы никогда не были с ним друзьями, — он не понимал внезапного интереса со стороны Гермионы. — Откуда он знает твой адрес? — Не знаю. — Так почему сейчас решил написать? — Достаточно! — выкрикнул Рольф. — Что с тобой, Гермиона? Ты словно обвиняешь меня в чём-то. Она усмехнулась с его вопроса, потому что не знала на него ответ, и хотела его получить от Рольфа. Единственное, в чём Гермиона могла обвинить парня, это в том, что он стягивал крепкие узлы на её шее, не позволяя свободно дышать. — Всё нормально, — она направилась к лестнице. — Я хочу отдохнуть, если ты не против. Все их недосказанности влияли на них обоих. Было видно, что они начинали уставать от этой совместной жизни, от друг друга. Как бы Рольф ни старался не обращать внимания на все приступы, панические атаки, кошмарные сны и недомолвки, но это не могло пройти бесследно. Гермиона продолжала ждать, что однажды утром, за совместным завтраком, они наконец-то поговорят на чистоту, но дни продолжали друг друга сменять, а Рольф продолжал молчать. Он продолжал говорить о свадьбе, о медовом месяце — о чём угодно, но только не о правде. В их душах метался пожар, но никто не пытался его потушить — они горели и ничего с этим не делали, а Гермиона точно знала о том, что такое бездействие может привести к плачевным последствиям. Будто бы её душа такое переживала, но тщательно скрывала старые боевые шрамы. В их спальне приятно пахло ванилью — Миранда оставила на комоде эфирное масло. Оставалось только поблагодарить её за то, что она отказалась от цветочных ароматов, которые в последнее время невероятно раздражали Гермиону. — Я принёс тебе чай, — следом за ней в спальню вошёл Рольф с подносом в руках. — Я не хочу. — Я заварил для тебя. С лимоном, без сахара. — Я не хочу! — громче повторила Гермиона. Рольф выдохнул и вышел с комнаты. Их отношения портились и это было сложно не заметить. Для Грейнджер оставалось загадкой, как они смогли до этого встречаться и жить несколько лет, если каждый день давался с трудом. Возможно, что она действительно была больна? А что, если в ней действительно прогрессировало безумие, которое уничтожало не только её внутренний мир, но и жизнь Рольфа? Ведь для безумия не нужна была подходящая погода и время года — оно приходило тогда, когда считало нужным. По щеке скатилась первая слеза, а в горле стал ком. Девушка достала из кармана письмо, снова засмотревшись на аккуратный ровный почерк. Нет, она точно видела его прежде — она знала его, очень хорошо и давно знала. Бумага была такой холодной, словно усыпана снегом, который чудным образом не таял под теплом её рук. Гермиона чувствовала исходящий холод от конверта, и даже это чувство не было ей ново. Так уже было. Она вскрыла письмо, пока слезы скапывали на грудь. Внезапная жгучая боль разыгралась где-то в правом боку, что аж захотелось схватиться руками, будто бы там была открытая рана. Гермиона тяжело задышала, сдерживая в себе всхлипы и порывы закричать. Боль была пьянящей, горькой и знакомой. Даже-таки родной, как сестра-близнец, с которой разлучили в глубоком детстве. Или в прошлой жизни. Здравствуй, Грейнджер. Сколько дней и ночей нас с тобой разделяли? Мне показалось, что я прожил без тебя целую вечность, а потом я увидел тебя. Я обещал обойти весь мир, пока вновь не увижу твои карие глаза, твои кудрявые волосы и не услышу твой голос. Я стал самым счастливым человеком, готовым умереть на месте, когда ты прошла мимо меня. А потом я понял, что это была не ты. Нет, Грейнджер, это больше не ты. Он был прав, когда говорил, что подарит тебе новую жизнь. И я рад, что ему это удалось. Я не давал ему слова, что оставлю попытки найти тебя, но понял, как был глуп. Я люблю тебя, Грейнджер. Я знаю, что ты любишь меня, но будь счастливой. Я прошу тебя только об одном, Грейнджер. Ты говорила, что не можешь ослушаться меня, что всегда бежала за мной даже по тонкому льду, так послушай и в этот раз. Не спрашивай у своего жениха за меня, потому что это только наш с тобой секрет, он не знает меня. Не думай о том, что тревожит твою душу. Не зарывайся в своё безумие, потому что оно погубит тебя. Будь счастливой, Грейнджер. Ты заслужила это. Не было никакой подписи, но этого и не требовалось. Она точно знала, что письмо было написано тем человеком, силуэт которого виднелся в темноте. От этого письма веяло болью, отчаянием и чем-то ещё. Возможно, что это была любовь, но в весьма видоизмененной форме. Гермиона коснулась выведенных строк губами, вдыхая еле уловимый аромат весенней свежести и полевых цветов. — Я буду счастливой… — прошептала девушка. Он попросил её об этом, а она была не в силах отказать, потому что была готова бежать за ним даже по тонкому льду. Не зная его имени, не помня его глаз и холода прикосновений, но это было неважно. «Ты очень глупая, Гермиона. Все твои шрамы носят его имя», — послышался отдалённый девичий голос из глубоких недр души. Это было множество разноцветных стеклышек. Если сложить их вместе, то получалась чудесная мозаика, но только не о них. Да и сложить пока что не удавалось. Гермиона видела, что большинство битых стеклышек для мозаики были совсем лишними, и не о них с Рольфом — это были какие-то отголоски из прошлого. Она уже перестала задумываться о том, почему это самое «прошлое» осталось где-то за высокой бетонкой стеной, вне зоны досягаемости. Девушка просто решила поддаться течению, потому что только так чувствовала, что безумие начинало проигрывать. Они как бы были созданы друг для друга. Рольф, возможно, почувствовал это с первого момента, когда их глаза встретились. А Гермиона продолжала жить в пустом доме, не впуская туда никого и не позволяя кому-то наполнить его счастьем. Ей не хотелось брать кого-то за руку, не хотелось делать шаг вперёд, но это было необходимо, иначе можно было застрять на месте, а со временем и вовсе утонуть в зыбучих песках сознания. — Я хочу молочное платье, а не белое, — девушка спустилась на первый этаж. — Думаю, что это будет гораздо красивее. — Я поддержу любой твой выбор, — парень тепло улыбнулся ей. — Ты в любом платье будешь самой красивой в мире невестой. Счастье — это дойти до той тонкой грани безумия, когда черта между сознанием и реальным миром уже стерта, когда просыпаешься и засыпаешь с мыслями об одном и том же человеке. Пока что Гермиона дошла до тонкой грани безумия, но не познала ничего из того, что можно было бы назвать счастьем, и ей не хотелось заходить дальше. Она боялась, что оттуда можно будет не вернуться, поэтому решила согласиться на подобие хрупкого равновесия в собственной душе. Она заключила договор, но не уточнила имена сторон, между которыми он был подписан. Это было её самой большой ошибкой. — Я знаю, что почти не говорила с тобой о свадьбе. Надеюсь, что ты не обижаешься из-за этого… Я просто не знаю, как это всё должно выглядеть. — Всё хорошо, — Рольф взял её за руку. — Я знаю, что ты у меня не очень любишь все эти мероприятия. — Точно. — Я просто хочу, чтобы у нас с тобой всё было хорошо, — он обнял её. — Я готов всё сделать для тебя, Гермиона. Я готов подарить тебе весь мир, только бы видеть улыбку на твоём лице. Похоже, что это была единственная искренняя правда между ними, об этом Рольф никогда не лгал, и Гермиона чувствовала его любовь. И она бы хотела ему ответить тем же, но просто промолчала в ответ. Она пообещала себе быть счастливой. И тому, кто написал ей письмо, которое отныне будет храниться на дне комода. — Я хочу свадьбу в марте, — тихо сказала девушка. — Первый весенний месяц… Хочу, чтобы весна наступила не только за окном, но и в наших сердцах. — Всё будет так, как ты захочешь, Гермиона, — Рольф неожиданно встал перед ней на одно колено. — Я никогда не делал это именно так… И я чертовски волнуюсь. — Что ты… — Гермиона, моё сердце, моя душа, весь я — это принадлежит тебе. Я весь твой, от самого начала и до самого конца. Я клянусь быть с тобой. Я найду тебя в любом лабиринте, выведу с любого мрака, только дай мне шанс. Если ты позволишь, то я буду с тобой до самого конца, — он достал с кармана маленькую бархатную коробочку белого цвета, а в ней — невероятно красивое золотое кольцо. — Выходи за меня замуж. Она заметила, как его глаза заблестели из-за выступивших слёз, но и её карие глаза защипало. Дрожь пробила всё тело, а сердце начало вырываться из груди. Каждое слово Рольфа было пропитано искренностью. В душе зародилось какое-то новое, до этого момента вовсе незнакомое чувство, и казалось, что на спине прорастали самые настоящие крылья. Так должно было выглядеть счастье Гермионы Джин Грейнджер, но далёкий девичий голос кричал где-то из-под завалов, что это не её жизнь. Девушка смотрела на кольцо, но в голове поднимался настоящий ураган из мыслей, и каждая новая была мрачнее другой. Тот силуэт из темноты пытался прорваться к ней, цепляясь за крылья и обливая их кровью. — Я согласна, — тихо выдавила Гермиона, позволяя Рольфу надеть кольцо ей на палец. В этот миг она согласилась не только стать женой человека, который безмерно любил её, но и согласилась открыть двери настойчивому безумию. Теперь у неё не было сомнений в том, что она сходила с ума. И что-то внутри умоляло её попросить помощи, хотя бы у кого-то, но Грейнджер отмахнулась, наивно полагая, что сможет справиться сама. Она не хотела слушать голос той девушки, сидящей в запрете среди каменных скал, которая приговаривала одно и то же. — Ты не справишься… Уже ведь пыталась. Остаток вечера они провели в гостиной на первом этаже, обсуждая мелкие детали предстоящей церемонии. Гермиона игнорировала голоса в своей голосе, пытаясь сосредоточиться лишь на голосе Рольфа, а после усталость взяла верх над ними. Парень подхватил её на руки и понёс в спальню, пока девушка начала засыпать прямо по пути к кровати. Плотно зашторенные окна и едкий запах сигаретного дыма. Гермиона осмотрелась вокруг, прикасаясь тонкими пальцами к пыльным поверхностям рабочего стола и маленького кофейного столика. Эта квартира была ей знакома. Раскрытый блокнот, что валялся на диване, скомканный серый плед и ваза без цветов — это всё ведь принадлежало ей. Девушка заглянула в соседнюю комнату, всё так же осматриваясь по сторонам. Единственным источником света были двери, ведущие на балкон. На улице была весна. — Апрель, — улыбнулась Гермиона, заметив на балконе нежные бутоны белых цветов. — Это же Анемона… Цветы, влюблённые в ветер. Она откуда-то точно знала, что Анемона на языке цветов — это искренность, надежда и радость. Ей эти цветы были очень важны, потому что были подарены важным человеком. Из глаз хлынули горячие слёзы, а девичьи крики в голове становились с каждым мгновением всё громче. — Ты же знаешь, кто тебе их подарил, не так ли? — послышался тихий мужской голос. — Ты знаешь гораздо больше, Грейнджер… Ты помнишь больше, чем думаешь. Гермиона схватилась с кровати, задыхаясь от нехватки кислорода. Её всю трясло, а тело покрылось холодным потом. Она начала искать правой рукой рядом с собой Рольфа, но простынь была холодной, и никого не было. Её лёгкие сжались до предела. Правый бок снова начал больно жечь, левое предплечье, казалось, что просто кровоточит, а крики внутри разрывали мозг. Гермиона сползла на пол, закрывая уши руками и качаясь со стороны в сторону. Осточертевший и очень ядовитый аромат полевых цветов проникал под кожу, отравляя каждую нервную клеточку. Грейнджер буквально чувствовала, как холодные руки тьмы утаскивали её в пыточную камеру, но сил сопротивляться не было. — Остановите эту боль! — взмолилась девушка. — Остановите кто-то эту боль! Я прошу вас! На ней не было ни единого живого места, к которому можно было прикоснуться, чтобы не причинить смертельную боль. Она могла поклясться, что чувствовала, как кто-то по-живому резал ей бёдра, руки и грудь. Ледяные прикосновения лезвия ножа не давали ей возможности отключиться, а острые осколки стекла вспарывали живот. Гермиона сплёвывала слюну на пол, потому что та по вкусу напоминала ей горячую кровь. — Это нельзя забыть! — кто-то прорывался к ней из недр души. — Открой глаза, Гермиона! Посмотри на меня! Изношенное девичье сердце то и дело замирало от беспредельной боли. Гермионе казалось, что она проделала невероятно огромный путь, но по факту, она продолжала сидеть на полу у кровати, зарывшись в волосах. Каждая новая мысль, что всплывала в воспалённом сознании девушки, начинала терзать её с новой силой, хотя казалось, что больнее уже быть не могло. Она горела заживо. Она переживала это уже не в первый раз. В её венах уже давно не было крови, там была раскалённая лава, а Гермиона начинала в голове обратный отсчёт, перекрикивая чужие голоса. Боль была настолько невыносимой, что заставляла ходить по тонкой черте между жизнью и смертью. — Остановите эту боль! — она кричала, что было сил. Комната внезапно залилась ярким нежно-голубым светом, а из Гермионы вырвалось какое-то облако. Заплаканные карие глаза не могли сфокусироваться на том, что это было, но силы в ней попросту закончились. Она провалилась в обыденную и тихую темноту, к которой уже успела привыкнуть. Грейнджер лежала без сознания у кровати, пока её патронус преодолевал тысячи миль, чтобы добраться к тому человеку, у которого девушка так отчаянно просила помощи. Сила её боли была равна энергии тысячи солнц — равна тому, чтобы позвать на помощь, когда в твоих венах уже давно нет магии. Она помнила этот кабинет при каждом из его прежних владельцев. Во времена Квирелла тут было мрачновато и как-то пыльно. Когда его занимал Локонс, стены были оклеены его портретами. Гермиона усмехнулась про себя, вспомнив о том, как все девушки Хогвартса таяли при виде самовлюбленного лжеца. Придя к Люпину, почти наверняка можно было увидеть какое-нибудь диковинное Тёмное существо в клетке или аквариуме. При самозванце, выдававшем себя за Грюма, кабинет был набит разнообразными инструментами и приспособлениями для раскрытия тайных козней. И вот гриффиндорка стояла посреди пустого кабинета Защиты от Тёмных искусств, пока весь Хогвартс спал. Даже портреты перестали перешёптываться между собой, уйдя на покой до первых солнечных лучей. — Доброй ночи, Гермиона, — у неё за спиной появился знакомый силуэт. — Я очень взволнован твоим письмом. Что случилось? — Здравствуйте, профессор, — гриффиндорка медленно повернулась, но не решалась посмотреть в глаза мужчине. — Мне нужна Ваша помощь. — Конечно. Что случилось? Сердце громко забарабанило в груди, а ладони вспотели. Она начала сомневаться в том, что поступила правильно, когда решила написать письмо с просьбой о встрече Римусу, но больше никому не могла поведать о своей проблеме. — Я больше не могу вызывать Патронус, — совсем тихо протянула Гермиона. — У меня просто не получается. — У тебя что-то случилось? — Люпин сделал шаг к ней, но Грейнджер инстинктивно отпрянула назад. — Ты расскажешь мне? — Нет. Я просто хочу знать, как можно снова вернуть свой Патронус. — Самое светлое воспоминание… — Нет! — вскрикнула Гермиона. — Нет больше никаких светлых воспоминаний. Нет больше ничего светлого, профессор! Она снова начала плакать, а низ живота ныл из-за непрекращающейся боли. Гермиона чувствовала дрожь в ногах, но пыталась держаться из последних сил, чтобы не рухнуть на пол. Ей так хотелось верить в то, что в ней осталось хоть что-то от света и добра, пусть это будет хотя бы Патронус. — Существует легенда, — начал Римус, не отводя глаз от своей бывшей ученицы, — что волшебник в силах вызвать Патронус не только с помощью светлых воспоминаний, но и под натиском боли. Считается, что когда боль внутри приравняется энергии тысячи солнц, то волшебник сможет вызвать Патронус с просьбой о помощи своему самому близкому человеку. Я в эту легенду не верю, потому что никогда ничего подобного не видел. Мне кажется, что это из разряда сказок… — Что же, спасибо за помощь, — Гермиона направилась к двери. — Если ты нуждаешься в помощи, то я… — Нет! До свидания, профессор. И кто бы мог тогда знать, что это не простая легенда? Сначала в ней плескалась ненависть, что была равна энергии тысячи солнц, которая крушила на своём пути всё подряд. А теперь сокрушающей была её боль, которая стала просто неподвластной. Её выдра, которая так много лет не появлялась, мчалась в унылый и грешный Лондон к человеку, которого Грейнджер не должна была помнить, но ведь её душа ничего не забыла. Даже под самым сильным Обливиэйтом Гермиона знала, что во всём белом свете был только один человек, способный её принять и протянуть руку. — Помоги мне, Гарри! Останови эту боль…