VIOLENCE INSTINCT

      POV Йен.              Вес каждого слова, сказанного Норвудом, тяжёлым грузом ложился на сердце. Грел и разрывал чёрную душу Синигами одновременно. Значимость подобных откровений из Его уст — неизмерима. Чувства Пса для Хозяина — поистине бесценны. Настолько, что не хватило бы никаких в мире слов, чтобы это выразить.       С тёплым внутренним трепетом, совершенно застыв и едва уловимо дыша, Пантера слушала исповедь любимого Зверя, внимая каждому слову. Рычащий голос Норвуда оживляющими вибрациями и наплывами мурашек разливался по замёрзшему изнутри телу, окатывал мягкими волнами тепла вплоть до продрогших конечностей; согревал заиндевевшее нутро пламенем, к которому Йен сейчас стремился, как утопающий к спасательному кругу.       Моменты, описанные Псом с каким-то по-особенному пронзительным чувством, яркими картинками вспыхивали в сознании Хищника. Он помнил всё так же чётко и ясно, с первой их встречи. С того самого момента, как впервые посмотрел в эти невероятные глаза и подумал, что никогда ещё не видел такого взгляда. Уже тогда в нём было столько эмоций, жизни и необузданного Пламени, которые в дальнейшем раскрывались день за днём с большей силой, что это просто сбивало Сальваторе с толку…       Он смеётся, и этот искренний смех самым мягким и приятным теплом трогает чуткий слух Пантеры, невольно заставляя большую хищную кошку внутри осторожно и тихо мурчать, несмотря на полное осознание своего шаткого положения в данный момент.       Чувственный жест Пса, пропитанный звериной нежностью, вызвал новую волну мурашек, пустившую согревающие импульсы по мраморной коже Синигами. Он инстинктивно прижался сильнее и смелее, подался навстречу пылкой ласке Блэка. Крепче прильнул к непоколебимой спине О́ни, не оставляя никакого лишнего расстояния между ними, желая всей кожей ощущать Его природный зной и силу каждой мышцы налитого мощью тела. Так близко, чтобы Зверь чувствовал, что сердце Хищника, сдавленное сейчас цепями вины, отчаяния и страха, всё ещё бьётся только ради Него.       Изливать в словесную или какую-либо другую форму чувства, которые лишь совсем недавно сумел осознать и, в конце концов, принять, — очень непросто. Хищник, бо́льшую часть жизни прозябающий в холодной Тьме, прожорливой чёрной дырой пожирающей всё внутри него, но познавший и тяжесть потери близкого человека, и весь мрак беспросветного одиночества, — до сих пор не привык чувствовать. Понятие «любовь» теперь неразрывно ассоциировалось в сознании с одним единственным человеком, однако…       Что такое вообще «любовь»? Как возможно описать всю полноту чувства, которое сам едва ли способен понять? Чувства, стирающего все границы и принципы, меняющего законы бытия, искажающего пространство и время. Превращающего одного единственного человека буквально в центр чертовой Вселенной. Чувства, толкающего на любые, даже самые безрассудные и дикие поступки ради того, кто стал смыслом существования… Но вот парадокс: стоит твоему Смыслу исчезнуть, уйти, оставить — и не останется Ничего. Даже не тьма, не мрак, не бездна, а лишь совершенно пустое, безжизненное, сплошное Ничто.       И это чертовски страшно.       Но также Любовь — это бой. И Синигами сейчас на этом поле боя — последний оставшийся в живых воин. Смертник, который не отступит и будет биться до последней капли крови. Несмотря ни на что.       — Когда впервые тебя увидел, подумал, что никогда не встречал… таких людей, — охрипший голос Пантеры звучал глухим рыком где-то возле уха Зверя. — Долго не понимал, что происходит. Видел, как смотришь на меня, и не понимал, почему… На меня ещё никто и никогда так не смотрел.       Тихо рыкнув, Хищник легко прикусил зубами мягкую мочку. Правая рука прохладными подушечками пальцев спустилась ниже, впитывая очертания стальных кубиков пресса Зверя.       — Поразил ты меня. Уже тогда. Даже после того боя на ринге. После того, как чуть не убил. Захотел сделать тебя своим «телохранителем», лишь бы держать рядом с собой. Приручить, узнать.       Йен порывисто выдохнул и по-кошачьи ткнулся носом в горячую шею Норвуда, чуть ниже уха. Бархатистый голос Пантеры, совсем тихий, но оголённо честный, прохладным дыханием ложился на раскалённую кожу Зверя. Хищник, прикрыв тяжёлые веки, с любовным удовольствием вдыхал терпковатый запах любимого мужчины, отчаянно наслаждаясь Его близостью. Не покидало когтями скребущее душу предчувствие, что это продлится недолго.       — Начал догонять, что «что-то не так», только в Стамбуле, — тяжёлый выдох, обозначающий, как непросто даётся ронину признание. Предательски дрогнувший голос усилием воли выровнялся, постепенно переходя на низкий шёпот: — Перед тем, как ты вернулся бухой и набросился на меня, приснился сон. С тобой, в том душе, в бункере. Всё было почти так, как и тогда, но потом я тебя поцеловал… По-настоящему, с желанием. Вот только очень долго не мог осознать, что это все-таки значит… Той же ночью приходил к тебе, пока ты спал. Пытался бороться с этим ощущением, этой тягой непонятной.       Немного отстранившись, Синигами медленно поднял тускло серебрящийся взгляд, чтобы заглянуть в прекрасные глаза любимого Демона. Прямо, не скрывая ничего, полностью открыв ему душу — уже на всех возможных уровнях.       — Не привык я чувствовать, понимаешь? Не умел. До тебя вообще не знал, что способен на такое. Что могу… полюбить. И что не смогу жизни без тебя представить. Сказал бы мне кто подобное ещё с какие-то полгода назад, я бы рассмеялся и покрутил пальцем у виска, — бледные уста на короткий, едва заметный миг тронула горькая, болезненная усмешка. В глазах колким импульсом блеснуло отчаяние, но тут же сменилось решительным теплом. Голос Пантеры налился силой и обрёл уверенность: — Когда ты свалил из Стамбула, я сорвался за тобой не из какого-то там чувства долга или чести. Места себе не находил, потому что не понимал, что происходит. А когда узнал, понял, что не могу позволить тебе там умереть. Должен защитить.       Воспоминание о моменте, когда он сорвался в бездну ради того, чтобы спасти Блэка от западни вшивых узкоглазых крыс, всколыхнуло задремавшую внутреннюю Тьму. Глубокая чёрная пропасть, что следовала за теми событиями, до сих пор отдавалась внутри грудной клетки тягучим мертвенным холодом. Йен опустил голову ниже, к плечу Зверя, едва коснувшись дыханием горячей ключицы и понизив голос до тихого, откровенного полушепота.       — И когда ты исчез потом, всё смысл потеряло. Пусто было без тебя, будто что-то внутри выдрали.       Синигами замолчал, не поднимая потухшего взгляда к чёрным кострам огненных глаз О́ни. Капкан, сжимавший полумертвое сердце полюбившего Бога Смерти, не ослабевал. Давил нутро с упорством безжалостного убийцы, вытягивал силы. И казалось, что ещё совсем немного, и всё это тепло внутри — Его тепло — исчезнет. Медленный, тяжёлый вдох.       — Я не знаю, как нужно и как правильно любить, Норвуд. Но люблю тебя. И ради тебя готов на всё, — категорически честно, непоколебимо уверенно, несмотря ни на что. Выдох.              POV Блэк.              Блэк губкой впитывал каждое сказанное Им слово — с жадностью, задействовав все клетки слуховых рецепторов. Поступающая информация обволакивала размеренно бьющееся воинское сердце, расправляла лёгкие, чувственным теплом оседала в желудке и жалостливым эхом отдавалась в черепной коробке. Пёс закатил глаза в опиумном наслаждении — хотелось знать больше, утопая в рокоте Его речи. В ответ на лёгкий укус и скользящее прикосновение к тверди живота Норвуд инстинктивно плотнее вжался лопатками в торс Йена. Звериный стан, вновь расплавившийся под магическим воздействием Хищника, всколыхнулся мягким изгибом — податливым, откровенным. Мужчина откинул опустошённую короткостриженую голову на покатое плечо ронина, ухом с алчным упоением следуя за любовной глубиной голоса. Демон, недавно парализующий своим оскалом, теперь со всем эмоциональным рвением сливался с возлюбленным. Согнув левую руку в локте, брюнет потянулся пятернёй к шёлку густых тёмных волос. Цепкие пальцы медленно скользнули в пряди, перебирая с обманчивой нежностью, а затем своенравно натягивая. Покладистое собачье ворчание теребило голосовые связки О́ни, шумно вдыхающего до боли полюбившийся запах.       Его запах, источающий весь пыл Чувства; аромат глубокой раны, нещадно кровоточившей под напором тяжеловесной честности.       Упоминание сна растеклось на губах неоднозначной улыбкой, вобравшей в себя озорство, благодарность за признание. И горечь утомления от осознания, сколько всего требовалось преодолеть ради, казалось бы, обычной близости, необходимой обоим. Под ложечкой предательски посасывало — Норвуд чувствовал, что это лишь начало. Однако с Ним прирученный Зверь готов идти до Конца.       Серебро взгляда, мерцавшего светом далёких одиноких звёзд, встретила доверительная преданная ширина зрачков, разлившихся в глазах Демона обсидиановыми зеркалами. Без лишних слов — Блэк смотрел с былой теплотой, от которой щемило в груди; смотрел прямо, но без норовистой дерзости, с кротостью, присущей привязавшейся псине.       Люди так не любят. Привязанность вкупе с неуправляемой силой Чувства трансформировались в нечто необъяснимое, неподвластное человеческому существу.       Он убьёт за Него. Умрёт за Него. Отдастся Ему — покорно и своевольно. И заберёт Его, поскольку знает, что он также всецело посвятил себя служению неуправляемому Демону.       Горькая усмешка до скулежа кольнула утихшее нутро. Норвуд, всё ещё удерживающий волосы Хозяина в особой ласке вялой хватки, приблизил возлюбленного к себе и жарко слизал проявившуюся эмоцию с хладных губ. На вкус — подтаявший лёд и подслащённая полынь. Угли чернеющего взгляда вспыхнули с диковатым сочувствием. Рядом с Синигами Блэк — воплощение эмпатии, ранее чуждой загрубевшему волчьему нутру.       Боль Йена Сальваторе — это боль самого Норвуда.       Терпеливо дождавшись окончания таинства покаяния, Пёс пропустил сквозь расслабленные пальцы струящиеся мягкие волосы самурая, проехался костяшками по кости скулы.       — Посмотри на меня, — жгучий шёпот.       Верхние фаланги соскользнули на острую линию овала лица возлюбленного. Задержавшись на подбородке, брюнет приподнял голову Владельца, заставив взгляды столкнуться. Природный огонь Зверя охватывал Бога Смерти с мощью проклятой Любви — сжигающей заживо, терзающей. Но вместе с тем — до безумия нужной, разгоняющей кровь по жилам.       С приоткрытых губ срывается палящий выдох:       — Я рядом.       Температура О́ни согревающим весом тянется в пасть озябшей Пантеры. Норвуд целует Хозяина — успокаивающе, нежно, показывая, на что способно ручное нутро, познавшее любовь своего бога.       — Тоже ни черта в этом не смыслю. Но мы продолжим вместе разгребать любое дерьмо, — рокот, обволакивающий глотку согревающим сиропом, вытесняющим колебания прожорливой Тьмы. — Вместе, понял? Потому что я тоже люблю тебя.       Пятерня опустилась на горло, изуродованное пастью и когтями буйного Пса, и невесомо сдавила его. Блэк обнажил зубы. Пульс Хищника колотит шрам на ладони. В волчьем оке вспыхнул колдовской костёр. Подавшись вперёд, мужчина сомкнул клыки на ушном хряще возлюбленного, впиваясь в него люто, обжигая привычными болезненными ощущениями, тем самым подтверждая сказанное ранее. Повадки Зверя — странны, непредсказуемы. Взрывной темперамент — черта, с коей Йену Сальваторе придётся мириться до последнего вздоха.       Если отвечаешь взаимностью на чувства Демона, значит, добровольно приносишь себя в жертву.       Изнурительно медленно поднявшись на ноги, за глотку утягивая Синигами за собой, принуждая опуститься на колени перед восставшим вервольфом, Норвуд с необузданной резкостью оторвался от уха любимого. Дьявольский угольный взгляд — злобный, забивающий трахею незримой сажей и источающий вулканическое марево. Порыв глубинного чувствования утонул под гнётом ощеренной обиды — Пёс так просто не прощает. Никогда и никого. Чем дороже человек, тем болезненнее ощущается груз ошибки; тем выше цена раскаяния.       — В ближайшие дни чтоб не смел подходить ко мне, понял? Дистанция — три метра. Нарушишь — убью, — голос в очередной раз сорвался на грозный рёв — Бес не шутит. Пальцы предупредительно сдавили шею и тут же разжались, грубо отпихнув Хозяина от себя. О́ни замахнулся — разрезая воздух с чудовищной скоростью, Зверь наотмашь ударил Йена. Звонкая пощёчина унизительно подпалила бледную кожу, распекая её до пульсирующей красноты. В дьявольских глазах — любовное отвращение.       Облегчённо выдохнув, Блэк размял плечи и хрустнул затёкшей шеей. Стоит выпустить пар — дышать сразу становится легче. Непреложная истина, мать её. А Демону отыграться просто необходимо, иначе накопившаяся ярость сожрёт его с потрохами. Брюнет вскочил на деревянный настил и, бросив пристыженную Пантеру за спиной, неспешно двинулся в сторону душевой — необходимо устранить последствия ночи. Липкость в заднице раздражала.       — А, да, забыл сказать, — брюнет застыл и кинул на Сальваторе изничтожающий взгляд через плечо. — Ещё раз увижу рядом с тобой хоть одну блядь — прикончу обоих. Без разговоров, смекаешь?       Глухо рыкнув, Пёс удалился, оставив после себя призрачный смог и облако пепла, застилающего глаза.       Огонь способен не только ласково греть, но и уничтожать до кокетливой белизны костей.              POV Йен.              Сила всеобъемлющего Чувства Синигами крепла под жаром Его рук, разгоралась до бескрайних масштабов от тепла неугасимого пламени в Его глазах, стирала любые барьеры, сомнения и боль.       Он рядом — это главное. Всегда будет главным.       Тяжесть совершённой ошибки ещё долго будет давать о себе знать, Йен отчётливо понимал это, и всё же… Демон никогда его не оставит — это чувствуется в жёсткой ласке его прикосновений, в рычащей глубине родного голоса, в тихо тлеющих углях тёплого взгляда.       «Вместе».       Оплавленное серебро глаз Бога Смерти стремится к адской бездне О́ни. Он всем телом и притихшим нутром потянулся навстречу, не оказывая никакого сопротивления обжигающей холодную кожу хватке раскалённых рук.       Но любые поступки и решения всегда имеют свои последствия. Сальваторе, как никто другой, давно усвоил и понял этот закон жизни.       Короткий миг — тепло глубокого чувства любви в глазах Норвуда сменяется опасной жгучей обидой, оставляющей на податливом сейчас сердце Пантеры болезненные ожоги. Гордость уязвлённого Зверя несгибаема. Но даже в своём гневе и ненависти Он прекрасен ровно настолько, насколько прекрасен в любви, страсти и любой другой доступной ему эмоции. Каждое чувство в Нём горит диким, своенравным, неукротимым огнём; огнём, покорившим холодную одинокую душу Синигами навечно.       Ужаливший щеку внезапный удар на секунду выбил Хищника из равновесия, заставляя ошарашенно уставиться на вмиг озверевшего Демона одичалой кошкой. Он ожидал, наверное, чего угодно, любого удара и любой ответной боли за содеянное, но не такого — не унизительной пощёчины в роли высшей степени отвращения и презрения за проступок.       «Заслужил».       Стальной капкан вины вновь сильнее сдавил грудину. Брошенные в спину слова Зверя въелись в подкорку и поставили окончательную точку в тяжёлом разговоре. Хищник не смеет и думать, что когда-нибудь захочет видеть рядом с собой кого-либо, кроме Него.       Йен горько усмехнулся, когда Блэк скрылся за тонкой дверью дома. Краснеющий след от сильной пощёчины всё ещё нещадно палил холод бледной кожи. Ради того, чтобы любимый Демон был рядом, Синигами готов на всё.                     POV Блэк.              Четыре дня — столько потребовалось Норвуду, чтобы переварить произошедшее и унять разрушительную ненависть по отношению к своему Смыслу.       Блэк демонстративно не разговаривал и отказывался от пищи, приготовленной Йеном; ночевал в соседней комнате, но дожидался, пока Хозяин уснёт, украдкой пробирался к нему, ревностно согревая, и через какое-то время уходил. Пёс увеличил физические нагрузки, часами пропадая на тренировках вне дома, — лишь бы Его морду не видеть. Кулаки так и чесались «подправить» самурая.       Однако с каждым днём искусственно созданная разлука обгладывала кости замерзающего нутра. Ненавидеть Его стало больно — настолько, что Блэк практически не спал, довольствуясь лишь парой часов тяжёлой дремоты. Неглубокий сон то и дело разрывали мысли, от которых стыла магма крови. Одичалым животным приходилось наблюдать за Хищником, дабы убедиться в его сохранности.       Утром пятого дня Зверь сам сократил выстроенную дистанцию. Алеющий морозный рассвет подтолкнул Демона, пришедшего к пониманию: дальше игнорировать любимого максимально глупо.       Пламенеющей тенью пробравшись в комнату, где спал Сальваторе, Норвуд опустился на колени перед футоном. Найдя опору в руках, Пёс склонился над Синигами, пожирая его голодным взглядом. Рывок — брюнет обжёг уста Йена кратким поцелуем и прильнул к его груди, прижавшись лбом к сердцу Воина.       — Соскучился, — виновато прорычав, Блэк покосился на Пантеру и, расслабившись, растянулся рядом мирно ворчащей собакой. О́ни уткнулся носом в изгиб шеи Хищника. Левая рука легла на мрамор грудной клетки. Волны природного жара разбивались об одинокие льдистые скалы любимого, переполняя его зноем.       — Пар всё ещё нужно выпустить. Боюсь, если не отпизжу тебя, могу ненароком шею свернуть, — подтянувшись чуть выше, Оками томно выдохнул и широко вылизал пространство за ушной раковиной Владельца. — Например, когда трахаться будем.       Ладонь, лежавшая на груди, плавно съехала вниз, огладив массив кубиков пресса. Не думая останавливаться, Норвуд позволил себе проскользнуть пятернёй под эластичную резинку хозяйских боксеров и дотронулся до ствола плоти, подушечками пальцев лаская вязь венок.       — Вставай. Совсем загибаюсь без драк, — выдрав руку из-под хлопковой ткани белья, Демон оттолкнулся от ложа и одним рывком поднялся на ноги. Пасть растянулась в уже привычном оскале — не угрожающем, но азартном: — Заплатишь мне таким образом за свой проёб.                     POV Йен.              Течение дней замедлилось, словно воды застывшей под оковами льда зимней реки. Йен чувствовал себя словно подвешенным в невесомости без близости своего Зверя — тот, хоть и был относительно рядом, держался на значительном расстоянии, выстроив между ними незримую железобетонную стену.       Хищнику же ничего не оставалось, кроме как уважать его решение, принять заслуженное справедливое «наказание» и просто ждать. Несмотря ни на что, он всё же понимал Блэка. И тепло любимого Демона в нём, пускай и приглушённого на время ядом обиды и гнева, не угасало ни на миг, оставляя надежду неубиваемым сорняком упорно жить на просторах выжженной пустыни нутра Пантеры.       С головой погрузившись в изнурительные тренировки едва ли не от рассвета до заката, Йен терпеливо ждал. Самоуничтожающие мысли, плотно засевшие в мозгу и мерзким червём постоянно точившие черепную коробку, можно было на какое-то время изгнать только ощущением веса рукояти клинка в ладони. Но токсичный, до тошноты и изжоги мерзкий осадок от собственной глупейшей ошибки неутолимо разъедал внутренности Хищника даже тогда.       Тяжелее всего противостоять этому состоянию становилось ночью, когда предстояло оставаться в бесконечном мраке и полнейшей тишине наедине со своими мыслями, выгрызающими душу. Тьма окружала ослабленную Пантеру, заползала внутрь, пыталась затопить целиком, даже когда вымотанное физическими нагрузками тело невольно проваливалось в тяжёлый сон без сновидений.       Но тогда, в одну из ночей, сквозь густой морок забытья Хищник наконец ощутил Его близкое и жизненно необходимое присутствие — Зверь согревал своего Хозяина даже теперь, несмотря ни на что. Был рядом, тихо, безмолвно, переступив даже через гордость и злость. Огонь любимого Демона разгонял промозглую Тьму своим светом и дарил замерзающему Синигами силы двигаться дальше.              ***              На четвёртый день утомительных тренировок и слишком сильно ощутимого в логове двух хищников напряжения, сгустившего, казалось, даже воздух, Йен решил хотя бы ненадолго сменить обстановку.       Норвуд же пропадал часто — уходил куда-то, не сказав ни слова, исчезал иногда на долгие часы. Сальваторе злился, не зная, куда и зачем он уходит; переживал, когда Пёс подолгу не возвращался, и готов был сорваться за ним в любой момент. Но в нынешней ситуации мог лишь молча терпеть, до скрипа сцепив зубы, и каждый раз дожидаться прихода Блэка, притаившись в темноте за порогом дома незаметной тенью. Соблюдать поставленное Им беспрекословное условие и дистанцию было порой мучительно тяжело, но всё же необходимо.       Несмотря на игнорирование со стороны Зверя, Йен посчитал своим долгом не исчезать молча и покинул дом, оставив на видном месте посреди кухонного стола краткую записку:       «Прогуляюсь немного. До вечера буду.»       Пускай Норвуд и злится, пускай даже и ненавидит Хищника — всё же не равнодушен. Безопасность любимого человека имеет весомое значение даже в самые сложные времена. Всегда. А в том, что Зверь его любит, Йен был уверен безоговорочно.              ***              К началу ноября приближение зимы к просторам Хоккайдо стало явственно ощущаться в холодном свежем воздухе. С гор вдалеке, покрытых дымкой густого морозного тумана, в долину всё чаще спускался снег, покрывая остывшую землю тонким белым покрывалом и коркой инея по утрам и ночам. Немногочисленные жители постепенно вымирающей, отдалённой от цивилизации и словно застывшей в далёком прошлом деревушки сворачивали работы на полях и прятались по домам, закутываясь в тёплые одежды и отапливая традиционные жилища обычными печками. От них над крышами низких одноэтажных строений вяло струился сизый дым, уплывая к поросшим хвойным лесом склонам величественных гор, растворяясь в окутанных холодами высоких кронах где-то на полпути к заснеженным вершинам.       Йен неспешно брёл от убежища в сторону густеющего леса, по дороге, больше напоминающей широкую тропу, настолько нехоженую, что местами она даже поросла жухлой травой и совсем терялась в зарослях низкого кустарника. Посильнее натянув на голову широкий капюшон утеплённой куртки, мужчина просто шёл вперёд, почти не глядя вокруг и целиком погрузившись в свои мысли, хоть целью прогулки и было изначально как раз-таки наоборот отвлечься от гнетущих дум.       День. Два. Три. С каждыми прошедшими сутками становилось всё невыносимее. Жизнь с Блэком на расстоянии, искусственно выстроенном им же самим, без возможности к нему приблизиться или хотя бы заглянуть в глаза, становилась нестерпимой, болезненной пыткой. Смешно, но железная воля самурая медленно сгибалась под тяжестью разлуки с любимым Зверем, ставшим неотъемлемой частью его самого. Подсевший на тепло Норвуда Блэка, как наркоман на иглу, Йен с титаническим трудом справлялся без дозы необходимого «наркотика». Хотелось плюнуть на всё, подойти к Нему, коснуться, обнять. Даже с риском быть действительно убитым разъярённым Демоном. Плевать. Жар его прикосновений и пламенный взгляд прямо в душу, даже пропитанный жгучей ненавистью, стоили любого риска.       Спустя час или около того, поглощённый внутренними терзаниями Хищник неожиданно вышел к концу тропы, что упиралась в высокие деревянные П-образные ворота на самой окраине леса, покрытого сыростью холодного ноябрьского дня. Тишину в этом забытом богами месте нарушали лишь еле слышные завывания ветра, пробирающего до костей, да отголоски птичьего щебета, доносившегося из лесной глуши.       От двухметровых врат, представших перед взором Синигами, обветшалых под неумолимым течением времени, так и веяло ощущением настоящей древности — судя по виду, строению было не меньше сотни лет, а то и намного больше. Это были ворота «тории» — широко известный во всём мире символ синтоистских святилищ, своеобразный вход на территорию духов, обозначающий границу между двумя мирами, человеческим и божественным. В это, по крайней мере, верили японцы, в своё время построившие на территории Страны восходящего солнца огромное множество подобных храмов, больших и маленьких, роскошных и скромных, всенародного и местного значения. И в каждом таком храме, как считалось, обитал свой «ками» — божество, тесно связанное с местом расположения конкретного святилища. Самые древние из таких построек были основаны более двух тысячелетий назад.       Словно заворожённый, Синигами застыл перед вратами, окидывая взглядом старинное сооружение и широкую тропу, вымощенную потрескавшимся от старости гладким камнем. Дорожка вела непосредственно к самому святилищу, «дзиндзя». Не очень большое, но вместе с тем по-своему величественное, словно окутанное туманом легенд и древности, деревянное здание храма в традиционном японском стиле виднелось вдалеке, в конце пути, что японцы называли «сандо» — дорогой паломников. На этот путь люди ступали для того, чтобы почтить божество, обитающее на алтаре святилища.       Немного помедлив, Йен пошёл дальше, пересекая черту человеческого мира и ступая на территорию местного духа, по верованиям — полноправного владельца окружающих земель. В давние времена, когда люди ещё действительно верили всем легендам и почитали традиции, такие святилища посещали для того, чтобы завоевать расположение божества, попросить о помощи, здоровье, богатом урожае. Если ками будет доволен, земля станет процветать, а болезни и невзгоды обойдут местных жителей стороной.       В современности же посещение подобных храмов стало редкостью. По крайней мере, этот дзиндзя, к которому совершенно случайно вышел Сальваторе, на первый взгляд казался совсем заброшенным.       Медленным шагом мужчина пересёк территорию двора храма, бесшумно ступая по усыпанному опавшими листьями «пути паломников». Вход в святилище оберегали комаину — мистические каменные стражи, похожие то ли на собак, то ли на львов. Один с разинутой пастью восседал на постаменте по левую сторону от широкой арки входа в здание храма; другой скалился ровным рядом сжатых клыков на таком же возвышении справа.       Йен остановился перед широкими ступенями у входа в «хондэн», как называлось главное строение святилища, в котором обычно и располагался алтарь самого ками — место священное, по обычаю закрытое для входа простым людям.       Вдруг до чуткого слуха Пантеры донёсся посторонний звук со стороны храма, похожий на тихий мужской голос, напевающий какое-то подобие песни — тягучей и печальной. Будто пело само божество, обретя в этом старинном месте человеческий облик и голос. Едва уловимое пение доносилось не изнутри хондэна, а, скорее, снаружи, из-за заднего фасада здания. Ведомый любопытством случайный посетитель местного святилища не задумываясь двинулся в сторону источника этого звука.       Обогнув главное здание дзиндзя, по узкой каменистой дорожке Йен вышел на пространство позади него, что-то вроде заднего дворика, и застыл как вкопанный. Там, где заканчивалась вымощённая камнем дорога, раскинулась в нетронутой природной красоте просторная поляна, окружённая со стороны леса лишь редкими соснами и вечнозелёными криптомериями. В центре поляны, ограждённый традиционными верёвками «симэнава» на низких деревянных столбиках, возвышалось волшебно красивое и очевидно очень старое дерево — завораживающий невероятно насыщенными, кроваво-алыми красками увядающей листвы японский клён. У японцев считается, что в ноябре, перед самым приходом зимы, природа последним усилием раскрашивает красной палитрой именно листья клёна момидзи. Такой ярко-красный цвет бывает только на самых «поздних» деревьях, листья которых будут падать на снег.       Это же дерево, скорее всего, является местным «синтаем» — вместилищем самого ками, некой святыней, о чем свидетельствует внушительная ограда из крепких «ограждающих верёвок»: такими верёвками обычно огораживают самые важные объекты на территории храма, либо крепят к ним, чтобы указать на святость и чистоту.       Синигами замер, уставившись искренне поражённым взглядом на покрытые алыми листьями широкие ветви момидзи, даже забыв на какое-то время о ранее услышанном пении, которое и привело его сюда. Чернильные ветви почти такого же, как этот клён, Древа Смерти на груди убийцы внезапно обожгли кожу могильным холодом, требовательно напоминая о себе.       Йен Сальваторе никогда не верил в Бога или любые другие высшие силы и не почитал ничьих божеств. Но бывают ли такие совпадения? Или всё же случайности не случайны? И в таких местах, овеянных самым настоящим духом древности, давние легенды способны обрести реальные силы?       Не сразу заметив, что находится здесь не один, Хищник невольно вздрогнул и обернулся, услышав негромкий кашель со стороны здания храма. Там, прямо на широких деревянных ступенях, ссутулив узкие плечи, расположился сухощавый старик, по виду почти такой же древний, как и это святилище. В покрытых старческими морщинами высушенных руках он сжимал какую-то деревянную фигурку и нож для резьбы по дереву, а тускло блестящие мудростью долгих прожитых лет узкие глаза с лёгкой снисходительной улыбкой смотрели на незваного гостя, нарушившего уединение.       — Прости, что нарушил твой покой, старик, — опомнившись, Йен коротко поклонился старцу, следуя японской традиции, и вновь повернулся к священному дереву, окидывая крепкий ствол каким-то растерянным взглядом, будто всё ещё не веря собственным глазам, не в силах оторваться от кажущегося каким-то наваждением зрелища. — Я зашёл сюда случайно.       Шелестящий старческий смех раздался в ответ, и голос, сухой, как опавшая листва под ногами, проговорил, медленно вытягивая слова:       — Стоит ли называть случайностью то, что сами духи привели тебя в это место, странник?       Синигами обернулся, непонимающе посмотрев на странного человека. Тот был одет в самую обычную одежду, самой непримечательной, обыкновенной внешности, как любой другой японец преклонного возраста из той же деревушки в долине. На какое-то мгновение холодный взгляд Йена ненароком встретился с тёмными глазами усеянного глубокими бороздами морщин худого лица.       — Я не верю в духов, старик.       — О, если бы духам было дело до того, верим мы в них или нет, мир бы уже давно раскололся на части, мой мальчик, — дед вновь негромко рассмеялся, возвращаясь к вырезанию фигурки, кажется, какого-то животного. Нож умело скользил по дереву, ловко срезая лишнее и роняя стружку под ноги мастера. При этом старик продолжил говорить себе под нос, будто бы сам с собой, а не со странным потерянным незнакомцем, от которого так и веяло каким-то нечеловеческим холодом: — У тебя в глазах холод и боль, юноша. Если духи привели тебя в это священное место — значит, на то у них были свои причины.       «Холод и боль, говоришь?»       — Я причинил сильную боль очень дорогому мне человеку, — сам до конца не понимая, зачем он рассказывает это какому-то странному старику у древнего заброшенного храма в полнейшей глуши, Йен медленно развернулся и подошёл ближе к ступеням, задумчиво наблюдая за точными движениями инструмента в морщинистых руках.       — Нарочно причинил?       Проницательный взгляд водянистых глаз на мгновение коснулся бледного лица незнакомца. Светлые радужки Хищника — чистый арктический лёд. В глубинах холодного взора — горькая тяжесть вины, давящее осознание ошибки и чернота его и чужой боли, ставшей своей собственной.       — Некоторую боль порою необходимо причинить, — сухой тягучий голос старца нарушил повисшее молчание спустя несколько минут, — для того чтобы понять, что для тебя важнее всего, к примеру. Или же — чтобы усвоить уроки жизни… Боль учит нас жить.       «Важнее всего…»       Синигами медленно поднял серебрящийся задумчивый взгляд к ярко-красной, точно настоящая кровь или самое жаркое пламя, плавящее любую сталь, кроне священного момидзи.       — Что для тебя значит этот человек? — негромко прошелестел странный старик, неспешно вырезающий из дерева фигурку японской небесной собаки.       Йен ответил уверенно, не задумавшись ни на миг:       — Всё.                     ***              Домой он вернулся поздно, спустя четыре часа после своего ухода, когда на улице уже начало темнеть. А на следующий, четвёртый день молчания и игнорирования со стороны Блэка, Йен снова отправился к святилищу в горах, только теперь уже осознанно и целенаправленно. Что-то будто тянуло его туда неведомой силой, которой он не стал противиться.       Старика на том же месте уже не оказалось, однако на широких дощатых ступенях храма теперь лежали, словно ожидая прихода Синигами, усыпанные алыми опавшими листьями две скрещённые тренировочные катаны, искусно вырезанные из прочного дерева.              ***              Зверь пришёл к нему на рассвете пятого дня. Йен этой ночью почти не спал, а ощущение тепла Блэка, приближение которого он почувствовал заранее, вовсе прогнало любую сонливость в один момент.       Холодную кожу Синигами обожгло долгожданным жаром любимого О́ни, и он сразу же инстинктивно потянулся ему навстречу. Короткий поцелуй сорвал тихий выдох облегчения с бледных уст; ласково коснувшись горячей шеи Пса прохладой жестковатой ладони, Йен тихо прошептал, заглядывая в мирно тлеющие костры чёрных глаз:       — Мне тебя очень сильно не хватало.       Каждое прикосновение Норвуда после этих четырех суток одиночества теперь словно разгоняло в жилах Хищника застывшую кровь. Зной любимого Зверя согревал окоченевшую Пантеру изнутри, вливал силу и жизнь в замёрзшее тело, вызывая блаженную дрожь и мурашки на мраморной коже. Потеплевшее серебро взгляда Синигами мерцало мягким ожившим светом в ответ на Его чёрный огонь. Звериная ласка любимого Демона пробуждала нутро от долгой комы и учащала ровное дыхание ронина, заставляя желать большего. Всего и сразу. Но Его слово сейчас — закон.       Йен как-то лукаво усмехнулся в ответ на азартный оскал Пса, и в глазах тут же вспыхнула опасная дьявольская искра.       — Хорошо, — медленно поднявшись с футона и не отрывая хищного взгляда от Блэка, Синигами выпрямился во весь рост, широко расправил плечи и плавным круговым движением размял затекшую за ночь шею. Низкий голос Пантеры ласкал слух Зверя мягким, точно мурчащим бархатом: — Только в этот раз всё будет немного иначе.       Отвернувшись, он отошёл в угол комнаты и достал из нижнего выдвижного ящика дубового комода две деревянные тренировочные катаны, обёрнутые в плотную ткань. Те самые мечи со ступеней святилища в горах — своеобразный подарок, оставленный Йену странным стариком с проницательным взглядом и умелыми руками искусного мастера.       Синигами сжал рукоять одного меча рукой, привыкшей к тяжести настоящей катаны; но, несмотря на совсем другой материал, этот деревянный клинок легко и удобно ложился в ладонь. Приблизившись к Норвуду, он протянул ему второе, в точности такое же оружие, едва заметно улыбаясь одним лишь уголком бледных губ:       — Согласен?