Земли богов и чудовищ

Темнота не дала Хелен подсказки насчёт того, была в Адливуне ночь или же над царством льда и снега уже наступило утро, но очевидно было одно: в дверь её номера постучали. Вставать не хотелось, измученное слишком активными перемещениями тело молило оставить его среди одеял, да и нос, торчащий наружу, докладывал хозяйке о том, что в помещении прохладно. Ни о какой бодрости говорить тоже не приходилось, но, приложив немного усилий, принцесса Фидеса всё же заставила себя встать и подойти к двери. – Это я, прости за беспокойство. Могу войти? – Джер? – сказать, что Хелен удивилась – это ничего не сказать. Шутка ли: парень, который нравится, заявился среди ночи. Раньше, чем фантазия унесла её в неведомые дали, девушка только каким-то чудом увидела, что незваный гость серьёзен как никогда. – Я сяду тут? – выдвинув из-за стола обитый шкурами пуф, сел на выбранное место Джеронимо. Хелен устроилась на кровати, закутавшись в покрывало: – Что случилось? – Я не знаю, как сказать, – он выглядел растерянным и замолк на некоторое время, гладя прорезавшиеся на руке перья. – Много же у тебя их наросло. Помочь удалить? – Нет, я ... – поднялись на неё водянисто-голубые глаза, – Я больше не буду так делать. И... я принял решение вернуться в Чрево. – Что? – Хелен на секунду показалось, что из номера выкачали весь воздух, – Это... Это из-за Анубиса? Я знаю, что ты ответственный, но ты не должен сваливать всё на себя! – едва сдержав крик, громко зашептала принцесса Фидеса, – Нашли дурака! И… и у тебя сямисэн сломан, а... А как же дядя Эр и тётя Молли? И… мы? – Хелен, – его улыбка была грустной, – Это место зовёт меня. Каждая клетка в моём теле буквально вопит о том, чтобы её вернули в Чрево. Даже когда я ел сегодня, я с трудом одолел свою порцию, не потому, что невкусно, а... Я не знаю, как это объяснить, честно. Просто чую сердцем, что это моё. И сямисэн не играет роли, я способен к этой магии. Чучуна прав, она плескалась во мне с рождения, и… Вот оно. Моё предназначение. Ты понимаешь? – Нет. Нет, не понимаю! Отказываюсь! – львиные когти впились в ткань одеяла, – Я не могу вернуться, сказав, что тебе понравилось тут больше, чем дома, и ты типа взял и остался, найдя своё место в жизни! – Хелен... – Что «Хелен»?! Я уже восемнадцать лет как Хелен! – не стерпела она, скалясь, – Не смей ко мне подходить! Вставший был юноша замер, покорно опустив руки, и снова вернулся на прежнее место. – Да, ты права. Я не прикоснусь к тебе, обещаю. На самом деле... Послушай, твои родители и наше окружение, и... – он помедлил, – Ты тоже, наверное, думала, что мы с тобой в один прекрасный день будем вместе, но правда в том, что... – Джеронимо взъерошил, а затем снова пригладил волосы, – Ты всегда была моим другом, Я... не уверен, что вообще когда-нибудь влюблялся, знаю лишь, что это особенное ощущение, гораздо больше того, чем я испытываю, думая о тебе. Сердце девушки пропустило удар, и где-то внутри разверзлась пропасть. – Я должен был сказать тебе раньше, гораздо раньше, но до последнего надеялся, что, быть может, во мне зажжётся этот огонь, и я смогу сделать тебя счастливой – ведь ты как никто заслуживаешь счастья, Хелен, ты прекрасный чело... – Хватит. Юноша осёкся, столкнувшись с ней взглядом. – Я всё поняла. Можешь больше не распинаться, – принцесса Фидеса заползла в пещеру из одеял, словно смертельно раненое животное. – Мне правда жаль, я... – Не извиняйся. Просто уходи, ладно? – она крепко сжала челюсти, чтобы не расплакаться и не сделать ситуацию ещё патовее, – Хочешь остаться здесь – вольному воля. Скажу, что не смогла притащить тебя силком. В конце концов, это твоя жизнь и твой выбор. – Хелен, – судя по звуку шагов, он обошёл кровать полукругом, но девушка накрылась с головой, чувствуя, что слёзы уже предательски прорвались наружу, стекая по переносице на правую щеку, – Прошу, ответь... Мы с тобой всё ещё друзья? Она тихонько выжала из себя «угу» и крепко зажмурилась, чтобы вместе со слезами из горла не вырвались ещё и рыдания. Кажется, Джеронимо, помявшись, пожелал ей доброй ночи, какая ирония. Когда дверь за юношей закрылась, Хелен снова прокопала «полынью» во внешний мир, сворачиваясь в позу эмбриона и обнимая себя руками. Должно быть, впервые в жизни ей захотелось вернуться в утробу матери, чтобы не чувствовать ничего, кроме тепла и смутных звуков внешнего мира, когда-то давно бывших для неё лишь затейливым, но при этом лишённым смысла фоном.