Разделённые. Книга вторая

      — Это никуда не годится. Тебя убьют, — Леонардо опустил толстую обструганную палку и смотрел, как Рафаэль медленно, тяжело поднимается на ноги. Он был насквозь мокрый от снега; взгляд, тяжёлый, горячечный, так и впился в ниндзя. Дышал быстро, хватая ртом воздух; от разгорячённого тела шёл пар. Весь задний двор был истоптан, местами снег оказался разметён до мёрзлой земли — там, где падал Рафаэль. Нужно было заканчивать упражнения. С хулиганом творилось что-то неладное. С каждым новым выпадом, с каждым броском он становился всё рассеяннее; удары слабели, концентрация внимания падала. Леонардо это серьёзно беспокоило.       На его слова хулиган только бросил:       — Спасибо за оптимистичный прогноз.       — Это не прогноз, — хмуро отозвался ниндзя. — Это — констатация факта. Давай закругляться, Раф. Хватит на сегодня. Ты ещё нездоров. Сходи к Донателло, я хочу, чтобы он тщательно отслеживал твоё самочувствие.       — А тебя не интересует, чего я хочу? — уточнил Рафаэль.       — Не сейчас, — непреклонно отозвался синоби. И, смягчившись, добавил: — Не упрямься. Мы понятия не имеем, какие последствия может иметь сыворотка. Если ты помнишь, на базе никого в живых не осталось. А то, что ты в относительном порядке — на мой взгляд, заслуга Майка. Хорошо, что он догадался уложить тебя спать.       — Едва не проломив мне череп, — сварливо отозвался хулиган.       — Ты прекрасно знаешь, почему это произошло, — без упрека заметил Леонардо, подходя. Положил руку на плечо Рафаэля. Тот промолчал, но на мгновение ему показалось, что ладонь брата весит килограмм двадцать. Ему было тяжело, Раф не мог обманывать сам себя. С ним что-то произошло после этого мерзкого препарата, и он не знал, сколько ещё продлится предательская слабость и заторможенность реакций. Но последнее, чего ему хотелось — идти к Донателло и признаваться в своей уязвимости. До тех пор, пока у него не было слабых мест, Раф считал себя вправе постоянно цеплять учёного. Но стоило признаться пусть даже в физическом недомогании, и он как будто ставил себя в один ряд с предателем. Рафаэль и сам иногда ненавидел собственное тупое упрямство, которое искренне считал принципами. Но ничего не мог с собой поделать. Поэтому только покачал головой.       — Я не пойду к этому коновалу .       — Тогда нам придется отвести тебя силой, а это будет как минимум унизительно для твоей гордости, — сейчас ниндзя меньше всего хотелось играть с братом в поддавки. — У нас нет времени, Раф. Нет времени пускать всё на самотек. Это первое. И второе — ты нам нужен. Силы неравные, без тебя мы не справимся. Я хочу, чтобы ты вернулся в строй.       — И никто, кроме этого паршивого труса, не может привести меня в порядок, да?       — Я думаю, что и он не может. Но помочь Донателло в силах. Пожалуйста, Раф. Не заставляй меня произносить то, что точно подействует на тебя. Я могу быть неплохим манипулятором. Причинить тебе ненужную боль и заставить испытать стыд, но ударить один раз и очень точно. Тебе потом будет плохо, и ты сделаешь то, что я прошу, но по принуждению. Оно нам надо? — Леонардо едва заметно усмехнулся.       — Вот как, — в глазах Рафаэля блеснуло веселье. — И ты мне это так спокойно говоришь? Признаёшься в том, что можешь мной управлять, мне в глаза? Это надо же было: родиться в семье бессовестных чудовищ…       — Одно из которых — ты, — парировал синоби. — Не нарывайся.       — Может быть, я хочу тебя спровоцировать, чтобы почувствовать свою власть над тобой, — теперь уже хулиган открыто улыбался, глядя на ниндзя. Но тот качнул головой.       — Сейчас у тебя ничего не выйдет. Пока что ты не имеешь надо мной такой власти. И это я тоже могу сказать тебе в глаза. Заметь: с удовольствием.       Рафаэль молча взглянул на него. А потом неожиданно ухмыльнулся. О чем думал в этот момент, догадаться было невозможно, но от его вида Леонардо не удержался, чуть-чуть сощурил глаза. Выкинуть брат мог всё, что угодно. В этом была его главная отрицательная для Лео черта: ни его, ни Майки просчитать до конца никак не удавалось. Хотя, кажется, иррациональность поступков была отличительной особенностью всей их семьи.       А хулиган, отвернувшись, зашагал к дому. По дороге столкнулся с Хамато Йоши, который вышел на задний двор, чтобы посмотреть тренировку. С вежливым полупоклоном мутант передал учителю свою палку, которой сражался с ниндзя.       — Это вам. Лео со мной скучно: он даже не запыхался. Можете хорошенько погонять его дубиной, ему не помешает. — И, склонившись к уху сенсея, доверительно прошептал: — Он обнаглел!       Японец не улыбнулся, но взглянул на Леонардо быстро и, как тому показалось, с любопытством. Принял самодельное оружие, направился к ученику, собираясь проверить комментарий его брата. А Рафаэль свернул за угол, поднялся по ступенькам, остановился на веранде, обивая ботинки и оттряхивая куртку от налипшего снега. Возле перил замерли Микеланджело и Эйприл, и Раф только кивнул им, поспешив убраться с глаз долой. Искренне не хотел мешать брату крутить свободную любовь.       Эйприл сидела на перилах веранды, прислонившись спиной к опорной колонне, накинув поверх куртки шерстяной клетчатый плед. Кажется, она обосновалась здесь надолго (по непонятной Майки причине). Дождавшись, пока Раф скроется в доме, Микеланджело склонился к ней, опершись руками так, чтобы девушка оказалась между ними. И деться ей было некуда. Он только вышел на улицу и ещё не успел сказать ей ни слова, хотя с утра ждал, пока журналистка останется одна. Но рядом с ней постоянно кто-то ошивался: то Джонс со своими деликатными нежностями, то давящийся словами, как утка — сухарём, Донателло. И только сейчас у Майки появилась возможность с журналисткой поговорить.       С ним что-то произошло. Микеланджело не получил ни одного замечания от братьев относительно своего поведения (если не считать Рафаэля, но тот всё-таки ни в чём его не упрекал). Но чувствовал, что он как будто стал кем-то другим. До тех пор, пока всё было хорошо — всё было хорошо. Логично, не правда ли? Пока Эйприл была целиком и полностью на их стороне, пока она строила ему глазки, пока выбирала его вместо Кейси, пока секретничала и делилась с ним мыслями — всё было хорошо. Но как только Майки понял, что у неё появилась тайна, направленная против них, что-то в голове перещёлкнуло. Сразу, мгновенно. Когда он услышал слова Шреддера, то не смог удержать лицо. Леонардо и Рафаэль по своей наивности и благородству подумали, что Микеланджело испытал удивление, обиду, горечь. Но мутант знал, что всё это было очень далеко от правды. Он испытал жгучую, первобытную ярость. И уже позже, анализируя свой порыв, понимал: окажись Эйприл рядом, подтверди она слова Шреддера, и мутант бы, возможно, размозжил ей голову. Пожалел бы об этом? Несомненно. Но потом. Позже. Майки был счастлив, что журналистка не подвернулась ему под горячую руку, что это оказался солдат клана Фут. Но понимал, что теперь, совершенно непредсказуемый, он стал по-настоящему опасен для окружающих и для себя самого.       Камилла почти постоянно присутствовала в его мыслях и памяти. Лежа на рассвете без сна, закинув руки за голову, он рассматривал возникающее перед закрытыми веками любимое лицо. С каким-то смутным смущением вспоминал, как был с ней нежен, бережен до неловкости. Как задавал этот идиотский вопрос: «Скажи, тебе со мной хорошо?» И шептал в темноте: «Я боюсь сделать тебе больно…» Он редко мог позволить себе быть уверенным, хотя изо всех сил делал вид. Тогда ему казалось, что всё обстоит так, как он себе нафантазировал. Но сейчас, внезапно повзрослев, Микеланджело оглядывался на свои поступки и слова с лёгким, презрительным сожалением. Стоило быть с ней грубее. Стоило показать, кто хозяин положения. Во всём, что случилось, в этом тотальном обмане Майки видел только своё собственное упущение. Он сам позволил поступить с собой так. Он слишком близко подпустил к себе людей. Этого нельзя было делать, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ещё несколько месяцев назад подобные мысли даже не пришли бы ему в голову. Доверие казалось ему нормой отношений. Но сейчас Майки знал — нет. Нет. Доверие — это величайшая награда, которую нужно заслужить, а раздавать — порционно, крошечными дозами, и далеко не всем, кто случайно оказался рядом. Пусть это «рядом» — даже его собственная постель. Секс, утренний кофе, ночные разговоры — это не признак того, что пора безоговорочно доверять.       Вся нежность исчезла из его мыслей. Вспоминая проведенные с Камиллой ночи, Майки думал о том, что нужно было не поддаваться ей. Ни за что на свете не поддаваться: ни словам, ни улыбкам, ни этим невероятным губам. Он только и думал, что хотел бы сейчас запустить пальцы в её жёсткие от лака волосы. Но не затем, чтобы трепетно, лаская, положить ладонь на её затылок. А чтобы намотать пряди на кулак, не давая ей вырваться, потянуть к себе, упиваться её губами до тех пор, пока он сам не пресытится. И не обращать внимания на её желания. Ни на что не обращать.       Фантазии с участием Эйприл Микеланджело тоже пытался спровоцировать. Он иногда играл с ней: мог коснуться пальцами, едва ощутимо. Мог, резко наклонившись, поцеловать плечо — даже сквозь свитер или рубашку, потому что знал, что это будет замечено. Мог уткнуться лицом ей в волосы, проверяя, как далеко она позволит ему зайти. Волосы пахли свежестью, холодным зимним воздухом, были шелковистыми, мягкими, и мутанту казалось, что он мог бы однажды увлечься ею. Честно пытался представить себе рыжую журналистку в постели. Но от этих равнодушных, мимолетных мыслей сердце не билось быстрее, кровь не разгоралась, не возникало желания. Не возникало до тех пор, пока не размывались черты Эйприл и не вставало перед ним точеное личико Камиллы. Выдыхая, Микеланджело в горячечном блаженстве закрывал глаза, а рука тянулась к ремню на военных штанах.       То, что случилось, перечеркнуло для него кандидатуру Эйприл раз и навсегда. У него хватило хитрости никому не сказать о том, что с ним происходило. Хватило актёрского таланта, чтобы изображать наивность, граничащую с глупостью. Хватило терпения разыграть радостную встречу и тёплый семейный завтрак. Но здесь уже Майки с азартом включился в новую игру «достань Донателло». Головой прекрасно понимал, что поступает плохо. Но неожиданно решил для себя, что его всё устраивает. Никто, кроме братьев (Рафа и Лео, разумеется), никогда с ним не считался. Никто не уважал его желаний и не слышал их. Майки понял, что больше не хочет слышать ничего о других. Хулигана он никогда бы не тронул, скорее бы согласился отрубить себе руку. Да и знал, что если Раф захочет себя наказать, то сделает это куда лучше окружающих (самобичевание, о котором остальные пока что только догадывались, похоже, было его коньком). Что касается Леонардо, то он был, пожалуй, единственным, рядом с кем Майки чувствовал себя защищённым. Не потому, что солдат особенный, нужный, редкий, еще какой. Просто потому что Лео — это Лео. Он почему-то проникся к братьям. Он добровольно встал на стражу их покоя и безопасности — в первую очередь. И Микеланджело был ему за это благодарен до такой степени, что без сомнения отдал бы за брата жизнь. А ещё он знал, что синоби никогда не попросит такой жертвы ни от кого из них.       Обдумывая то, что произошло, солдат никак не мог выбрать линию поведения с Эйприл. Проще всего было напугать журналистку, дав волю истинным чувствам. Но Майки был умен: он знал, что этот опрометчивый поступок может аукнуться в будущем. Журналистка была им нужна — пока что. Поэтому рвать с ней отношения тоже не следовало. И он решил импровизировать. Куда-то да вывезет. Выйдя на веранду, сразу увидел её. Некстати нарисовался Раф, но, умница, прошёл мимо, угрюмо кивнув. Мокрый от снега, явно не слишком довольный. Видимо, Леонардо успел ему хорошенько навалять. Майки подмигнул, дождавшись, пока брат скроется в доме. И обернулся к Эйприл.       — Как думаешь, о чем бы мне хотелось с тобой поговорить, — мурлыкнул он негромко, склоняясь к её уху.       Эйприл не отстранилась, не вздохнула, но заметно напряглась. И вяло отозвалась:       — Про мой треклятый дневник хочешь спросить. Или что-то сказать, не знаю. В любом случае, я готова объясниться и с тобой. Хотя уже подумываю, не собрать ли вас всех вместе для пресс-релиза…       — Почти, почти, — Майки тихо рассмеялся. — Хотел спросить, не я ли удостоился столь лестного отзыва. Потому что, если ты писала не обо мне, я сейчас скину тебя в сугроб.       — Тебя именно это волнует? — она скосила глаза на мутанта.       Лицо его было так близко, что Эйприл могла рассмотреть всё: и его кожу, оттенка чуть светлее, чем у остальных братьев, и поразительный цвет глаз. Уже давно девушка заметила, что рисунок радужки был поистине удивительным: светлый у зрачка, с желтовато-зелёной обводкой, доходящий до темно-голубого по краю. Журналистка считала Камиллу идиоткой: только за эти глаза нельзя было его предавать. В них можно было погрузиться, как в Бездну Челленджера . Но неизвестная Кам, видимо, банально не умела плавать…       — И это в том числе, — он уже сместил акцент, и штука приобрела двусмысленность, заставив Эйприл слабо улыбнуться.       — Мне придется тебя разочаровать, но я писала не о тебе.       — Вот как? — кажется, мутант действительно удивился. — И с кем же ты успела…       — А вот сейчас осторожнее, — Эйприл отстранилась, насколько позволяла опора веранды, и внимательно посмотрела на него. — Осторожнее в выражениях, ты можешь серьёзно и без повода обидеть меня. Я написала это после того, как была у вас дома и видела ваше вечернее чаепитие. То, как Леонардо накрывал на стол. То, как он на вас смотрел, разливая чай, следя, чтобы у каждого на тарелке оказалось любимое угощение. Так не смотрят на чужих, Майк, так смотрят только на тех, кто дорог. Он смотрел на вас именно с нежностью. Мне кажется… Мне кажется, Лео больше других рад обрести семью.       — Какие глубокие аналитические способности, — Микеланджело улыбался, но девушка видела, как настороженная темнота в его глазах сменилась привычным дурашливо-ласковым равнодушием. Да, ей льстили эти игры, но с некоторых пор девушка точно знала, что она безразлична Майки. Она чувствовала, угадывала, что их легкий флирт никогда ни к чему не приведет, хотя она и не ждала продолжения. Опасалась только, как бы не настало время неудобных разговоров. Но теперь больше не боялась их: было понятно, что ей никогда не придется отказывать солдату. Он ничего не попросит.       — Всё не могу решить, умная я или красивая, — небрежно отозвалась журналистка.       Микеланджело тут же растерял весь свой игривый настрой. Выпрямившись, весело рассмеялся, и О`Нил добродушно усмехнулась, наблюдая за ним. Оба обернулись, когда открылась дверь и на веранду вышел Рафаэль. В сухой одежде, в наброшенной на плечи поверх тёплого вязаного свитера куртке. Взглянул на них.       — Как же хорошо слышать смех, а не очередные планирования собственной смерти, — заметил он негромко. Подойдя, привалился к перилам; старое дерево заскрипело под его весом. — Не помешаю?       Вопрос был больше обращен к Микеланджело. Тот спокойно сгреб Эйприл, притягивая ближе к себе и не давая ей сопротивляться. Девушка рассмеялась, когда мутант удобнее перехватил её, поднял на руки и прижал к костяным грудным пластинам. Попыталась вырваться, но солдат как будто и не заметил, спускаясь с веранды во двор. Рафаэль с весёлым интересом наблюдал за происходящим. Эйприл забеспокоилась, смеясь и вырываясь, но Майки только крепче сжал объятия.       — Если ты мне будешь мешать, Раф, я вполне могу сделать так: закину её на плечо и унесу в свою спальню.       — Спальня там, — охотно подсказал Рафаэль, кивнув на дверь за своей спиной.       — Всё будет, — спокойно комментировал Микеланджело, идя по двору.       — Что ты делаешь?.. — вскрикнула Эйприл.       — У меня есть коварный план. Сейчас я кину тебя в ближайший сугроб, а потом ещё забросаю снежками. Когда ты окончательно вымокнешь и замерзнёшь, я отнесу тебя в ванну, чтобы потереть тебе спинку — уверен, не откажешься! А потом, как само собой разумеющееся, мы пойдём греться на диван в гостиной, предварительно оставив моих родственников за запертой дверью. Разумеется, обстановка будет располагать к тому, чтобы мы занялись любовью прямо на ковре…       — А если я против?!       — Ну, ты же не против? — Майки на всякий случай взглянул на неё. Засмеялся и легко, не дав Эйприл встать на ноги, опустил её за заснеженную землю. Не дав подняться, зачерпнул полные ладони снега, обсыпая подругу. Она вскрикнула, попыталась сбежать, но мутант не дал — перехватил её за талию, снова опрокидывая. Она обхватила его за шею, надеясь своим весом свалить с ног, но тот так легко вывернулся, что руки соскользнули. Оба хохотали, бросая друг в друга белые холодные горсти. Раф со слабой улыбкой наблюдал за происходящим. И тут заметил какое-то движение. Медленно повернул голову.       Двери сарая были открыты. Донателло и Кейси вышли на улицу, чтобы посмотреть, что происходит. Джонс только усмехнулся и вернулся обратно. Раф не знал, что за отношения у него и журналистки, но иногда молча поражался равнодушному спокойствию полицейского. То ли тот безоговорочно доверял подруге, то ли не видел в Майки серьезного конкурента. Хулиган на его месте уже бы панцирь с себя содрал от ревности. Но Кейси перестал воспринимать флирт между мутантом и любовницей всерьёз по никому не понятной причине. А вот Донателло… Мутант видел даже то, чего не было. Замерев на пороге, учёный медленно вытирал пальцы какой-то ветошью. И неподвижно, неотрывно смотрел на Эйприл. Раф отвернулся, пытаясь увидеть ситуацию его глазами. Обладая отличным воображением, наблюдал за происходящим как в замедленной съёмке. Рассмотрел и блестящие глаза журналистки, и пушистую копну рыжих волос, таких ярких на фоне белого снега. И веселящегося Майки, касающегося её куда чаще, чем это было допустимо. Касающегося её так, как может касаться тот, кто ни на что не претендует — открыто, без оглядки и стеснения. Рафаэль видел, что за действиями брата ничего нет. Но Донателло… Хулиган опустил голову, почему-то испытав смущение за поведение Микеланджело. Донателло наверняка казалось, что отношения между братом и журналисткой даже ближе, чем между ней и Кейси. Как ни странно, хулиган не испытал триумфа. Никакого «свершившегося отмщения» для него не было. Только смутная, неприятная жалость. Вот и учёный наступил на грабли под названием «любовь». Удивительные грабли, удар которых доставлял мучительные страдания и ни с чем не сравнимое наслаждение. Вздохнув, Рафаэль спустился с веранды и направился к Донателло. Сеанс визуальной пытки пора было завершать.       Микеланджело видел всё. И насмешливый взгляд Кейси. И наблюдающего за ними Рафаэля. И Донателло, замершего в немом, унылом недоумении. Он все глубже и глубже погружался в иллюзию, которую весьма удачно создавал солдат. Но Раф неожиданно покинул свой наблюдательный пост. Проходя, быстро взглянул на Майки, и тот различил во взгляде брата что-то вроде… жалости? А Раф, подойдя, негромко обратился к учёному, и тот нехотя последовал за ним в сарай. Солдат тут же свернул свою игру и протянул журналистке руку, помогая подняться на ноги. Та оглянулась. Увидела, как скрываются в проёме ворот Донателло и Рафаэль, быстро взглянула на Майки. И неожиданно даже для самой себя всё поняла. Оттряхивая с куртки снег, заметила негромко:       — Если всё так, как мне показалось, то это… подло.       Микеланджело замер. Посмотрел на неё. А потом лицо его приняло странное выражение. Таким журналистка никогда ещё его не видела. Глаза сощурились, а губы изогнулись в неприятной, кривой усмешке. Однако голос звучал спокойно.       — Что именно тебе показалось и что из того, что тебе показалось, ты считаешь подлым?       — Ты сделал это специально. Ты злишь Донателло. И используешь для этого меня. Только не могу понять, зачем?       — И как же я использую тебя? — обманчиво мягко поинтересовался мутант, доставая из сугроба плед и встряхивая его. На журналистку не смотрел, вроде как занятый делом.       — Я нравлюсь ему, я знаю. Он только в моём присутствии ведет себя смущенно и неуверенно. Домик маленький — я прекрасно слышу, как он общается с вами и как — со мной. И ты решил сделать ему больно. Устроить показательную порку, да? — голос звучал печально; она не обвиняла, только спрашивала. — Я понимаю, ваш брат это, наверное, заслужил. Но что бы ты сказал… если бы кто-то ради развлечения или наказывая тебя так играл с Кам? (Майки замер, а Эйприл негромко, но безжалостно договорила). Ты не замечаешь, но иногда называешь меня её именем. Когда твои мысли заняты чем-то другим, а я подхожу к тебе со спины, ты машинально говоришь мне: «Две минуты, Кам». Ты даже не помнишь этого, потому что она навсегда — в твоём сердце. Единственная женщина, которую ты представляешь рядом, для тебя только это — естественно. Прости, что говорю так. Но ты должен понять, что сейчас ты неоправданно жесток к чужим чувствам. Остановись, Майк. Ты не добряк, я уже давно это поняла. Хотя видит Бог, мне всегда хотелось узнать тебя другим, каким ты был тогда, когда считал себя счастливым. Но ты и не жесток настолько, чтобы уничтожить другого — вот так, расчётливо, с холодной головой.       — Когда считал себя счастливым? — он как будто услышал одну эту фразу. На мгновение возникло сильнейшее желание — накинуть на неё плед, как на канарейку, чтобы физически заставить замолчать. Почему-то произнесённое ею имя Кам — то, что Майк сам его неосознанно повторяет, — побудило его внутренне сжаться, как будто защищаясь от невидимого удара.       — Да. Потому что, несмотря ни на что, счастлив ты сейчас, с братьями. Оставь Донни. Я не могу тебя просить — просто права не имею. Но знай, что наказывать его так ты права не имеешь тоже. И Раф, в отличие от тебя, это понял, — она, дрожа от холода, отвернулась, направляясь в дом.       Последняя фраза заставила Микеланджело усмехнуться. Мгновенно всё встало на свои места, как будто сложилась картинка из миллиона разрозненных деталей. Или словно в тёмной комнате вдруг включили иллюминацию. Он обернулся, глядя ей в спину. Вспомнил всё: её рука, протянутая брату на лестнице. Взгляд, когда он, шатаясь, побрёл на второй этаж. Интонации. Слова. «Раф, в отличие от тебя…» Чаепитие с Леонардо было совершенно бредовой и явно отрепетированной, заученной ложью. А сейчас, в порыве обиженной откровенности обозначилась тщательно скрываемая правда. Был бы он тем, канувшим в Лету добрым и чуточку наивным Майки, он бы, разумеется, деликатно промолчал. Но сейчас даже не стал сдерживать себя. Негромко и уверенно произнес:       — А ещё он умеет быть нежным.       Эйприл обернулась; глаза гневно сверкнули. Щёки покраснели, и мутант подозревал, что вовсе не от холода. Солдат смутно удивился: такой он не мог её даже представить. Красивая, чёрт возьми. Когда сердится — особенно. Однако журналистка не позволила себе повысить голос. Ровно и чётко произнесла:       — А вот это уже совершенно не твоё дело.       — Собачье. Ты пропустила слово «собачье».       — Даже не имела в виду, — отозвалась она и, отвернувшись, взбежала по ступенькам веранды и распахнула дверь в дом.       Микеланджело стоял неподвижно, глядя на опустевший двор. Мыслями был далеко. Они как будто играли в телеигру «Любовь с первого взгляда» . Только как-то паршиво играли. Эйприл нравилась Донателло. Эйприл нравилась Кейси. Но сама Эйприл выбрала Рафаэля. Микеланджело нравилась Камилла, а Рафаэль прострелил ей голову. Рафаэль был верен погибшей много лет назад девушке из его отряда и в упор не видел всех остальных. Леонардо нравилась Карай, а Карай не нравился никто. Если бы Леонардо нравился Раф, ей-богу, проблем было бы куда меньше… Майки мысленно ругнулся, отмахнувшись от дурацкой идеи. Снова зачем-то встряхнул плед, как будто это могло привести в порядок внезапно образовавшуюся в голове круговерть. Накатила усталость. О`Нил никогда бы не сдала их Шреддеру. И теперь на это обозначилась очень веская причина. Все его подозрения, даже если они ещё оставались, улетучились. Стало горько. Он действительно затеял дурацкую игру. Надо было извиниться перед Эйприл. Перед Донателло — нет, ни за что, облезет. Но ему можно было смело посочувствовать.       В очередном любовном многоугольнике Микеланджело был явно лишним.       Глубоко вдохнув холодный воздух, пользуясь тем, что все остальные находились во дворе и в сарае, солдат заспешил в дом. Умение признавать свои ошибки — то, чего у черепахи было не отнять.