***
«Время(и)стекло. Протест против принятия поправки к конституции в Вирэе продолжается и охватывает новые города республики. "Любовь вечна, а вечность во времени", – слова Эрвина Смита, официального пресс-секретаря Вирэи, произнесенные им во время своего обращения с целью призыва граждан к борьбе с узакониванием рабства на территории республики и ставшие девизом демонстрантов…»
«… Во время мирной демонстрации в Вирэе были замечены подозрительные личности в толпе. Кадры попали в сеть и вызвали немало вопросов к властям республики. На записях, снятых на мобильные телефоны, видно, как люди в черных балаклавах забрасывают военных петардами, в результате чего ими было получено разрешение применить по отношению к демонстрантам силу и в случае необходимости открыть огонь. Экспертами было подтверждено, что записи не являются фейком. Существует несколько версий произошедшего, но главная из них – эта провокация была подготовлена самим правительствующим сенатом Вирэи в качестве акта устрашения и реабилитирующих обстоятельств для применения насилия по отношению к протестующим. Однако, произошедшее дало обратный эффект: все больше граждан республики стягивается на главную площадь в поисках справедливости. Может ли протест перерасти в государственный переворот? Обсудим с экспертами. В нашей студии…»«…прямо на центральной площади столицы Вирэи организован палаточный городок. Всех желающих угощают горячим чаем, раздают сухие пайки, предоставляют пледы. Расходиться демонстранты не собираются. Наш корреспондент с места событий…»
***
Майк приподнял полог и вошел в ставку с вопросом: – Леви не нашли? В ответ Зое лишь покачала головой. Она сидела за столом рядом с Эрвином, все внимание которого было сосредоточено на выпуске новостей на телефоне, однако мысли его занимали далеко не громкие заголовки. Майк присел на свободный стул. – Эрвин, может, немного поспишь? – осторожно спросила Ханджи, чуть поддавшись вперед, чтобы заглянуть в лицо друга, и положив свою ладонь поверх его. – Ты так уже больше пяти часов сидишь: не ешь ничего, не пьешь, почти не разговариваешь, все раздумываешь о чем-то… Леви найдется... – Ханджи, со мной все в порядке, – отозвался Эрвин, аккуратно отложив ее руку и поднимаясь с места. – Я знаю, где Леви, и знаю, что нужно сделать. Мне нужен Кенни, чтобы он связал меня с Ури Райссом. – Эрвин, что ты задумал? – спросил Майк, приглаживая усы. – Взгляд у тебя... недобрый. Пройдя мимо Захариуса, Смит молча похлопал товарища по плечу и вышел из палатки. Над столицей занимался рассвет, но это было не солнечное утро. Небо плотно застилали серые облака. Всю ночь шел снег и теперь, он хоть и утих, но все еще продолжал ложиться на землю, укрывая ее и крыши домов белоснежным ковром. Воздух был чистым и морозным. Эрвин, в пальто на распашку, прикурил сигарету и пошел вглубь толпы собравшихся людей. Обстановка была далеко не типичной для Вирэи: прямо в центре столицы расположился палаточный лагерь, в баках горели костры, собирая вокруг себя замерших, но не желавших отступать людей. Все спасались от холода по-своему: кто-то прыгал на месте, кто-то дул на ладони и тянул их к огню. Бесплатно разливали горячий чай и раздавали небольшие сладкие перекусы, пледы. – Эрвин, Ури на связи. Смит принял телефон у Аккермана старшего и, смотря на здание сената, сказал: – Мистер Райсс, обстоятельства изменились. Будем действовать по новому плану...***
Мистер Шмидт курил сигареты одну за одной и уже сбился со счету. И лишь факт того, что пачка просто-напросто опустела, заставил его остановиться. – Ваши действия, Зик, вышли нам только боком! Мятежники стали злее и их количество возросло! Никто не поверил, что эти люди в черных балаклавах – протестующие! – Демонстранты плохо организованны, и их ограничение к проявлению агрессии к представителям власти достаточно зыбко – всего лишь слова из обращения Эрвина Смита. Там в толпе каждый второй был и есть подозрительный. От кого угодно можно ожидать чего угодно. Я не вижу будущего и не мог предусмотреть, что кто-то все же заметит и будет снимать происходящее на мобильники. – А должны были! Они спорили так громко, что не услышали стука в дверь, но мигом замолчали, когда та прикрылась настолько, насколько это было необходимо, чтобы в щель смогла просунуть голову секретарша и заглянуть внутрь: – Мистер Шмидт, извините. Можно? Это срочно. Он сделал знак рукой, и она полубегом на полусогнутых ногах, стуча шпильками по паркету, поспешила к нему и нашептала что-то на ухо. Лицо мистера Шмидта и до того хмурое, потемнело еще сильнее: – Хорошо, Катерина, я сейчас подойду к телефону и поговорю, – сказал он девушке, после чего тот снова устремил недовольный взгляд на Йегера, – Зик, что за пленный у вас? – Очень ценный. Личный хронометр Смита. – Хорошо. Я должен отлучиться по поводу дочери. А вы пока выведайте у этого хронометра как можно больше ценной информации: всех организаторов и их количество, дальнейшие планы. – Конечно, мистер Шмидт. Будьте осторожны. Покинуть сенат сейчас будет… не простой задачей. – Не потчуйте меня своими словами поддержки, я в них не нуждаюсь. Я не стану дрожать в углу и прятаться от мятежников, как сточная крыса, – он набросил пиджак, а затем продолжил, наградив Зика прощальным строгим взглядом: – Не подведите меня снова, мистер Йегер. Машину подали прямо к подъезду сената. Когда двери открылись и показался консул, журналисты и протестующие тут же зашевелились и поддались к сенату, однако они были оттеснены солдатами. Орэля Шмидта окружал плотный конвой охраны, двое из которого поехали вместе с ним. Толпе пришлось расступиться и дать консулу дорогу. Мистер Шмидт сел в машину и без происшествий покинул центр столицы.***
Мари, порываясь уйти, скандалила и уже почти дралась с врачами и медсестрами, но те стояли грудью и не позволяли ей покинуть пределы больницы. – Мистер Шмидт, наконец-то! Лично главный врач, не обращая внимания на свою хромоту, как мог поспешил к консулу, стоило тому только показаться в холле в сопровождении телохранителей. – Что с Мари?! Вы новости смотрите?! Какого черта вы выдернули меня из сената в такое время?! – Из-за этого. Врач протянул мистеру Шмидту маленькую темную бумажку, оказавшейся снимком узи. Орэль взял ее двумя пальцами и внимательно начал изучать то, в чем он совсем не разбирался, сдвинув брови к переносице. – С вашей дочерью все в порядке, пожалуйста, не волнуйтесь. Она просто перенервничала после обращения Эрвина Смита и потеряла сознание. Ее увезли на скорой. Сейчас состояние Мари стабильно, но мы должны были убедиться, что ребенку ничего не угрожает. Мы сделали узи, на котором отчетливо видно, что... этот ребёнок... он... – Что?! Что с ребенком?! – С ним все в порядке, однако… Видите светлое пятно в этом месте? – он ткнул толстым пальцем в узи, а затем продолжил, кое-как подобрав слова: – Этот ребёнок... хронометр. Снимок выпал из рук мистера Шмидта и, планируя в воздухе, бесшумно лег на пол. Схватив главного врача за грудки, Орэль тряхнул его и заорал в лицо, заставляя втянуть голову в плечи и съежиться: – Где она?! Словно грозный бык, мистер Шмидт, раздувая ноздри, направился в указанном направлении. Голос скандалящей Мари он услышал на приличном расстоянии, а вот миссис Смит отца заметила не сразу, а только тогда, когда тот уже летел на нее с кулаками: – Папа! – полным ужаса голосом заорала Мари, пятясь назад, но мистер Шмидт настиг ее и схватил за горло и, чуть приподняв над полом так, что она еле касалась его носочками, припер к стене: – Чей это выблядок?! Чей?! – Па-па, – прохрипела Мари, цепляясь руками в его запястья в попытке ослабить хватку и судорожно болтая ногами в попытке ощутить землю, – мне нечем дышать... па… – Мистер Шмидт, пожалуйста, успокойтесь, вы ее задушите! Никто из врачей или медсестер не решался подойти. – С кем ты трахалась, шлюха?! Какой ублюдок тебя обрюхатил?! – Па-па... Мари вся покраснела. Взор глаз, наполненных слезами, начал затуманиваться. Хватка ее рук ослабла, а ноги перестали так бешено барахтаться… – Я! Это был я! Это мой ребенок! Ослепленный яростью мистер Шмидт не заметил, что рядом так же безуспешно пытался вырваться из цепких и сильных рук охраны Найл. Глаза Шмидта сузились, а затем резко распахнулись и в них сверкнуло нечто безумное. Он отпустил Мари, и та рухнула на пол, схватившись за горло и закашлявшись. Орэль перестал орать, голос его стал тихим, спокойным и… жутким: – Ты... А ты… кто?.. – Личный телохранитель миссис Смит. Она мой репетир, господин Шмидт… – Вот как… Мистер Шмидт подошел к сопровождавшему его охраннику, вытащил у него пистолет и без промедлений выстрелил несколько раз почти в упор. – НЕЕ(Е)Т!!! Мари истошно завопила так, что рядом стоящие схватились за уши, защищая свои барабанные перепонки. – Успокоительное, срочно! Она на коленях подползла к Найлу, тело которого трясло в предсмертной агонии. Дыхание Доука было судорожным, а амплитуда посекундно уменьшалась, сходя на нет. Найл захлебывался кровью. Мари, задыхаясь от слез, беспорядочно прикрывала дрожащими руками то одну, то другую дыру, оставленную пулями в его теле, но в глазах, устремленных на нее, уже потускла жизнь. Руки Мари были все в крови. Она, изуродованная истеричными рыданиями, согнулась пополам, без остановки невнятно бормоча: «ТынеумерТынеумерТыне...». Мари кричала, беспорядочно размахивала руками, отбивалась, но, преодолев сопротивление, врачам все же удалось сделать ей укол. Только после него Мари начала постепенно затихать, а после и вовсе уснула. Но слезы продолжали течь по ее щекам. – Приберитесь здесь. А об этом, – мистер Шмидт поднял снимок с пола и, чиркнув зажигалкой, поднес к огню, чтобы уничтожить навсегда, – никто не должен знать, если жизнь дорога. Это понятно?***
Ледяная вспышка от ушата выплеснутой воды привела Леви в чувства. Аккерман распахнул глаза, переводя сбившееся от шока дыхание. Во рту было сухо и стоял привкус железа. С упавших на лицо волос стекали капли. Свет с непривычки резанул по глазам, все вокруг плыло и не имело для Леви четких очертаний. Аккерман закрыл и открыл глаза еще раз, но лучше не стало – сфокусироваться на чем-либо было невозможно. Шею ломило так, что поднять голову было подобно пытке. Единственное, что не подводило, это слух – он отчетливо слышал, как кто-то неподалеку гремел чем-то металлическим. Леви сидел на стуле. Руки его оказались надежно связаны с таким старанием, что пальцы занемели, кровь в них поступала с трудом. – Проснись и пой. В глазах все еще двоилось, но элементарное Леви понять был в состоянии: он находился в какой-то комнате без окон. Из источников света – одна чересчур яркая трещащая лампочка прямо над его головой. Комната была захламлена непойми чем, мебелью и еще много чем по мелочи, из чего можно предположить, что это что-то наподобие кладовки, хотя это и не суть важно. В комнате было несколько человек. Все в военной форме. Кто-то грубо взял его за подбородок и сжал. У Леви зрачки сузились до точек, когда размытый образ человека напротив стал однозначным – это был Зик Йегер. Когда Зик увидел на лице Леви осознание, его губы сложились в неприятную ухмылку. У Аккермана на скулах заходили желваки, тело от макушки до пяток инстинктивно напряглось. Он оскалился. – Вот мы и встретились снова, Леви. Правда, теперь на моей территории. Будь как дома, но не забывай, что в гостях. Йегер отпустил лицо Аккермана. Из-под нависшей черной челки в Зика впивалась пара острых, как бритва, серых глазах, в которых читалось отвращение и ненависть. Но не страх. – Водички? Зик подошел к столу, но не к тому, что вскрывался в темноте, и взял бутылку, открыл ее и издевательски предложил Леви. Во рту стало еще суше, чем секунду назад, и Аккерман невольно тяжело сглотнул. Он продолжал хранить молчание и все так же угрожающе смотреть из-под сдвинутых к переносице тонких черных бровей, будто он вот-вот сорвется с места и вцепится в глотку. – Как хочешь. Зик, закинув голову, сделал несколько больших глотков. Леви проследил за движением его кадыка, а после почувствовал, как остатки драгоценной жидкости вылили прямо ему на голову. – Чувствую, конструктивный диалог у нас с тобой не состоится... – У тебя ко мне какое-то больное влечение? Че ты доебался до меня, как пьяный до радио? – огрызнулся Леви, гордо забрасывая голову назад, преодолевая ужасную боль в шее. На безупречно белой рубашке Зика тут же появились следы отлетевшей с волос Леви воды. Йегер посмотрел вниз, оценил свою опрятность и сделал несколько смахивающих движений. – И все-таки он говорит... Нет, я от природы любопытный. Много, чем интересуюсь. В детстве любил читать энциклопедии про динозавров, потом минералы собирал, модельки танков и самолетов, еще какую-то хуйню, даже не припомню с ходу… Так что не переоценивай себя. Но да, признаюсь, твое общество меня развлекает. Кстати, психических расстройств у меня нет, даже есть справка это подтверждающая. А вообще, все мы по-своему душевно больны, ты так не считаешь? – Понятно, ты просто ебанутый. – За базаром следи. – И че ты мне сделаешь? Пиздить меня будешь? Или лучше заебешь до смерти? Учти, с хуем во рту на твои вопросы отвечать мне будет не удобно. – Неужели ты планируешь мне на них отвечать? – театрально удивился Зик. – Даже не надейся. – Ты такой предсказуемый человек, Леви. Не то что твой дорогой Смит. Так о чем я… Ты получал когда-нибудь ладонями по ушам? Очень неприятно. Смотри-ка. Не успел Леви осознать происходящее, как резкая боль стиснула черепную коробку. В ушах загудело, и на несколько минут все звуки растворились в этом звоне. Аккерман, опустив голову, стиснул зубы до скрежета. Дальнейшие слова Зика доносились до его слуха так, будто он говорил на фоне гремящего скорого поезда: – Леви, я военный: много где побывал, много чего повидал. А еще я очень креативный человек, однако порой проявить весь свой потенциал не получается, как сейчас. Придется довольствоваться тем, что есть. Браун, развяжи его. Дезориентированный в пространстве Аккерман внешне не казался опасным противником, однако стоило Брауну приблизиться к нему и наклониться, потянувшись к веревкам, как Леви вцепился тому в шею зубами. – Сука, отвали от меня! Уберите его! Уберите! Еще двое подбежали на помощь, и Леви пришлось разжать челюсти. Браун отлетел на пол, держась за шею, сбито дыша и ошарашенно смотря на Аккермана. Леви сплюнул сгусток чужой крови на пол и из-под упавшей челки совершенно безумно посмотрел на Йегера, лицо которого потемнело. – Бешеный пес. Я научу тебя покорности, – устрашающе сказал Зик, растеряв весь свой веселый настрой. – Хули вы все вылупились? Обосрались какого-то отброса?! Развязать его! Для своей же безопасности к Леви не решились приближать в одиночку. Кроме этого, ему на всякий случай заткнули рот, однако это не смогло полностью обезопасить их: одному Леви заехал локтем по челюсти, второму наступил на ногу так, что отдавил несколько пальцев. И все же после нескольких ударов под дых Аккерман упал на пол и, с молчаливого согласия Зика, получил еще несколько хороших пинков по ребрам. – Тащите его сюда! Почти бесчувственного Аккермана взяли под руки и поволокли в самый темный угол. Ладонь Леви положили на стол. В руках Зика сверкнул молоток. Аккерман снова начал брыкаться, однако его держали сразу трое мужчин – вырваться было невозможно. – Посмотрим, как ты теперь запоешь, музыкант. Его очки сверкнули, и Зик замахнулся. Нестерпимая боль сковала руку, и Леви заорал и рыпнулся так, что всем троим державшим его пришлось приложить все усилия, чтобы он не вырвался. За первым ударом последовал второй. А затем третий. Зик превращал кисть Леви в кровавое месиво. Та же участь ждала вторую руку. Только боль и ничего кроме. Все было в крови: стол, одежда, лица. Аккермана колотило, каждая клеточка его тела била тревогу, а внутренний голос, надрываясь, кричал, что нужно бежать. Леви был на грани безумия. Удары молотка эхом отражался от стен и сливался с криками Аккермана в щемящую сердце песнь агонии. Леви оказался слишком сильным и не терял сознания… а жаль. Все, чего сейчас желал Аккерман, это просто утонуть во мраке, лишь бы чувствовать, как его кости дробятся в крошку снова и снова. В какой-то момент он перестал чувствовать вовсе. Под конец перед глазами все поплыло, а потом сознание Леви поглотила тьма. Спасительная тьма.***
Возвращался мистер Шмидт тем же путём, которым и покидал сенат. Ехать приходилось медленно, и пять минут пути превратились в час. Люди плотно обступали машину, с неохотой пропуская ее. Мистер Шмидт не смотрел в окно, но если бы обратил внимание, то столкнулся лишь с недовольными взглядами. Некоторые бросались на машину и стучали по окнам, требуя выйти и объясниться, но автомобиль был бронированным, двери заблокированы, а по обе стороны от консула сидели двое крепких мужчин, так что все недовольные оставались позади. Стекаясь в сердце столицы республики Вирэи, взбунтовавшиеся граждане были подобны клеткам единого организма, объединившимися и восставшие, чтобы искоренить поразившую организм заразу. Мистер Шмидт вышел из машины и его тут же взяли в плотное кольцо военные. Они сопроводили его до ступеней сената, и консул уже направлялся вверх по широкой лестнице к дверям, однако был вынужден задержаться из-за голоса, раздававшегося в рупор и с недавнего времени заставлявшего его в прямом смысле слова трястись от бешенства: – Граждане Вирэи! Я, Эрвин Смит, вновь обращаюсь к вам, чтобы рассказать об очередном произволе диктатора Орэля Шмидта по отношению к хронометрам… Мистер Шмидт обернулся. Он начал судорожно искать этого подлого предателя и нашел Эрвина Смита, стоящим на постаменте мраморной статуи, величественно изображающей героя Вирэи прошлых лет верхом на коне. Других возвышенностей, помимо этой статуи, на площади не было, поэтому выбор места обращения к гражданам пал на нее. На постаменте было достаточно места, чтобы Эрвин мог уверенно встать на него обеими ногами. Все телекамеры были направлены на него. Репортажи велись в прямом эфире. У мистера Шмидта кулаки сжались до хруста костей. Однако все, что ему оставалось, лишь слушать речи наглеца: если он отдаст приказ пристрелить его, то точно станет тираном и деспотом в глазах общественности и не задержится в кресле консула, хотя последние события и так ставили все под большой вопрос. И Эрвин это знал. И нагло пользовался в своих целях: – Не имея возможности добраться непосредственно до меня, диктатор Шмидт нашел способ ударить иначе: он удерживает в плену человека, которого я люблю и для которого являюсь репетиром. Его имя – Леви Аккерман. Он моя душа и причина, по которой я сражаюсь. По официальной информации задержанных в ходе мятежа нет, однако никто не видел Леви после того, как военные проявили агрессию по отношению к протестующим по приказу Орэля Шмидта, и никто не знает, что с ним. Я убежден, что Леви находится в плену. Я не могу позволить ему умереть в одиночестве мучительной смертью. Так же, как Леви не сможет жить без меня физиологически, я не смогу жить без него физически и морально… Орэль Шмидт, я предлагаю вам обмен: я вместо Леви.***
– Исключено! Он только этого и добивается: хочет сделать из себя и своего хронометра мучеников, принести свою «любовь» в жертву во имя «справедливости» и «высшей морали»! Это игра на публику, вы пляшете под его дудку! – перешел на повышенные тона Зик, забыв о манерах и приличиях. – Не желаю ничего слышать! Я обменяю этого никчемного хронометра на Эрвина! – Как вы не можете понять, мистер Шмидт, Смит работает на камеры! Уже одно это его заявление взволновало общественность, а если уж вы сыграете ему на руку, то его жертва станет настоящим достоянием! Он со своим ублюдком станет символом борьбы, поднимут дух сопротивления и сплотят мятежников! Он хочет общественного резонанса! – Насрать на дух, насрать на резонанс! – активно жестикулируя руками, ярился мистер Шмидт: – Я хочу увидеть, как этот подонок, которому я доверял, под которого я подложил единственную дочь, будет обоссанный и обосранный болтаться в петле, которую я лично накину ему на шею! – Если вы так поступите, то вы еще больший идиот, чем я думал! – сорвался Йегер, скалясь. – Слушай ты, – мистер Шмидт подошел к Зику и схватил его за грудки, – знай свое место. Я все еще чертов консул и будет так, как я сказал! Я дал тебе шанс, а ты все захерил с самого начала, так что не тебе рот на меня разевать и командовать, щенок! Мистер Шмидт толкнул его, и Зик по инерции попятился назад, больно врезавшись в подоконник поясницей. – Эй, вы там! Приведите сюда этого Леви. Обмен состоится сегодня же! – гавкнул мистер Шмидт, и подчиненные засуетились, словно муравьи. Зик, поправив покосившиеся на носу очки и рывком взяв накинутый на стул пиджак, направился к выходу: – Я не собираюсь участвовать в этом театре абсурда. Выход ему преградило двое военных. – Нет уж, ты останешься, капитан Йегер…***
Для Леви все было на грани яви и небытия, лишь боль была самой настоящей. Он смутно осознавал, что его взяли под руки и потащили куда-то, волоча ноги по полу. Аккерман более-менее очухался только тогда, когда ему кое-как перебинтовали руки: казалось, куда уж больнее, а вот сюда... Потом он снова отключился и очнулся только тогда, когда в нос ударил знакомый аромат с древесными нотками. Сердце сжалось, с губ сорвалось слабое: – Эр...вин... В ответ обнимающие его руки прижали крепче. Макушки невесомо коснулись губы. Последним, что донеслось до слуха прежде, чем все снова поглотила пустая тьма, стали тихие слова Эрвина: – Потерпи, Леви. Скоро все закончится.