Не совсем идеальное

За неделю до этого

Кацуки иногда казалось, что скрытой причудой Деку является умение переворачивать его жизнь с ног на голову. Казалось бы, всё прекрасно, всё идет своим чередом, впервые за долгое время ему начинает казаться, что он делает что-то правильное, что он наконец-то начал искупать то, что должен был уже давным-давно, что он наконец-то понимает, что происходит между ним и Изуку - и бам! Деку просто вытаскивает признание из задницы и обрушивает его на Кацуки как ни в чем не бывало. В мешанине чувств, которую вызывает его заявление, Кацуки хватает за первое и самое очевидное, что приходит ему в голову. Его не привлекают парни. Это то, что он знает наверняка. Конечно, Изуку ему нравился. Чисто эстетически. Кацуки – сын модельера в конце концов, он мог оценить красоту там, где её видел, ладно? Ничего гейского в этом не было. Тем более что Деку с тех пор, как он начал учиться в ЮЭЙ, с каждым днем становился лишь привлекательнее. Нет, его тело в средней школе тоже имело свою прелесть. Тогда оно было тонким, почти изящным. Кацуки мог случайно бросить взгляд или два в его сторону в раздевалке перед занятиями по физической подготовке. Тогда ему нравилось чувствовать себя более сильным на его фоне. Фарфорово-белая кожа, мягкие, слабые руки, еще не обезображенные шрамами, тонкая, почти девичья талия. Изуку тогда в целом был чем-то похож на девчонку, так что не было ничего странного в том, что Кацуки мог, стыдливо и испытывая потом отвращение к себе, раз или два передернуть на него. Он бы точно приударил за Деку, будь он на самом деле девушкой. Изуку не был, и, возможно, в какой-то степени это тоже сыграло свою роль в том, как отчаянно Кацуки пытался оттолкнуть его от себя в то время – это был еще один аспект его личности, который сбивал Кацуки с толку и заставлял сомневаться в себе. Теперь Изуку обладал привлекательностью уже совершенно другого рода. Его сила завораживала. То, с какой легкостью он мог поднимать тяжеловесные вещи, даже не используя для этого свою причуду, вызывало в Кацуки странное волнение. Он мог понять, почему многие девушки бросают тоскливые взгляды в сторону Изуку: в конце концов он представлял из себя удивительное сочетание откровенной мужественности с совершенно детской простотой. Сила, надежность и безопасность в одном футляре – и всё это раскрывается с совершенно новой стороны, стоит только увидеть этого парня в бою. В Изуку словно вселяется совершенно новый человек, бескомпромиссный и жестокий к врагам, если они посмеют угрожать невинным и близким Изуку. Бакуго понимал, почему люди могут влюбиться в Изуку. Это не значило, что может и Кацуки. По крайней мере это он уверенно заявил, когда Деку признается ему в своих чувствах. Изуку как всегда выбрал самый неудачный из возможных моментов. На носу у них важные экзамены, Кацуки вымотан тренировками, его отряд идиотов в последнее время был особенно раздражающим: Мина твердо решила, что она просто обязана пробиться через твердый череп Киришимы и завоевать его, поэтому строила планы один безумнее другого – потому что просто подойти и сказать ему всё в лоб было, вероятно, слишком скучно и неинтересно. И Кацуки к тому моменту был сыт любовными драмами друзей по самое горло. Последнее, что ему было нужно – это заиметь свою собственную. Кацуки и любовь? С Деку? Просто смешно – по стольким многим причинам. В конце концов, все его силы ушли на то, чтобы не взорваться и как можно более мягко объяснить Изуку, почему его признание полный абсурд и почему они не могут быть парочкой. Он не умел быть мягким, но ради Деку он всё равно пытался. К концу их разговора они остались друзьями, и Изуку шатко улыбался, несмотря на застывшие в глазах слезы, и Кацуки мог считать это успехом. Мог бы… если бы был полным идиотом. Когда задрот покинул наконец-то его комнату, Кацуки уронил голову на руки и протяжно застонал, чувствуя, как всё катится к чертям, а он в очередной раз теряет всякий контроль над своей жизнью. Сам того не желая, он в очередной раз ранил Деку. Прошло почти два месяца с того масштабного боя в Джакку и окрестностях, а Кацуки не мог избавиться от ощущения, что однажды он проснется только затем, чтобы обнаружить что Деку каким-то образом исчез. Время от времени у него возникали дурацкие фантазии о том, как Изуку оставляет всему классу письма, признаваясь в том, что он является владельцем ОЗВ, собирает вещи и просто исчезает в неизвестном направлении, отправившись на поиски исчезнувшего Все за Одного в каком-то сумасшедшем самоубийственном вигилантском квесте. Такие мысли каждый раз оставляли его с тяжелым чувством в груди, которое свербело и мучило его до тех пор, пока ему не удавалось увидеть Изуку, живого и здорового, и убедиться, что всё в порядке. Он никогда и ни с кем толком не говорил об этом. Не говорил, насколько хуже ощущалось то, что случилось тогда на самом деле. Не говорил о том, что он почувствовал в тот момент, когда пришел в себя и начал задавать вопросы об остальных, в первую очередь о Деку, и получил в ответ от одноклассников неловкое молчание и осторожные переглядки между собой. Идиотам не пришло в голову то, как он может истолковать их реакцию! Что черт возьми он должен был думать, если все они выглядели так, будто собрались на похороны?! К счастью, кому-то хватило ума наконец открыть рот и объяснить, что нет, черт возьми, этот идиот жив, но почему-то оказался единственным, кто до сих пор не пришел в себя. Те несколько дней, в течение которых Деку был этом своём подобии комы, отпечатались в сознании Кацуки будто размытые кадры кинопленки. После того как он в третий раз попытался вырваться из своей палаты и вломиться к задроту, они просто плюнули на всё, привязали его к койке и накачали снотворными, будто бешеную собаку, потому что он, дескать, обязан был отдыхать и вредил своему организму. Черт возьми, он просто хотел увидеть его своими глазами – прямо перед собой, не через стекло больничной двери! Блять, достаточно было знать, что Изуку живой, что он дышит, что его сердце, черт возьми, бьётся в груди, может быть прикоснуться, разве он так много просил?! В конце концов, он по крайней мере отчасти был ответствен за то, в каком состоянии находится этот задрот. Деку выглядел как дерьмо на следующий день. Фиолетовые круги под его глазами были такими же темными, как и те, которыми вечно щеголял этот пурпурный зомби, которого перевели в их класс – они особенно отчетливо выделялись на его бледном, замкнутом лице. Деку сидел в классе с совершенно вымотанными видом – глаза красные и слезящиеся, усталый и клюющий носом, то и дело рискуя врезаться лицом в собственную парту. Кацуки был готов руку дать на отсечение, что задрот едва ли вообще спал этой ночью. Он знал, что беззастенчиво пялится на задрота, но не мог ничего с собой поделать, и то, что Деку старательно не смотрел в его сторону, а в те редкие моменты, когда их взгляды пересекались, вздрагивал и отводил взгляд, никак не помогало ему успокоиться. Ненужные, нежеланные эмоции закипали в нем против собственной воли. Кацуки почувствовал, как задрожали его руки и быстро спрятал их под парту. Перед глазами вновь возникло бессознательное изломанное тело – завернутое в бинты и гипс, будто мумия. Вновь нахлынула паника, как в тот самый день, и Кацуки зажмурился и задышал ровно и глубоко, заставляя себя успокоиться. Всё в порядке, он жив, он не в коме – там, где Кацуки может его видеть. Он подождал, пока сердцебиение придет в норму и вновь открыл глаза. Тревога быстро сменилась злостью. На Деку, потому что он снова вредит себе. На себя, потому что он снова заставляет ботаника страдать, хотя с начала этого года дал себе обещание не делать этого больше. Но больше всего на Изуку, потому что… какого черта он вообще затеял всё это?! У них ведь всё так хорошо складывалось! Всё было так легко и понятно. Кацуки знал и понимал, что он должен делать. Он едва разобрался в том, куда он хочет двигаться и что обязан был сделать. А теперь?! Как ему быть теперь? Как Изуку вообще мог думать о таких вещах, как любовь, когда Кацуки до сих пор едва понимал, что вообще значит быть достойным другом?! Кацуки чувствовал себя беспомощным, и ненавидел себя за это. Эта была проблема того типа, которую он ненавидит больше всего. Та, которую он не может избить до полусмерти, потому что на кого ему вообще нападать в этой ситуации? На Изуку? Даже Кацуки понимал, что это лишь сделает ситуацию хуже. На себя? У него нет склонности к самоистязаниям, к тому же он сомневался, что это даст свои плоды. Фиолетовый ублюдок с мешками под глазами, впрочем, казался неплохим кандидатом, потому что у Кацуки чесались руки каждый раз, когда он видел Шинсо в очередной раз приклеившимся к боку Изуку. И Деку… Деку тоже начинает предпочитать его всем остальным одноклассникам. Кацуки едва мог это выносить. – Нормально ли ревновать друзей? – наконец-то не выдержал и спросил он в итоге. Мина, которой и был адресован вопрос, посмотрела на него как на диковинного зверя, когда Кацуки задал ей вопрос. – Ревновать к кому? – осторожно спросила она. Бакуго замялся, пытаясь подобрать слова. Он терпеть не мог иметь дело с чувствами и эмоциями. Говорить о них тем более! Но ему нужен был совет, чтобы понять, что делать дальше. – Не знаю, – выплюнул он раздраженно. – К другим друзьям? – сказал он, не особо вдаваясь в детали. Девушка задумалась и пожала плечами. – В принципе, вполне. Особенно если это хороший друг и ты привык проводить с ним время, а потом он начинает чаще зависать с кем-то другим, то почувствуешь себя обделенным. Мы говорим о ком-то конкретном? Я его знаю? С Киришимой у вас вроде всё в порядке, с Серо и Каминари тоже. – Это Деку. – Ладно, забудь всё, что я сказала – забираю свои слова обратно, – отрезала тут же Мина, меняясь в лице. – Чего, блять? – Кац, когда дело доходит до тебя и Изуку – понятия нормы не применимы в принципе. Я сомневаюсь, что даже команда опытных психологов – или даже психиатров – разберется, что между вами происходит, так что искать советов бесполезно – придется делать это самостоятельно. Она помолчала, прикидывая что-то, но затем её глаза загорелись от любопытства. – А к кому ты его ревнуешь? Кацуки нахмурился. Стоило ли говорить? – Пурпурный зомби, – сказал он наконец с неохотой. – О, Шинсо? И правда, даже Очако жаловалась, что они проводят друг с другом уйму времени – бедняжка жалуется, что Хитоши хочет его у них украсть. Но ты можешь не волноваться. Изуку интересует его больше, чем друг, – легкомысленно произнесла Мина, не понимая, что только сыплет соль на рану. Потому что Кацуки не был слепым: он и сам прекрасно это видел. Он видел, каким Хитоши становится рядом с Изуку, видел, каким отвратительно мечтательным и плывущим становился его взгляд, когда он смотрел на Деку, замечал, как он наклоняется всё ближе и ближе к Изуку, когда они разговаривали, как будто стремясь проникнуть глубже в его личное пространство. Не упускал, как ублюдок старается лишний раз прикоснуться к Изуку, как самый настоящий извращенец. Что-то внутри Кацуки громко протестовало каждый раз, когда ублюдок начинал вести себя чересчур фамильярно – оказывался слишком близко к Изуку, небрежно закидывал руку ему на плечо или просто время от времени прислонялся к Деку и засыпал вот так, к дружному умилению девушек. И самое странное в этом было то, почему никто кроме Кацуки не обращал на это внимания?! Неужели никто не видел, насколько это мерзко и неправильно?! Неужели только Кацуки понимал, что подонку следует указать на его место и объяснить, что он должен держать свои чертовы руки при себе?! Кацуки ума не мог приложить, почему Изуку это допускает. Он не имеет понятия о личных границах и не понимает, как ставить людей на место? Бакуго так и не терпелось ему помочь, но он не мог себе это позволить. Особенно сейчас, когда между ними всё так запуталось. С того самого признания общение с Изуку и так напоминало ему ходьбу по тонкому льду. Задрот, вероятно, считал, что ведет себя непринужденно, но Кацуки чувствовал, с какой неохотой он проводит с ним время. Чувствовал, что даже редкие разговоры доставляют ему видимый дискомфорт. Видел, что Изуку неосознанно стремится быть как можно дальше от него. Ему это не нравилось, но он заставил себя смириться: он понимал причину, он мог быть терпеливым. В конце концов, это даже не должно было настолько выбивать Кацуки из равновесия! Он ведь не любил Деку ТАК. Кацуки был в этом уверен. Мужчины в принципе его не привлекали, не могли привлекать. Бакуго был почти уверен, что старая карга оторвала бы ему голову, если бы это было так. Киришима, которого он в один из дней почти заставил пойти с ним на тренировку по просьбе неугомонной Мины, только подлил масла в огонь, несмотря на то, что Кацуки был тем, кто затеял этот дурацкий разговор. – Тебе кто-нибудь вообще нравится, Дерьмовые Волосы? – спросил Кацуки, когда они успели как следует размяться и теперь кружили друг вокруг друга, отдыхая и набираясь сил перед следующей стычкой. Киришима лишь едва удивился. – Эм… прости, бро, но ты не в моем вкусе, – быстро ответил он. – Причем тут твой… – Кацуки осекся, когда до него дошел смысл сказанного, но прежде чем он успел разозлиться, Эйдзиро широко улыбнулся, отрыто потешаясь над его реакцией. – Я шучу, Баку-бро. Видел бы ты своё лицо! – беззлобно рассмеялся он, поднимая руки в знак капитуляции. Кацуки только хмыкнул. – Так ты по парням? – спросил он прямо. – Ну, я пан, – немного смущенно признался Эйдзиро, слегка краснея. – И мне уже кое-кто нравится. – Ну так какого черта ты ничего не сделаешь с этим? – проворчал Кацуки тут же. Ему отчаянно хотелось, чтобы Мина и Киришима разобрались уже со своими отношениями и оставили его в покое. – Ты как-то необычно увлечен всей этой темой отношений, – удивился Эй. – Что-то случилось? – Чего, блять? Ничего не случилось. Просто вся эта возня с чувствами раздражает! Почему вам всем приспичило так зацикливаться на них? Зачем вообще давать им какое-то определение, название? Пусть, блять, всё идет своим чередом! – Кацуки и сам не заметил, когда они успели остановиться и теперь просто стояли посреди зала, разговаривая. – А по-моему уметь открыто признавать их – это круто. Нужно быть действительно сильным человеком, чтобы просто так встать и сказать об этом тому, кто тебе нравится. Кацуки нахмурился на этих словах. Ему вдруг расхотелось говорить на эту тему. – Или так, или очень тупым. – Баку-бро! – возмутился Эй. – Серьезно, неужели тебе никогда не было страшно, что тебя отвергнут? Кацуки пожал плечами. – И что? На одном человеке свет клином не сошелся, – сказал он, тщательно стараясь звучать небрежно. – Нет, если только это не особенный человек, – проницательно подметил Киришима, чем разозлил его только больше. – Избавь меня от этой сопливой чепухи – большинство людей совершенно одинаковые. Две руки, две ноги, две дырки для носа. Поэтичная чушь! Мир не перестанет вращаться оттого что кто-то сказал тебе нет – нужно просто собрать яйца в кулак и подойти к тому, кого хочешь заполучить: а тут он либо скажет да, либо скажет нет. Конец истории. – Ты сам-то когда-нибудь пробовал это сделать? – Нет, болван. У меня нет времени на всю эту ерунду – у меня в планах достичь вершины рейтинга в ближайшие лет пять после выпуска! Я не смогу этого сделать, если буду отвлекаться на чепуху! – Даже ты не сможешь взять и отложить чувства, если они появятся. – Ага, конечно, – хмыкнул Кацуки. – Пока вы будете тратить время на глупые отношения, я в миг окажусь на первом месте и буду смотреть на вас свысока. – Давай признаем, Баку-бро, ты и так смотришь на всех свысока. – Чертовски верно – и не собираюсь останавливаться! – Ну, надеюсь по крайней мере Мидория не будет следовать твоему примеру, – хмыкнул Киришима, скрестив руки на груди и внимательно наблюдая за ним. Кацуки с трудом удалось сохранить нейтральное выражение лица, но по какой-то причине слова Киришимы неприятно осели у него в животе. – Причем тут вообще чертов Деку? – проворчал он, стараясь вести себя спокойно, но слова прозвучали резче, чем ему бы хотелось. – Разве не с ним ты собираешься соревноваться в первую очередь? – удивился Киришима, и Кацуки выдохнул. – И если я что и могу сказать про Мидорию, так это то, что парень умеет быть чертовски открытым в чувствах, если захочет. Кацуки скептически хмыкнул, вспоминая то, сколько секретов хранит Изуку от своих нынешних одноклассников и насколько хорошо он умеет скрывать некоторые чувства, если захочет, и едва не рассмеялся. Дерьмовые Волосы даже не понимал, о чем он говорит. Никто из них понятия не имел, что из себя представляет Изуку. Никто, кроме Кацуки, не знал его по-настоящему. – Ну да, конечно. А королева Англии – моя родная бабушка. – Тогда не удивительно, откуда у тебя такие царские замашки, – улыбнулся ему Киришима. – Но я серьезно! Впервые вижу кого-то настолько мужественного, кто вообще не пытался бы скрывать свои слезы. – То, что у Деку глаза вечно на мокром месте еще не делает его пиздец каким особенным. – Может тебе и виднее, – признал Киришима, пожимая плечами. – Но я готов поспорить, что Мидория бы ни за что не постеснялся прямо сказать о своих чувствах человеку, в которого влюблен, и за одно только это я готов его уважать. Эйдзиро уставился на него, ожидая ответа, и у Кацуки внезапно возникло подозрение, что весь этот разговор неспроста. Киришима по определению не мог знать о том, что случилось между ним и Деку недавно, но для кого-то, кто не знает, его слова имели слишком много смысла. Но это не могло быть так, Дерьмовые Волосы даже не был инициатором этого разговора – Кацуки сам его завел! Теперь мало того, что он не выяснил того, чего хотел, так и разговор уходил на территорию, на которую он не хотел забираться даже под дулом пистолета. Словом, меньше всего ему хотелось сейчас думать об Изуку и его признании. – Деку может делать всё, что захочет, – сказал он грубо. – Лишь бы не отвлекал никого своими долбанными переживаниями. Тренировка окончена. Киришима явственно опешил, но Кацуки уже развернулся, направляясь в сторону раздевалок. – Баку-бро? Всё хорошо? – донеслось ему в спину – Просто, блять, прекрасно! – рявкнул Кацуки, не оборачиваясь. – Если захочешь поговорить, ты знаешь где меня найти! – крикнул Киришима. – Отвали! – "вежливо" отозвался Кацуки. – Как будто мне это может понадобиться! Как будто кто-то из них вообще мог сказать что-то, что могло бы помочь Кацуки. С каждым днем всё становилось только хуже, и Кацуки понятия не имел, что с этим делать. Пропасть между ним и Изуку разрасталась шире. Кацуки не знал, как ему вести себя теперь с Деку, не знал, должен ли он вообще искать его компании? Людям нужно время и пространство, чтобы справиться со сложными чувствами – так по крайней мере говорил ему психолог, к которому его заставили пойти после инцидента с Грязевым Злодеем и дерьмовых последствий этого инцидента. Но стоило ли вообще пытаться достучаться до Изуку, если он и сам не знал, как ему вести себя рядом с задротом? Он не собирался намеренно избегать Деку, правда не собирался. Мина всё еще строила свои махинации и упрашивала его отвлечь Киришиму, а Дерьмовые Волосы в последнее время был более чем рад тренироваться с ним, тем более им нужно было готовиться к экзамену, и Кацуки схватился за эту возможность, отчасти надеясь, что это поможет ему привести в порядок свои мысли. Он не учел, что Деку может истолковать это по-своему. Изуку подскочил к нему в среду, пытаясь напомнить о совместной тренировке, которую Кацуки в очередной раз собирался пропустить в пользу Киришимы. Он замялся, когда речь зашла о том, чтобы объяснить причину. Что черт возьми он должен был сказать? Что он пытается разобраться как работает вся эта штука под названием "дружба" и играет роль долбанного купидона, потому что Мина попросила его об одолжении? Это было слишком постыдно, если не унизительно! Он, разумеется, и подумать не мог, что очередной отказ привел к последствиям, которых Бакуго ожидал в последнюю очередь. Две вещи застигли его врасплох и парализовали на месте во время разговора. Изуку, сам того не замечая, сбился и впервые за годы назвал его полным именем, а не глупым детским прозвищем. А потом он назвал Шинсо "заменой". Кацуки не успел даже остановить его, прежде чем задрот сбежал – со слезами, явно блестящими на щеках. Собственное сердце отчего-то гулко стучало о ребра. "Кацуки, Шинсо-кун всё равно с радостью может тебя заменить", – повторил он про себя. Какого черта, что это вообще должно было значить? Дурацкая фраза намертво застряла в его сознании. Заменить… в каком смысле? Речь идет только о тренировках, верно? Шинсо может и хотел бы большего, но Изуку… Изуку ведь совсем недавно признавался ему? Кацуки попытался стряхнуть с себя это чувство. Даже если тут есть нечто большее, какое ему дело? Он не любил Изуку. Они просто друзья. Кацуки будет только рад, если ботаник разлюбит его и двинется дальше. Бакуго даже попытался представить себе, как это могло бы выглядеть, но нет, он совсем не чувствовал себя радостным. И близко нет. В конце концов, всё закончилось тем, что он отказался от своих планов и отправился искать задрота и фиолетового ублюдка, который теперь постоянно висел у него на хвосте. К его растущему раздражению, их не было ни в тренировочном зале, который, если верить рассказам Деку, они обычно занимают, ни в каких-либо других. Несколько раз он подумывал о том, чтобы позвонить, но что-то подсказывало Кацуки, что Изуку просто не станет брать трубку. В итоге он прочесал весь кампус, но так и не обнаружил ни следа Изуку или его назойливого прихвостня с бессонницей. Осознание, что он впустую потратил время, которое мог бы использовать для тренировок или подготовки к экзамену, никак не улучшило его и без того паршивое настроение. За окнами уже становится темно, и Кацуки угрюмо готовил себе ужин, когда взъерошенные Изуку и Шинсо вернулись в общежитие, но оба так заняты разговором, что Деку даже не заметил присутствия Кацуки в общей комнате. Кацуки с другой стороны обратил внимание на траву и листья, которые запутались в волосах обоих, и на то, в каком беспорядке находилась одежда обоих, и не мог не задаваться вопросами. Где эти двое вообще были всё это время? Чем они занимались? Почему… почему Изуку выглядит таким расслабленным и счастливым рядом с этим пурпурным зомби? Как они вообще могли так быстро сблизиться?! Эти вопросы не дают ему покоя, даже когда он возвращается в свою комнату и пытается наконец-то уснуть. Кацуки не хочет об этом думать и в то же время не может заставить себя не думать об этом. Чем сильнее он пытается выкинуть эти мысли из головы, с тем большей настойчивостью они возвращаются. Когда глаза Кацуки наконец-то закрываются и он с трудом проваливается в долгожданные объятия Морфея, сладкий глубокий голос Изуку проникает в его сознание – теперь уже в совершенно новом контексте. – Ммм, Каччан потрясающий, – доносится до него сверху, и грудь Кацуки раздувается от похвалы и гордости за свои старания. Он лишь смутно осознает, что стоит на коленях, но сейчас это совсем его не беспокоит. Кацуки начинает двигаться еще более усердно, расслабить глотку, погрузить горячий толстый стержень поглубже в рот – всё, чтобы только услышать очередную похвалу из уст Изуку, услышать, как срывается его голос, переходя от неистового бормотания в неразборчивую кашу из слов и судорожных вздохов. Он всегда знал, что ботаник будет громким в постели. Покрытая шрамами ладонь слегка гладит его волосы, прежде чем сжать горсть его прядей в кулаке и начать направлять его голову в более жестком темпе. Кацуки мычит только для проформы, его глаза слезятся, слюна стекает по подбородку, жесткие волоски неприятно колют нос и щеки, но Кацуки даже не пытается оторваться, позволяя буквально трахать Изуку его рот. – Каччан… Кацуки открывает глаза с судорожным вздохом и рывком садится на кровати, а затем начинает неистово кашлять. Ему почти кажется, что горло неприятно сжимается и саднит, как будто он действительно только что позволил Деку… Кацуки охватывает ужасающее осознание. Волна рвоты поднимается снизу желудка, когда он вспоминает, что он видел за секунду до пробуждения. Кацуки торопливо сползает с кровати и спотыкаясь движется к мусорному ведру, падает перед ним на колени и с неприятным звуком извергает из себя остатки вчерашнего ужина, корчась от унижения и отвращения – Кацуки даже не знает, к чему больше: к себе, к гребанному Деку или к недавнему сну. Он опускает взгляд вниз и внезапно обнаруживает то, что приводит его в еще больший ужас. Его боксеры имеют недвусмысленную палатку в районе паха. Кацуки задыхается и вновь наклоняется над ведром, извергая из себя очередную порцию рвоты. Он старается не спать до самого утра, пока не забывается слабым поверхностным сном за пару часов до того, как будильник разбудит его для ежедневной пробежки.