Не совсем идеальное

Ему нравится быть услужливым, и Изуку явно знает это. Кацуки готов на всё ради его благодарности, ради мягких и нежных звуков удовольствия, которые выскальзывают из его рта, как бы Изуку ни пытался сдерживать голос. Изуку доверяет ему, доверяет его рукам. На протяжении многих лет руки Кацуки были для него источником боли, страданий, бесчисленных синяков и шрамов. Теперь они скользят по коже Изуку, доставляя ему чистое удовольствие, и Изуку позволяет ему это. Это сводит Кацуки с ума. До этого он даже не осознавал, насколько это может быть приятно – заставить Изуку разваливаться на части от ласки. Быть достойным его доверия. После всего, что между ними было, Изуку каким-то образом был настолько великодушен, что подарил ему прощение, а теперь позволяет Кацуки касаться его тела, и это больше, чем Кацуки мог бы даже мечтать. Ему кажется, что это чувство перерастает в зависимость. Кацуки обводит пальцами его мускулы на животе, ласкает бедра, слегка сминая упругую кожу, пробует на вкус розовые соски, покусывая, поддразнивая, но никогда не причиняя боли. Он больше не может причинить ему боль, даже если захочет. Но главное… он больше не хочет причинять ему боль. Никогда. – Зуку… В этот раз Кацуки просыпается с тяжелым сердцем и пощипыванием в глазах. Казалось, что "мокрый сон" о том, как он буквально давится членом своего бывшего друга детства/противника/одноклассника (черт его знает, как теперь вообще определить их отношения!) будет худшим, что только может ему присниться, но оказалось, что это бесконечно далеко от правды. Потому то, что снилось ему только что – намного, намного хуже. И дело даже не в том, что он снова в постели с Деку, переплетаясь с ним так, будто это совершенно правильно и естественно, буквально вылизывает и ощупывает его, как гормональный подросток, которым он и является. Нет, всё дело в эмоциях, которые в нем присутствуют. Их слишком много, они слишком светлые, слишком приятные, слишком желанные, просто… слишком. Слишком нереальные. Во сне кажется, будто с его плеч сняли многотонный вес, который всё это время давил на его грудь и он наконец-то смог вдохнуть полной грудью – только для того, чтобы этот вес снова навалился на него со всей тяжестью в ту самую секунду, когда он проснется и вернется в реальность. "Зуку", – вспоминает он собственный голос из сновидений, и прикусывает нижнюю губу до тех пор, пока не становится больно. Кацуки уже давно не мог заставить себя вслух обратиться к Изуку даже просто по имени – слишком колючее, острое, оно неизменно встает поперек его горла каждый раз, когда Кацуки пытается вытолкнуть его наружу. Он застрял с неизменным "Деку", вечным символом его мелочной злобной натуры, которое не раз меняло своё первоначальное значение. Когда-то почти беззлобное поддразнивание со временем превратившееся в символ его издевательств, пока Изуку не отобрал его из личного пользования Кацуки, полностью сменил значение и сделал его своим. Как бы Кацуки больше ни пытался, "Деку" уже никогда больше не будет звучать как оскорбление… и никогда больше не будет прозвищем, на которое имеет право один только Кацуки. "Деку" никогда не будет иметь для Изуку того же значения, которое для Кацуки имеет бесконечно детское и интимное "Каччан". Но "Зуку"… Кацуки боится называть его так даже в собственных мыслях. Это прозвище слишком далекое, давно затерянное в тумане их полностью испорченных и нездоровых отношений, существовавшее в те далекие годы, когда судьба решила сыграть свою злую шутку, подарив Кацуки чрезвычайно мощную причуду и лишив Изуку таковой. "Зуку" – беззаботные детские улыбки и радость, "Зуку" – мягкая ладошка друга в его ладони, "Зуку" - это доверие и забота, "Зуку" – это совместные ночевки и просмотры фильмов о "Всемогущем", "Зуку"… это чистая невинная любовь. "Зуку" – это то, что он разрушил собственными руками и уже, вероятно, больше никогда не вернет обратно. Какое-то время Кацуки просто лежал вот так, бездумно пялясь в потолок, затем резко перевернулся на живот и начал раздраженно бить ладонью подушку, пытаясь найти хоть какой-то выход тому, что он чувствовал. Он не мог вспомнить, сколько времени прошло, прежде чем его мысли стали немного проясняться, и тогда он вновь вернулся мыслями к Деку. Так не могло больше продолжаться. Он должен был что-то сделать. Он вспомнил о признании, которое так опрометчиво отверг неделю назад. Не слишком ли он поторопился тогда, отказываясь даже рассматривать вариант, в котором они и Изуку могут быть вместе? Ну и что, если он не мог представить себе это раньше? Его недавний опыт показал, что множество самых обычных и естественных вещей казались ему раньше невозможными. Раньше он не мог представить, что найдутся сверстники, такие же сильные как и он сам – теперь он учился в классе, в котором ежедневно приходилось соревноваться на равных с девятнадцатью другими одноклассниками… "Двадцатью, вернее", – подумал он с неохотой, вспоминая о переведенном ученике. Раньше он не мог себе представить, что Изуку может иметь причуду – теперь они вместе готовились в один прекрасный день стать героями и сражаться бок о бок со злодеями. Если раньше он не мог себе представить, что они с Деку могут быть парой, это еще не значило, что это невозможно. Зато теперь Кацуки в точности знал одно. Он не хотел видеть Изуку с кем-то другим и не хотел, чтобы Деку отказался от своих чувств к нему, перенаправив их на кого-то еще. Даже думать об этом было чертовски неприятно. Он оглянулся на прикроватные часы, слегка щурясь даже от слабого света – сейчас было три часа ночи: Деку наверняка спал, и разговор стоило бы отложить на завтра, но… Но чем дольше Кацуки лежал в своей кровати без сна, тем отчетливее понимал, что пока он не решит этот вопрос, то уснуть не сможет. Именно поэтому он встал, быстро собрался, и, оглядываясь по сторонам, чтобы его не поймал дежурящий сегодня учитель, отправился на этаж ботаника, прямо к его двери. Бакуго занес руку, чтобы постучать, когда до его слуха донесся стон, а потом его – Кацуки – имя. Он невольно усмехнулся от приятного удивления: при всей своей невинности, даже Деку, очевидно, время от времени трогал и ласкал себя. То, что Изуку при этом думал о Кацуки, заставляло его прихорашиваться и укрепляло надежду на то, что еще не слишком поздно. Прошла всего неделя, верно? Не мог же Изуку разлюбить его так быстро, если, по его словам, он был влюблен в Кацуки "сколько он себя помнил"? Бакуго перестал улыбаться, когда к голосу Изуку присоединился еще один. Кацуки узнал его сразу и сразу же понял, что происходит внутри. Он похолодел, а его руки сжались в кулак. Тошнота мгновенно подступила к горлу, а в глазах потемнело. Нет! Этого не происходит на самом деле! Не может происходить! Кацуки попятился к противоположной стене, а потом сполз по ней, прикрывая уши руками. Это не помогало – теперь, когда Кацуки знал, что происходит за закрытой дверью, не имело значения, слышит он или нет. Почему это так больно? Почему ему кажется, что его разрывают на куски? Он же жив и здоров, у него нет никаких ран, даже малейших синяков, но тогда почему он чувствует себя так, будто его сердце кромсают, выдирая его из груди по кусочкам? Кацуки не выдержал, впиваясь зубами в собственную ладонь. Привкус меди на языке отчего-то чувствовался почти как благословение, а резкая боль – как долгожданное отвлечение – будто боль снаружи притупляла ту, что бушевала у него внутри: только притупляла, но не могла заглушить. Он даже не осознавал, что плачет, пока не вытер нос прокушенной ладонью и не почувствовал влагу на коже. Его переполняло от желания ворваться внутрь и оттащить тех двоих, чьи стоны сейчас раздирают его на куски, но Кацуки не знал, что с ним может случиться, если он увидит их вместе. Случится с ним или с ними. …в конце концов, Кацуки не знал, сколько времени он просидел вот так, в коридоре, в неком подобии транса. За дверью Изуку к тому моменту всё уже успело стихнуть, и Кацуки поднялся на ноги, когда услышал приближающиеся шаги. Дверь распахнулась и из комнаты выглянул Изуку, который застыл на пороге, увидев перед собой Кацуки. Бакуго же лишь тупо смотрел на обнаженный торс Деку – он наизусть знал все шрамы и застарелые раны на нем, и россыпь пурпурных и розовых пятен и следов на слегка загорелой коже Изуку казалась оскорбительно неправильной. Кацуки перевел взгляд внутрь комнаты, чтобы убедиться в том, о чем знал с самого начала. Шинсо Хитоши, ну конечно. Затем его взгляд вновь сосредоточился на Деку, который выглядит растерянным и удивленным. Невинным. Как будто он не буквально трахался с кем-то за закрытой дверью, при том что он буквально несколько дней назад признавался в своей бессмертной любви к Кацуки. Это разозлило его больше всего. Ярость окрасила его мир в красный. Кацуки хотелось кричать. Сломать что-нибудь. Хотелось ударить Деку. Хотелось ворваться в его комнату, схватить ублюдка, который сейчас расслабленно лежал в его кровати, избить и вышвырнуть так далеко, чтобы ему даже в голову не приходило больше приближаться к Изуку. – Деку… – Каччан, – тихо, предупреждающе произнес Изуку, хмурясь. – Я не знаю, что случилось, но давай оставим это до завтра, хорошо? Я не хочу опять злить сенсея… – Очень плохо для тебя, потому что мы говорим, – перебил его Кацуки – каким-то образом его голос звучал спокойно, не выдавая той бури эмоций, которая творилась сейчас у него внутри. – Сейчас. – Но… – Ты либо идешь со мной по своей воле и тихо, либо я тебя заставлю и тогда об этом будет знать весь этаж. Мне плевать, поэтому выбирай с умом. Изуку вздохнул. – Куда? – спросил он устало. – Куда и всегда. Полигон бета. – Нет. – Я не помню, чтобы тебе давали выбор! – Уймись, Каччан. Айзава-сенсей точно вышвырнет нас на этот раз. Беспричудный бой, тренажерный зал № 6 должен быть открыт даже ночью и там нет камер. Если тебе действительно так уж надо подраться. Кацуки стиснул зубы. – Отлично. – Отлично! – с легким раздражением отозвался ему в тон Изуку и, слегка оттолкнув плечом, решительно пошел вперед. Кацуки следовал прямо за ним, и вид спины, шеи и поясницы Изуку, на которых он мог разглядеть ярко-красные царапины и прочие отметины, заставил его гнев возрасти стократно. Им повезло и на пути к залу их никто не встретил: когда они добрались до места назначения, то, не сговариваясь, заняли позиции друг против друга, готовясь к бою, и Изуку, как и ожидалось, попытался начать разговор: – Ты хотел поговорить о чем-нибудь или просто хочешь, чтобы мы выбивали дерьмо друг из друга? – спросил он спокойно, хотя и не слишком любезно. – Поговорить? – Кацуки даже сделал вид, что задумался. – Давай поговорим. Например, о том, какая ты оказывается шлюха, Деку. Изуку почти комично распахнул рот от изумления, настолько ошарашенный, что совершенно забыл о своей стойке и даже опустил немного руки. Кацуки воспользовался этим, рывком сокращая расстояние и успевая сделать два мощных удара – в лицо и под дых, прежде чем Изуку успел сгруппироваться и отскочить. Теперь он тяжело дышал, глаза были широко распахнуты – по ладони, прижатой к разбитому носу, густо стекала струйка крови. Это уже было далеко за пределами их обычного тренировочного боя, во время которого они должны контролировать силу и не причинять друг другу серьезных увечий, но Кацуки и не собирался сдерживаться. Где-то на краешке сознания всё еще мельтешила мысль о том, что Айзава завтра сдерет с них обоих шкуры, но сейчас это было последним, что его беспокоило. Айзавы здесь не было. Были только он и Деку. Они кружили друг вокруг друга, и Кацуки с удовлетворением заметил, что Изуку теперь выглядел далеко не таким спокойным, каким он был до того, как они начали эту драку. Теперь в его глазах был неразразившийся шторм – и Кацуки собирался вытащить его наружу. – Это что, шутка? – тон голоса Изуку был напряженным, но всё еще сдержанным, но под ним уже пряталась едва сдерживаемая ярость, а на поверхности бурлила явственная обида. Просто прекрасно, подумал Кацуки. То, что нужно. Кацуки знал, что теперь уже и Деку был опасно близок к тому, чтобы перестать сдерживаться. Отлично, оставалось лишь еще немного надавить. – Думаешь, мне смешно сейчас?! – вопреки своим же словам издевательски рассмеялся Кацуки. Он вновь сократил расстояние, рассчитывая ударить, но Изуку на этот раз был куда более собран, он – лишь позволил кулаку Бакуго пройти мимо, прежде чем самому перейти в атаку. Кацуки успел прикрыться только от правого кулака, но пропустил левую руку – удар пришелся почти в самый глаз – на секунду всё потемнело и перед ним вдруг заплясали звезды: в конце концов именно это отвлекло Кацуки настолько, чтобы Изуку успел притянуть его к себе, согнуть и хорошенько врезать коленом в живот, выбивая воздух из легких. На секунду Кацуки даже показалось, что он услышал, как у него затрещали ребра, но сумел собрать достаточно сил, чтобы оттолкнуть Деку от себя и отскочить назад, пытаясь выровнять дыхание. Проклятье! Изуку и его ноги – было чертовски глупо позволять кому-то, кто буквально построил на них свой боевой стиль, использовать своё оружие так просто. – Каччан, ты… – услышал он обеспокоенный голос и вновь ощетинился. – Заткнись! Просто заткнись и не смей жалеть меня – от тебя я бы хотел этого в последнюю очередь! Прекрати вести себя так, будто тебе есть до меня дело! – Но это так! И я не понимаю, почему ты намеренно пытаешься оскорбить меня сейчас! – Я вот не понимаю, зачем были все эти высокопарные слова о любви, когда всё, что нужно было, чтобы кто-нибудь хорошенько оттрахал тебя в матрац! – заорал в ответ Кацуки, чувствуя почти садистское удовлетворение от того, что лицо Изуку сморщилось от боли – сильнее, чем если бы он действительно ударил его. И он даже мог заставить себя почувствовать сожаление, посылая вместо этого Изуку широкую торжествующую улыбку. Он знал, знал, что слова, которые он выкрикивал, отвратительны и непростительны. Но Кацуки изливался ядом и желчью, потому что отчаянно хочет причинить Изуку хотя бы частичку той боли, которую чувствует сам. И не было ничего удивительного в том, что Изуку в конце концов ответил ему той же монетой. – В одном ты прав. Шинсо действительно сделал это хорошо, – произнес Изуку, вытирая кровь с подбородка. – Когда мы здесь закончим, я, возможно, попрошу его повторить это еще разок. И это стало последней каплей. Кацуки плюнул на соглашение, используя причуду, чтобы сократить расстояние и сбить Изуку с ног, и запер его сверху собственным телом – запястья заведены над головой, ноги прижаты к земле коленями Кацуки. Изуку слабо попытался оттолкнуть его, но Бакуго не собирался позволять это. – Как же ты, блять, бесишь! Сука, так ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя! – прокричал он прямо в ошеломленное лицо Деку, прямо перед тем как склонить голову и прижаться к его губам в карающем поцелуе. Изуку заколебался лишь на мгновение, прежде чем укусить его в ответ, а потом, когда Кацуки с шипением отстранился, отвернул голову, сплевывая кровь. – Это взаимно! – сорвался он на крик – его голос звенел, когда разносился по тренажерному залу. – А теперь когда мы выяснили, отпусти меня и оставь в покое! – Да катись ты к черту, ничтожество! – прорычал Кацуки в ответ, игнорируя саднящие губы, но даже не думая ослабить хватку на чужих запястьях – и вновь попытался прижаться к его губам: Изуку на этот раз просто отвернул голову, и Кацуки вместо этого впился зубами в его плечо, вырывая у Деку болезненный крик. Отвержение каким-то образом сделало его лишь еще злее. – Беспричудный урод! – прошептал Кацуки дрожащим голосом, бездумно утыкаясь носом в его шею. – Ублюдок! Предатель! Чертова шлюха! Боже, как я тебя ненавижу! – Так отпусти меня! – выдохнул Изуку, всё еще сопротивляясь. – Да кому ты вообще нужен?! – прорычал Кацуки, прижимаясь теснее. – Кому ты, блять, вообще нужен, тупой задрот?! Оскорбления так и продолжали сыпаться до тех пор, пока тело Изуку не перестало сопротивляться под ним, а губы не начали наконец-то – наконец-то! – отвечать – и тогда Кацуки уже просто продолжал целовать его, неумело, но очень жадно. Поцелуи были на вкус как кровь, и Кацуки не уверен, кому она принадлежит – ему или Изуку. Должно быть обоим. Отчасти это всё еще напоминало попытку доминировать, где каждый пытается подавить другого, но каким-то образом это успокаивало отчаянный рев, который стоял в голове Кацуки с того самого момента, когда он услышал стоны по другую сторону двери Изуку. Кацуки и сам не заметил, как в какой момент перешел от отчаянного терзания губ задрота к быстрым лихорадочным поцелуям, которыми он покрывает все доступные ему участки кожи – лицо, шея, ключицы. Изуку лишь болезненно морщился, всё еще слабо пытаясь оттолкнуть его, лишь раздражая Кацуки. – Лежи смирно, – потребовал Кацуки, тяжело дыша, и продолжает своё занятие. Он скривился, глядя на синяки, которые сам же и оставил, поэтому теперь целовал их особенно нежно и осторожно. – Каччан… спина… больно, – пожаловался Изуку, и только тут Кацуки вспомнил, что он всё это время был без рубашки. Почему-то именно это намертво застряло в сознании – всё остальное сейчас было словно в тумане. Он приподнялся, предусмотрительно удерживая Изуку в прежней позиции на вытянутых руках – в глазах Изуку в тот момент плескалось просто космическое непонимание. Кацуки облизнул губы, прежде чем хрипло объявить: – Моя комната. – Каччан, уже поздно, давай… – Моя комната! – с рычанием перебил его Кацуки, уже громче. Изуку смотрел на него, вероятно, уже осознавая, что спорить бесполезно. – Я не понимаю, – пожаловался он, совершенно потерянный. – Каччан, я не понимаю, что с тобой происходит и чего ты добиваешься! Кацуки не ответил. Он поднялся на ноги, потянув Изуку за собой, и потащил, мертвой хваткой держась за его руку, так что Деку ничего другого не остается, кроме как идти. Когда они достигают места назначения, Кацуки замер на какое-то время перед дверью. – В душе есть свежее полотенце, – произнес он в ошеломленное лицо Изуку, перед тем как втолкнуть задрота в комнату. – Каччан, стой! Что ты… Кацуки проигнорировал голос и стук по ту сторону, запер за ним дверь и направился к лестнице, пытаясь на ходу успокоить дыхание. Пустота в собственной голове в тот момент потрясала.

***

Изуку еще раз безуспешно ударил в закрытую дверь, прежде чем отойти на пару шагов и уставиться на неё в шоке. Ему всё еще не верилось в то, что только что произошло. Кацуки просто… запер его у себя в комнате? И ушел? Может он просто остался снаружи, чтобы немного прийти в себя? Изуку вновь подошел к двери и тихо поскребся в неё, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. – Каччан? – позвал он осторожно и приложил ухо к дереву, но коридор был тих и безмолвен. – Каччан, ты там? Открой, пожалуйста, давай поговорим! Так и не дождавшись ответа, Изуку от досады пнул дверь ногой, отвернулся и прислонился спиной к деревянной поверхности. Происходящее было за гранью его понимания. Кацуки был за гранью его понимания и он не был уверен, что ему делать… и стоит ли делать вообще что бы то ни было. "Успокойся, Изуку, – приказал он себе. – Подумай, какие есть варианты. Ты можешь выломать дверь сам, можешь поднять шум, можешь попробовать выбраться через балкон… или можешь просто дождаться возвращения Каччана". Для начала, нужно понять, что вообще произошло. Кацуки демонстративно поцеловал Мину, будто пытался лишний раз показать, насколько он не нужен Каччану, после чего Изуку сбежал в свою комнату вместе с Шинсо и на эмоциях принял его "предложение", о чем очень быстро успел пожалеть, а когда всё было позади, у порога комнаты его уже ждал разъяренный Кацуки, который набросился с обвинениями, вызвал на бой… только затем, чтобы прижать на полу зала, а потом запереть у себя в комнате. Изуку застонал. Нет! Ничего из этого вообще не имело смысла и не могло объяснить ему поведение Каччана! "Может его ударила чья-то причуда?" – почти отчаянно подумал он. Изуку знал, что это не так – за такой короткий промежуток времени у Каччана просто не было бы возможности попасть под какую-то незнакомую причуду, а о нападении злодея стало бы давно известно. Но это по крайней мере объяснило бы эти безумные скачки настроения, когда в один момент Каччан демонстрирует открытое пренебрежение к Изуку и отталкивает его так сильно, а в другой ведет себя так, будто поймал Изуку на измене. Что за сумасшедшие качели?! Разве не Каччан был тем, кто отказался от него в первую очередь?! "Или может он просто был пьян?" Тоже маловероятно. Они были будущими героями и, несмотря на наличие какой-никакой выпивки, следили друг за другом и за собой – Изуку был почти уверен, что вообще не видел, чтобы Кацуки пил что-нибудь, в отличие от него самого. Кроме того Кацуки двигался и говорил слишком ясно и чётко, чтобы заподозрить его в опьянении, не говоря уже о… Изуку покраснел, вспоминая окончания их боя, и неосознанно коснулся собственных искусанных губ. Нет, определенно алкоголь тут тоже был ни при чем – у него была отличная возможность в этом убедиться самостоятельно. В любом случае, полагать, что ситуация может быть опасной у Изуку не было оснований, значит, поднимать шум было бы, как это сказал бы Айзава-сенсей, "не рационально". Хотя бы потому что упоминаемый сенсей скорее всего и был бы тем, кто открутил бы за это ему голову. Кроме того, это наверняка не только привлекло бы сейчас внимание к нему и к Каччану, но и вызвало бы ряд вопросов, на которые у Изуку даже не было ответов. Вариант уйти через балкон также мог быть рискованным, учитывая камеры по периметру Академии. Оставалось только дождаться возвращения Кацуки – может он просто остудит голову и вернется? Не наделает же он глупостей за это время? Хотелось бы быть более уверенным в этом. Сердце Изуку тоскливо сжалось – он не мог не волноваться за Каччана, особенно после того, как увидел его в таком состоянии. Изуку рассеянно оглянулся по сторонам и его взгляд остановился на двери в ванную. Он ведь действительно покинул свою комнату, чтобы немного освежиться после случившегося, пройдясь до общих душевых. Если Каччан собирается задержаться, Изуку действительно мог бы хотя бы привести себя в порядок – он был пропотевшим, взмыленным и грязным после драки. Уже оказавшись внутри, Изуку остановился у зеркала и вздрогнул. Что ж, по крайней мере теперь ему не нужно было беспокоиться о следах, которые оставила после себя близость с Хитоши, потому что теперь их просто не было видно за всеми синяками и ушибами. Изуку, конечно, знал, что должен выглядеть не лучшим образом после такой драки, но со стороны казалось, будто на нем нет ни единого живого места. Нос, к счастью, был не сломан, но заметно припух и всё еще кровоточил – вниз по губам и по подбородку тянулась багровая дорожка засохшей крови. Всё его тело было сплошь усеяно синяками, которые уже наливались отвратительным желтовато-фиолетовым цветом, не говоря уже о множестве различных мелких ссадин и банально содранной кожи, которая теперь особенно неприятно саднила, поблескивая микроскопическими капельками крови: такие раны казались Изуку особенно противными и он не любил их особенно сильно. В очередной раз за вечер он пожалел, что не потрудился накинуть на себя что-нибудь, когда вышел из своей комнаты. А еще… Изуку вдруг моргнул, вновь краснея, и осторожно коснулся пальцами еще одной ссадины, которая особенно выделялась – на стыке между его шеей и плечом: две небольшие дуги, обращенные друг к другу с отчетливыми следами зубов – достаточно глубокими, чтобы повредить кожу и оставить мелкие ранки, которые наверняка не заживут в ближайшие несколько дней. Кацуки укусил его там… когда… когда… Изуку смущенно отвернулся, чувствуя, как мурашки бегут по коже и волосы на затылке встают дыбом. Его вдруг бросило в жар и он, быстро скинув с себя остатки одежды, торопливо забрался под душ, включив максимально холодную воду. Исключительно ради того, чтобы не потревожить синяки, сказал он себе. Когда Изуку, фыркая и отряхиваясь, выбрался из душа, то он мельком подумал, что от него теперь будет пахнуть шампунем Кацуки, и это почему-то вызывало в нем странное волнение – он не был уверен даже, приятное оно или скорее некомфортное. Он с неохотой натянул на себя старую одежду, жалея о том, что не может переодеться во что-то свежее, вытер голову полотенцем, о котором говорил Каччан, и накинул его на мокрые волосы. Выйдя из ванной, Изуку внезапно стало не по себе: он не был в комнате Кацуки всего неделю, а теперь оказался здесь один, без хозяина, да еще и наполовину раздетый. Поколебавшись, Изуку подошел к платяному шкафу и выудил из него свежую футболку Кацуки, мысленно извиняясь перед Каччаном и обещая ему вернуть её после тщательной стирки. В тот момент, когда Изуку просунул голову в отверстие и начал натягивать одежду на себя, его вдруг окутал хорошо знакомый с детства запах Кацуки, и он и сам не заметил, что теперь просто стоит и вдыхает его так, будто не может надышаться. Осознав, что он делает, Изуку быстро натянул футболку до конца и больно хлопнул себя по щекам. "Ты отвратителен, Изуку, – сказал он себе. – Просто отвратителен и гореть тебе в аду". Может выломать дверь или сигануть в окно было не такой уж плохой идеей. Сбежать и держаться подальше от Кацуки, потому что какое безумие бы сейчас его не охватило, но оно вполне могло быть заразным. Изуку растерянно остановился посреди комнаты оглянулся по сторонам, не зная, куда себя деть. Теперь он всё более отчетливо чувствовал себя нарушителем, незваным гостем там, где ему было совсем не место. К счастью, его взгляд зацепился за уголок аптечки, которая выглядывала из-под кровати, и Изуку опустился перед ней на колени – если он перевяжет свои раны, то это по крайней мере отвлечет его и послужит хорошим объяснением, чем он занимался здесь, пока Каччана не было – если тот потребует. Изуку просто надеялся, что ему не придется ждать тут всю ночь, потому что он уже начинал медленно сходить с ума от беспокойства.