Не совсем идеальное

День, когда проявилась его причуда, вышел не особо радостным – в тот раз он едва не убил человека: даже двоих, если уж быть совсем точным. Случайно, разумеется. Шинсо помнил всё так, будто это случилось вчера. Был невероятно ясный июньский день, он и несколько соседских детей занимались какими-то несомненно очень важными делами на детской площадке, счастливо укрытые под тенью высокого раскидистого клена. Солнце стояло в зените, всё вокруг дышало зноем, и даже ребятня, вроде них, начинала становиться вялой и уставшей от палящей жары. Тогда-то и возникла идея отправить кого-нибудь в небольшой магазинчик через дорогу за фруктовым льдом: старушка-продавщица хорошо знала окрестных детей и с удовольствием отпускала им всякие сладости, зная, что родители непременно расплатятся с ней позже. Однако, к большому раздражению Хитоши, несмотря на то, что каждый из малышей был твердо согласен, что идти за фруктовым льдом абсолютно необходимо и даже в каком-то смысле жизненно важно, никто не хотел выходить из игры и тащиться за ним по жаре. Утомленный бесконечным спором о том, кто куда ходил в последний раз, Шинсо просто ткнул первого попавшегося приятеля и, дождавшись ответа, велел отправляться за покупками. Он, разумеется, не рассчитывал на какой-то результат, просто хотел сказать своё веское слово, но к его удивлению, мальчик послушно развернулся и отправился в указанном направлении, оставив остальных ребят и удивленного Шинсо позади. Никто даже не обратил внимание на его затуманенные глаза и необычную, слишком деревянную походку – почти сразу они все вернулись к своей игре, решив разобраться с этой странностью, когда мальчик вернется. Вот только он не вернулся. Следующее, что помнил Хитоши – оглушающий грохот, крики, автомобиль, врезавшийся в столб на тротуаре, и людей, бегущих к скорчившемуся на дороге мальчику. Водитель, к счастью, отделался только легкими травмами, мальчик – и то лишь испугом. Даже слегка иронично, что Шинсо тогда даже не понял толком, что произошло, и уж тем более не посчитал нужным испугаться – куда сильнее он был взбудоражен тем фактом, что у него проявилась причуда. Это отвратительное тянущее чувство страха пришло к нему намного позже – уже после того, как он овладел более-менее своим даром, начал слышать за спиной испуганные шепотки и слово "злодейская", и когда осознал, наконец, чем мог закончиться тот небрежный приказ и случайно сработавшая причуда. После этого мысль о том, что он мог стать убийцей в неполные четыре года, так до конца и не покидала его, всегда существуя где-то на краешке сознания, каждый раз, когда перед ним возникал соблазн использовать свою причуду без особой на то нужды – небрежный неосторожный приказ всегда может иметь непредвиденные последствия. В младшей и средней школе, после того, как на него повесили ярлык будущего злодея, Хитоши лишь укрепился в своём стремлении использовать причуду исключительно в благородных целях – в худшем случае, ради безобидных проделок, не причиняющих никому боли или неприятностей. Хотя бы в пику его ненавистникам: ему нравилось обманывать ожидания, и если все вокруг рассчитывали, что он будет злодеем, Шинсо собирался утереть им нос и доказать всем, а в первую очередь самому себе, что это звание применительно к нему никогда не будет оправданным. До сегодняшней ночи он был совершенно уверен, что ему это удается отлично и ничего не должно измениться. Сейчас, лежа один в комнате Изуку и глядя на потолок, Хитоши не был уверен, не нарушил ли он данное себе обещание. Насколько злодейским было воспользоваться эмоционально уязвимым и, возможно, даже не совсем трезвым другом? И насколько глупо было не только не получить от этого желаемого результата, но и глубоко ранить в процессе не только его, но и себя? …Когда Хитоши узнал, что Изуку отказали, он не был расстроен: в конце концов, в глубине души он на это и рассчитывал. Со всей историей, которая существовала между Изуку и Бакуго, было очевидным, что будет только к лучшему, если эти двое будут порознь: зачем Изуку вообще присутствие бывшего школьного хулигана в его жизни? И что греха таить, к лучшему это будет и для Хитоши: что-то подсказывало ему, что он не сможет найти дорожку к сердцу Изуку до тех пор, пока он будет тосковать по Бакуго. Разумеется, он постарался никак не выказать своей радости. Не должен был, потому что Изуку явно страдал, переживая случившееся. Хитоши и его друзья каждый по-своему пытались поддержать его, но было очевидно, что оставаясь один по ночам Изуку порой буквально распадался на части. Иногда он выглядел таким несчастным и потерянным, что Хитоши казалось, что он практически чувствует горе, которое источал всегда веселый и оптимистичный подросток. То, что причиной всех этих переживаний был этот самовлюбленный "золотой мальчик" Бакуго, казалось Шинсо просто невыразимо несправедливым, тем более когда злобный гремлин имел наглость злиться и бросать на Изуку тяжелые взгляды с расстояния – когда именно он, черт его возьми, был тем, кто отверг Мидорию в первую очередь! В любом случае, для Хитоши всё обернулось только тем, что он и Изуку начали проводить вместе куда больше времени, чем раньше, пускай пока только исключительно по-дружески, но это было нормально. Было отлично, потому что ему нравилось проводить с ним время. Нелепо было бы полагать, что всего за неделю Изуку избавится полностью от старых чувств и сможет открыться для новых. Хитоши умел быть терпеливым, да и Изуку был в первую очередь его другом – на данный момент, пожалуй, единственным другом в новом классе. Должно быть он переоценил свою выдержку, потому что в тот самый момент, когда Мидория в его руках убивался по этому самовлюбленному ублюдку, который решил демонстративно вытереть ноги о его чувства, целуясь со своей подругой в общей гостиной, что-то в Шинсо просто сломалось, и он заговорил раньше, чем успел толком обдумать свои слова. Оглядываясь назад, это было, вероятно, самым безрассудным, что он мог тогда придумать. Были ли у него другие способы помочь Изуку? Разумеется. Были ли они куда более правильными и не грозили завести их дружбу туда, откуда потом тяжело будет выбраться? Несомненно! Подумал ли Хитоши хотя бы об одном из них в тот момент?       Абсолютно, совершенно нет! Если уж на то пошло, Шинсо сейчас не мог даже без стыда вспомнить то, как он сформулировал это предложение. Он никогда на самом деле не верил, что Изуку согласится. Наверное, стоило бы принять во внимание состояние, в котором Мидория пребывал всё это время, и то, что оно с легкостью могло толкнуть его на какую-нибудь опрометчивую авантюру. Вроде, позволить себе заняться сексом под контролем разума, который будет заставлять тебя думать, будто ты в постели с другим человеком. Но Хитоши и представить себе не мог, насколько больно может быть для него самого спать с кем-то, кто видит в тебе замену другому человеку. На протяжении всей близости он не раз и не два ловил себя на желании "случайно" отпустить контроль разума, чтобы Изуку понял с кем он действительно находится, но он не нашел в себе смелости увидеть разочарованное лицо Изуку, осознающего, что рядом с ним не его любимый человек, а всего лишь Хитоши. Достаточно было и того, что ему придется столкнуться со всем этим, когда они закончат. Оставаться в этой комнате и на этой кровати после секса была очередной глупостью в череде не слишком осмысленных решений, которые Хитоши принял за этот вечер, но он был слишком эмоционально и физически выжат, чтобы уйти. Кроме того, в последнее время он обнаружил, что его извечная бессонница заметно ослабевает рядом с Изуку, так что он просто позволил себе провалиться в сон. Хитоши не удивился, когда обнаружил себя в одиночестве, когда проснулся. Место, на котором должен был лежать Изуку, было холодным, а значит прошло какое-то время с тех пор, как Мидория ушел – может даже сразу после того, как Хитоши заснул – это бы его не удивило. Он зевнул, поднялся с кровати и начал медленно одеваться, подбирая свою разбросанную одежду. Он успел натянуть джинсы и застегивал рубашку, когда дверь открылась и в комнату вошел Бакуго. Оба замерли, уставившись друг на друга с одинаковым удивлением. Шинсо готов был поклясться, что на секунду Бакуго выглядел так, будто сам не понял, как он тут оказался, и вообще не ожидал увидеть Хитоши – "золотой мальчик" вообще выглядел на удивление дерьмово, а в глазах у него остывало какое-то совершенно дикое выражение. Однако спустя мгновение он мотнул головой и это выражение исчезло – лицо Бакуго стало чуть хмурым, почти нейтральным, и, быстро оглядевшись и полностью игнорируя его присутствие, Кацуки направился прямиком к платяному шкафу Изуку, распахнул его и начал деловито рыться в вещах. Хитоши с недоумением следил за его действиями, одновременно присматриваясь к нему, и чем дольше он это делал, тем больше не по себе ему становилось – Бакуго выглядел так, будто только что побывал в драке и довольно жесткой. Его светлые волосы были взъерошены, одежда была в поту и пребывала в полном беспорядке. Под глазом опухал огромный синяк – настолько сильный, что веки Кацуки почти смыкались друг с другом, а нижняя губа казалась разбитой, и Хитоши даже готов был поклясться, что видел на Бакуго брызги крови. Чужой или его собственной? Теперь отсутствие рядом Изуку вдруг стало вызывать тревогу. Он ведь… жив, правда? – В последний раз, когда я проверял, это была не твоя комната, – начал осторожно Хитоши. Он напрягся, ожидая взрывной во всех смыслах реакции: за то недолгое время, что он наблюдал за Бакуго, Шинсо уже успел насмотреться на его вспыльчивый характер. Поведение Кацуки на Спортивном Фестивале еще долго обсуждалось по всей школе, не говоря уже о том, что своими громкими криками и не менее громкими взрывами Бакуго успел сделать себе репутацию задолго до этого. Одним словом, Шинсо был почти уверен, что ему стоит ждать нападения в тот момент, когда Бакуго показался в этой комнате, но его спокойное поведение совершенно сбивало Хитоши с толку: Кацуки не только вел себя так, будто имеет право находиться там, но вдобавок совершенно игнорировал Шинсо, словно его вообще не существует. Почему-то особенно сильно задело Хитоши – то, что этот человек буквально не считал его достойным своего "царского" внимания. Как будто он настолько лучше него, что Бакуго может просто так проигнорировать его – будто Хитоши пустое место. В глубине души он знал, что это всё тот же старый, казалось бы давно позабытый комплекс, связанный с его восприятием своей и чужих, более крутых причуд, но в тот момент не был в состоянии размышлять здраво. – Где Изуку и что ты с ним сделал? – произнес он громче, но Кацуки даже не вздрогнул, будто не слышал его. Шинсо стиснул зубы. – Между нами что-то происходит, если ты не заметил, – сказал он, стараясь звучать нейтрально. – И я чертовски уверен, что из нас двоих тебе тут не место. Кацуки не обернулся, но на секунду прекратил двигаться. – Если это так и если ты настолько уверен в себе, то почему из этой комнаты доносилось моё имя? – произнес он спокойно. Шинсо задохнулся. Слова всегда были и оставались его оружием – ему просто необходимо было научиться использовать их, если он хотел вызвать реакцию, необходимую, чтобы использовать причуду, но это не значило, что он сам был полностью защищен от их влияния. Бакуго, знал он это или нет, ударил в больное место – прямо в свежую рану, и на мгновение это почти ошеломило Хитоши. Кацуки тем временем похоже нашел, что искал, схватил что-то из одежды Изуку и также невозмутимо направился к выходу. – Изуку было бы со мной в тысячу раз лучше, – бросил ему Хитоши в отчаянии, будто дьявол тянул его за язык. Это наконец-то заставило Бакуго не только остановиться, но обернуться, чтобы посмотреть ему в лицо. – И что заставляет тебя так думать? – спросил он бесцветным голосом. Шинсо неприятно улыбнулся ему. – Ну, я для начала не советовал ему сброситься с крыши, гений. И Шинсо отчетливо увидел, что достал его в этот момент. Бакуго ощутимо вздрогнул и резко побледнел, на его лице мелькнуло какое-то виноватое загнанное выражение. И Хитоши… вовсе не почувствовал ожидаемого удовлетворения. Как он ни старался задеть, как бы зол он ни был, но Бакуго в тот момент меньше всего был похож на того "золотого мальчика", каким Хитоши привык его видеть – Кацуки выглядел… усталым, вымотанным даже. Его глаза казались тусклыми, а под ними залегли глубокие тени. Никогда раньше Хитоши не видел его таким, и почему-то от этого ему не стало лучше. Закопошилось чувство вины перед Изуку. Мидория рассказал ему об этом в минуту откровения, доверившись, – вовсе не для того, чтобы Шинсо использовал эту информацию как личное оружие в какой-то мелочной перепалке против того, кем Изуку явно сильно дорожил – что бы Хитоши там ни думал об их отношениях: даже упоминая не самые простые свои детские и школьные годы, Изуку продолжал говорить о Бакуго с ноткой непонятного для Шинсо затаенного восхищения. Что-то подсказывало Хитоши, что Мидория совершенно точно не оценил бы этот его поступок. – Значит, он рассказал тебе и это, – глухо пробормотал Бакуго. – Вы и правда близки, – сказал он с горечью, но быстро взял себя в руки. – Только знаешь что? Не имеет это значения. Выбор в любом случае будет за ним. И это всегда были я и Деку. Это всегда будем я и Деку. Даже ты к этому моменту должен был это понять, Никто. Кацуки бросил на него последний равнодушный взгляд и тихо вышел из комнаты, оставляя Хитоши стоять посреди чужой комнаты, бессильно сжимая и разжимая кулаки.

***

Изуку подпрыгнул от неожиданности, когда дверь распахнулась и на пороге появился Кацуки. Он поднялся навстречу Каччану и тут же заметил, что он сжимает в руках одежду, явно принесенную из его комнаты, и тут же подумал о Шинсо – всё ли в порядке, если эти двое успели пересечься? Кацуки тем временем остановился, пристально уставившись на торс Изуку – он не мог прочитать выражение лица Каччана, но чувствовал, как его глаза осматривают его с ног до головы. Молчание затягивалось, и Изуку вдруг стало очень стыдно за то, что он вот так одолжил что-то без разрешения. Он собирался было уже извиниться, но слова так и замерли у него на языке, когда послышался негромкий хлопок, вслед за которым вокруг распространился характерный запах нитроглицерина Кацуки и горящей ткани. Открыв рот, Изуку в шоке смотрел на остатки своей одежды, которая упала на пол обгоревшей, теперь уже полностью бесполезной кучкой. – Да что происходит?! – не выдержал он. Кацуки не ответил, Изуку даже не был уверен, слышит ли он его сейчас. – Ну хватит на сегодня, – выдохнул Изуку, окончательно теряя надежду получить сегодня хоть какие-то ответы. – Каччан ты… дурак, вот ты кто! – произнес он так, словно это было самоё жесткое ругательство, которое прозвучало за сегодня, и, громко фыркнув, направился к двери. – На сегодня достаточно. Дай же пройти! – в отчаянии простонал он, когда Каччан вновь встал на его пути. Кацуки не ответил – просто взял его за оба предплечья и двинулся вперед, заставляя Изуку отступать назад, не обращая внимание на недовольное раздраженное бормотание, до тех пор пока его колени не ударились о край кровати и Изуку не вынужден был сесть на неё. Затем к его удивлению, Кацуки просто опустился на колени, устраивая себя между разведенных ног Изуку, обнял его за талию, положил голову ему на бедро и замер в таком виде, полностью расслабляясь. Изуку разочарованно застонал – у него не было больше сил реагировать на всё происходящее. Он не понимал больше ничего из того, что происходило с Кацуки, чего хотел от Изуку и, что еще страшнее, он был почти уверен, что Кацуки понимал и того меньше. – Каччан… – Мы встречаемся с этого момента, – глухо произнес Кацуки ему, не поднимая головы. Сумасшествие какое-то. – Это не слишком похоже на вопрос, – проворчал Изуку, потому что не знал, что еще можно ответить на это заявление. – Потому что это и не было вопросом, дубина. Изуку закатил глаза. – Я устал. Дай мне уйти, Каччан. – Нет. Изуку со свистом втянул в себя воздух, пытаясь понять, что же делать. Он всё еще мог использовать причуду и она точно помогла бы ему освободиться, но он не хотел поднимать шум, и уж тем более ненароком ранить Каччана – по крайней мере больше, чем уже сделал раньше: синяки на теле Каччана почти причиняли боль ему самому, даже несмотря на то что собственные скорее всего выглядели даже хуже. Но он так устал, был совершенно измучен физически и эмоционально, как должно быть и Кацуки: всё, чего он хотел сейчас – уйти к себе и отключиться, чтобы этот бесконечный проклятый день уже закончился наконец! – Это всё какое-то безумие. Ты сказал, что ничего ко мне не чувствуешь! – произнес он, стараясь сдержать раздражение. – Сказал. – Что не любишь! – с каждым словом Изуку закипал всё больше. – Ага. – Что между нами ничего не может быть! – Да. – Дай мне уйти! – потребовал он снова и попытался встать, но руки Кацуки судорожно сжались вокруг него, удерживая на месте. – Нет! – Каччан! – Я тебя не люблю, – произнес Кацуки твердо, не поднимая головы, и это ударяло прямо в сердце. – Я не понимаю, как тебя можно любить.       "Может он просто пытается добить меня таким образом?" – подумал Изуку, прежде чем Кацуки продолжил: – Как можно любить свою руку или ребро, или сердце? – Что? Что ты вообще несешь?! – Ты всегда был со мной. С самого начала, я вообще не помню ни дня, когда бы тебя не было рядом. Ты стал частью меня раньше, чем я успел это заметить, и будь я проклят, если позволю кому-то тебя отнять! – Это вообще не имеет смысла! – Кроме того, ты парень. Мне не нравятся парни, – голос Каччана задрожал, а потом Изуку услышал горький смешок. – Не так. Это неправильно. Это… Я… – он начал запинаться и наконец поднял голову, и Изуку внезапно с изумлением увидел, что по его щекам текут слезы. – Я не знаю, Изуку, – признался он вдруг ломающимся голосом, глядя на него с отчаянием. – Я больше ничего не понимаю, – Кацуки сглотнул, Изуку увидел, как дернулся нервно его кадык. – Я просто не могу видеть тебя с кем-то еще. Что тебе еще от меня нужно?! Изуку на самом деле не мог ничего с собой поделать: он протянул ладонь и положил её на голову Кацуки, чтобы осторожно погладить его волосы. Кацуки в ответ потянулся к его прикосновению, словно ребенок. Каччан вообще казался сейчас почти сломанным, каким Изуку еще никогда его не видел – даже в тот памятный день битвы на Полигоне Бета он не был в таком разбитом состоянии, и это заставило его остановиться и задуматься. Постепенно что-то из сказанного Кацуки начинало обретать смысл. Не то чтобы он сам никогда не испытывал проблем касательно своей ориентации. Ему повезло, и его мать всегда была достаточно открыта в этом вопросе. Когда Изуку однажды упомянул, что его могут привлекать как девушки, так и парни, она приняла это совершенно спокойно, не выразив ни отвращения, ни удивления. С точки зрения Мидории Инко её сын мог любить кого угодно, при условии что этот человек будет любить его и заботиться в ответ. В их средней школе, если вдуматься, царили довольно гомофобные настроения. Однако положение Изуку на самом дне социальной лестницы каким-то образом скорее оградило его от того, чтобы они коснулись его по-настоящему. В его адрес, конечно, прилетало несколько оскорблений о "голубизне", но никто на самом деле не знал о его бисексуальности – это был просто очередной способ унизить слабого неудачника. А он уже достаточно страдал из-за своего беспричудного статуса, чтобы подобные грубости могли действительно задеть его за живое – большинство одноклассников ненавидело его за один только факт существования – было не так уж важно, что они думают о его предпочтениях. С поступлением в ЮЭЙ дела пошли и того лучше в силу политики академии против всяческой дискриминации. Кроме того в их классе были ребята, которые открыто заявляли о своей ориентации, так что когда Изуку нерешительно открылся нескольким друзьям, а потом и прочим одноклассникам, то с удивлением обнаружил, что ребята поддерживают его, а не пытаются пристыдить. Ему не приходило в голову, что у Каччана могут быть с этим сложности. Он никогда не показывал признаков неприятия таких отношений в ЮЭЙ. Но если задуматься… Изуку по-своему любил тётушку Мицуки, но знал, что иногда она может быть… подавляющей. Кацуки, как бы он ни отказывался это признавать, обожал свою мать, которая всегда немного пугала Изуку, и во многом перенял манеру общения от неё и, вероятно, то же самое можно было бы сказать и о некоторых убеждениях. Оглядываясь назад, Изуку не мог вспомнить, чтобы Мицуки прямо высказывалась на эту тему – она просто никогда не всплывала в присутствии Изуку, но даже в этом случае он нет-нет, да слышал от неё довольно специфичные комментарии: о том, как должны вести себя "настоящие" мужчины, о недопустимости слабости, несколько пренебрежительных гомофорбных комментариев тут и там. Он не мог знать, как обстоят дела в семье Бакуго и какие разговоры происходят там, за закрытыми дверьми, и с какими предубеждениями сталкивался Кацуки дома. Средняя школа и отношение окружающих не могли не подпитывать их. То, что Кацуки был на вершине школьной иерархии, означало еще и то, что к нему было приковано больше внимания, чем к остальным. Разумеется, Кацуки не мог позволить никому, включая себя, посчитать себя слабым, верно? Кацуки, разумеется, во многом вырос и изменился после ЮЭЙ, но, очевидно, всё еще оставались вещи, с которыми ему только предстояло разобраться. Изуку поёжился – неужели он ошибался до этого момента? Всё это время он принимал все слова Каччана за чистую монету. В конце концов, Кацуки как правило был всегда очень прям в выражении своих желаний и был исключительно категоричен, когда говорил, что его не привлекают парни. Откуда он мог знать, что за ними скрывалось что-то совершенно иное? Изуку привык доверять в первую очередь именно словам. Всё это требовало времени на осмысление. – Каччан? Каччан, можешь посмотреть на меня? Кацуки поднял на него угрюмый взгляд. Изуку вновь поразился тому, насколько уязвимым он выглядел в этот момент. Кто-нибудь вообще видел Каччана таким кроме него? Изуку сглотнул, пытаясь отогнать лишние мысли и собраться со словами. – Думаю, я понял, – сказал он осторожно. – Я дам тебе время, хорошо? Мы можем подождать и… Кацуки тут же вспыхнул. – Иди к черту со своим временем, я не собираюсь ничего ждать! Я и ты – встречаемся, ясно? Я шел к тебе, чтобы сказать это, и сделал бы, если бы… – он зарычал от разочарования и раздраженно мотнул головой. – Если ты еще раз с кем-то переспишь, я тебя убью, ясно? Изуку вздохнул, пытаясь быть разумным. – Ты же сам сказал, что не понимаешь… – Я понимаю достаточно, чтобы знать, чего я хочу, а чего нет! Это, блять, точно что-то иное, чем обычная дружба, если меня разрывает от мысли, что ты с кем-то другим! "Что-то иное, – подумал Изуку тоскливо. – Например какая-то странная болезненная привязанность или еще что угодно. Не обязательно любовь". – И тебе не нравятся парни, – напомнил он, не желая сдаваться. – Совершенно точно не нравятся, – упрямо, почти по-детски заявил Кацуки. Изуку подавил в себе иррациональное желание улыбнуться – Каччан сейчас очень напоминал ему собственную детскую версию, которая отчаянно отказывалась признавать, что расцарапанное от падения колено причиняет ему боль, потому что отлично знал, что это заставит Изуку расстроиться за него и заплакать. Это был уже не тот Каччан и ситуация была совершенно иной - кого бы он сейчас ни защищал, это точно не был Изуку. Вместо это он произнес только: – Но я и есть парень, Каччан! – Нет. Ты – Изуку, – отозвался он так, будто это имело хоть какой-то смысл. Изуку даже не знал что ему ответить на это заявление, не говоря уже о том, что Кацуки подразумевает под ним. Каччан поднял голову, глядя ему в глаза, и Изуку вздрогнул от того, насколько интенсивным был его взгляд. По какой-то причине он вдруг почувствовал себя пойманным им. – Ты ведь сказал, что любишь меня, – произнес Кацуки настойчиво. – Ты предложил встречаться. Ты всё это начал. Ты заставил меня задуматься обо всех этих дурацких вещах. Так возьми на себя ответственность! Или что – я тебе больше не нужен? Ты больше ничего не чувствуешь? Изуку стало тяжело дышать. – Каччан, это нечестно, – прошептал он, со слезами на глазах. – Это так нечестно. "Это так нечестно, когда ты смотришь на меня такими глазами. С таким лицом. Потому что прямо сейчас, Каччан, ты выглядишь так, будто нуждаешься в помощи," – подумал он, но знал, что не сможет сказать вслух. И… Изуку никогда на самом деле не мог отказать ему – и не мог отказаться от него. Изуку вздохнул. Это не совсем идеальная ситуация и не совсем идеальное признание. Скорее, это совершенно не идеальная ситуация и признание, сказал он себе. Каччан запутался, подумал он, но рано или поздно он разберется в себе – разберется достаточно, чтобы понять, что Изуку ему не нужен. И Изуку совсем не уверен в том, что когда это случится и Кацуки откажется от него на этот раз, он сможет собрать себя обратно из оставшихся осколков. Поэтому будь Изуку умнее, он бы отказался. Но, очевидно, он не был умным: он был по-глупому безнадежно влюбленным и готов был согласиться на любые крохи, которые ему обещали. Пусть это будет ненадолго, пусть не совсем по-настоящему – Изуку постарается взять столько, сколько сможет. В конце концов, он так давно любил Каччана, даже не смея надеяться хотя бы на какую-то взаимность. Изуку может немного потерпеть, особенно когда Кацуки так запутался и ему нужна помощь. – Хорошо, Каччан. Давай попробуем, – произнес он. Каччан не позволил ему уйти и после этого. Он вынудил Изуку растянуться на его кровати, крепко обхватив руками и наполовину наваливаясь сверху своим телом. Словно для того, чтобы убедиться, что Деку никуда не уйдет, пока Каччан спит. Словно для него жизненно важно, чтобы Изуку был рядом. В этом не было совершенно ничего сексуального – объятия наоборот были очень невинными и платоническими, но сердце Изуку отчего-то расширилось от переполняющих его чувств так сильно, словно вот-вот грозило взорваться. …вопреки всем его переживаниям, вопреки неприятной тяжести на сердце, впервые за эту долгую неделю он спал крепко и без сновидений.