Не место для бабочек III: Клинок доблести

— Так почему вечером? — Вольжиф пнул небольшой камешек, он отскочил от новенького ботинка, простучал чуть подмерзший тракт и скатился в густую траву, мягко ударившись обо что-то недостаточно замерзшее. И знать Вольжифу не хочется, что там в траве такое мягкое валяется. — Не логичнее было выходить… я не знаю… утром, например? Или хотя бы предупредить о вылазке за пару-тройку дней? — Кое-что случилось, и нам нужно с этим разобраться, — коротко пояснила Мерисиэль. Остальные, что характерно, промолчали, будто такие мелочи, как цель ночной прогулки по мировой язве, интересуют только самого Вольжифа. А его они еще как интересовали — в конце концов, он прознал, что завтра ранним утром приедет целый обоз зачарованной мелочевки, зелий и свитков. А такие вещи очень любят теряться при транспортировке, да так, что никто даже не пытается искать. Можно сказать, первая хорошая новость за весь крестовый поход, и даже ее Вольжифа наглым образом лишили. А вот Арендея поблизости не видно, и от этого становится совсем страшно. А если ему снова что-нибудь сломают? Ему что, две недели потом ждать, пока срастется? Или сколько там срастаются переломы под обычной магией? И Камелии поблизости нет — хотя это как раз новость хорошая. Мерзкая она какая-то, наглая и неприлично богатая. Хотя, по сути, такая же никому не нужная сирота, как сам Вольжиф, как половина его знакомых, включающая солнечно улыбающуюся эльфийскую оборванку. Почему одним достается добрый дядюшка Хоргус, обеспечивающий безбедное детство и счастливую юность, а другим — бабка, заставляющая тырить хлеб с рынка? Где в этом мире справедливость? — Что такое это ваше «кое-что»? Мне кто-нибудь объяснит? — Мы идем искать друга, который заблудился. И обязательно вернем его домой, — отзывается Уголек. Голос у нее такой мирный и почти радостный, но Вольжифу в очередной раз становится не по себе. Как можно радоваться — действительно радоваться! — прогулке в мировую язву? Чему тут вообще можно радоваться, жухленькой травке по сторонам выщербленного мощеного тракта? Вони из ближайшей речушки? Чему, чему? Сейчас как выскочит из кустов какой-нибудь нездоровый смилодон, и вся их вылазка на этом закончится. И если эти дурни думают, что любой будет рад умереть с ними за компанию, то они плохо знают Вольжифа Джефто. Он вообще не собирается умирать иначе, кроме как очень старым, очень богатым и в окружении десятка неприлично красивых жен. — Боюсь тебя расстроить, но твой друг, наверное, уже мертв. В язве не так-то просто протянуть… сколько его нет?.. — Больше суток, — отзывается Уголек. Остальные как воды в рот набрали, все трое. — И Лим у нас сильный, он сможет за себя постоять, пока мы его не найдем и не спасем! — Лим?.. в смысле, наш Лим? — вот незадача. Алхимик так часто молчал, что Вольжиф действительно забыл, что в развеселой компании кого-то не хватает. — А зачем он сюда поперся? — А это мы у него и спросим, если найдем, — отзывается Сиила. Выглядит она так себе: похоже, будто ее собственный меч что-то перепутал и пару дней отбивался лицом самой Сиилы от тюков свежего сена. Побитая, но вполне бодрая — значит, били ее обо что-то мягкое. Но долго. — То есть мы его еще и не найти можем. А зачем тогда искать? Может, у него тут дела? Или гнездо какой-нибудь птички с ценными взрывоопасными яичками. Ну пошел за алхимической мелочью парень, чего его отвлекать? Тем более, сильный ведь, матерый. И, наверное, совсем не против героической смерти. А Вольжиф — против! — Камелия считает, что он нас предал, — отвечает Ланн. — Но у нас есть причины ей не верить. — У нас нет таких причин, — отзывается командир. Какие ей там еще должности перепали — вообще не важно, для Вольжифа она всегда командиром останется, так уж повелось. — Она сказала, что Иламин перешел на сторону врага, но могла не заметить действия иллюзии или подчиняющего волю заклятия. Вот мы и идем искать правду. — Если он вас предал, то зачем ему поблизости околачиваться? За сутки можно уйти очень далеко, — Вольжиф заглядывает в бегущую в овраге тоненькую речушку. В нос бьет запах кислоты и разложения. — Ну, или полностью раствориться в этой чудесной водичке. — Тебе страшно, братец Вольжиф? — незамутненно спрашивает Уголек. — Нет! С чего бы! Просто не вижу смысла в вылазке без конкретной цели. Особенно в компании командора, у которой есть важные дела в ставке. Наверное. Собственно говоря Вольжиф надеялся, что в этой самой ставке они пробудут как можно дольше. В конце концов, где угодно можно что-нибудь спереть, даже у мышиного рыцарства. А то, что мышиное оно, все Голфри виновата со своими чинушами. Разворовали казну! Ничего простому человеку не достается, аж спереть нечего. — А мне кажется, братцу Вольжифу все-таки очень-очень страшно, — негромко, но отчетливо произносит Ланн. — Командору не страшно, мне не страшно, Сииле вообще никогда не страшно, и даже Уголек не боится. А маленький Вольжиф… — Да пошел ты! — Ланн смеется, Вольжиф решает молчать. Банда, называется. Тьфу! Слово одно. Но продолжает идти следом — наверное, по той же причине, по которой не сбежал сразу, как получил смешной «гонорар» за подвиг. Эта банда все еще лучше всех, куда ему доводилось попадать. И пока что с ними было вполне безопасно… *** Они все еще передвигались вдоль русла реки; командир шептала какие-то молитвы над смутно знакомым ножичком и чесала через бурелом, а всем остальным приходилось идти за ней. Было достаточно светло, хотя по расчетам вусмерть уставшего Вольжифа время давно перевалило за полночь. Все тягостно молчали и пытались идти очень-очень тихо — особенно смешно выходило это у бронированной по самые брови Сиилы. Мало того что бурелом ногами крушит так, что хруст слышен в командной ставке, так еще и латами звенит. И смешно ругается вполголоса, когда скользит по влажной грязи. Темное небо затянуто низкими свинцовыми тучами; наверное, будет дождь. А они — в хреновой мировой язве, в нескольких часах пути от минимальной цивилизации. Вольжиф никогда не считал себя трусом, но предпочитал называть это чувство осторожностью. И сейчас его осторожность вопила, что впереди, позади и со всех сторон их подстерегает смертельная опасность! — А почему так светло? — шепотом спрашивает Вольжиф, склонившись к весело и на удивление тихо перемещающейся по высокой траве Угольку. — Ночь же, кажется. — Темновидение. Командор нас зачаровала, ты не помнишь? Вольжиф не помнил. И от этого становился еще осторожнее. Мало ли, еще какое-нибудь заклинание наложат, а он и не заметит. Может, не так уж и хороша эта банда? Что его вообще с ними держит, раз уж платить никто не собирается? Мифическая амнистия от королевы? Так никакая амнистия не нужна, если быстро бегать и хорошо прятаться. Ощущение собственной мощи, возросшее с той роковой ночи в «Сердце защитника»? Может быть, но что толку от ощущения, если фактически Вольжиф никуда его не применял? А что, если это ощущение никакими супер-пупер-силами не подкреплено, и на самом деле он все такой же Вольжиф? Городскому воришке ведь совсем не место в мировой язве, тем более, когда отхапанный у демонов и относительно мирный Кенабрес все еще не так уж далеко… Но он упрямо чешет за бормочущей молитвы командиром. Надо сказать, она поступила очень умно, сменив дурацкую и крайне приметную белую мантию на буро-коричневую. Белая мантия нужна только хорошо охраняемым богатым жрицам, чтобы умные маленькие воришки легко вычисляли, в чьих карманах искать поживу. А на такую никто и не посмотрит, и не угадает, что перед ним целый командор крестового похода. Умно! По ощущениям Вольжифа они наворачивали уже какой-то по счету круг, то приближаясь к руслу реки, то отдаляясь от него. Пока наконец-то у живописного обрыва (вот бы что-нибудь в воду сбросить! Было бы весело) командир вдруг не остановилась, как вкопанная. И… принялась принюхиваться. Над головой Ланна загорелся магический светляк, и живой фонарь принялся шарить по земле в поисках неизвестно чего, щупать примятую траву и… Трава примята. И примяли ее давно. Вольжиф опустился на корточки, стоило командиру вместе с монгрелом отойти достаточно далеко, и провел руками по земле, раздвигая колючую сухую поросль. Рука натолкнулась на что-то холодное и влажное, слишком твердое и гладкое для камушка — Вольжиф поднял находку на уровень глаз и разглядел деревянную бусину, на которой кто-то ножом неровно вырезал «Айя». Дальнейшие поиски помогли найти похожие бусины с надписями «Тор», «Арчи» и «Лиси», и множество похожих, но без всяких надписей. И длинную нитку с пушистой кисточкой — возможно, все находки были единым целым, а именно — четками. — Дело раскрыто! — Вольжиф поднялся на ноги, и предъявил нитку с кисточкой удивленно обернувшейся к нему Сииле. — Тут был черный маг, который носил четки. На них какие-то слова. Может, это имена убиенных им жертв или что-то такое? Командир бросилась к нему, принимая из рук нитку и расписанные ножом бусины, крупные, влажно блестящие от росы. Уголек, едва взглянув, закрыла рот рукой, будто увидела что-то очень знакомое и очень страшное; Ланн нахмурился. Только Сиила непонимающе вертела головой… ну, и сам Вольжиф. — Это четки Иламина. Я видела, как он чертил имена на бусинах во время привала, — прошептала командир, сжимая в ладони бусину «Айя». — Он бы ни за что их не выбросил. С ним что-то случилось. — Он же, вроде, предатель? Так, может, его хозяева сказали ему… — Вольжиф замолчал. Лица окружающих явно сигнализировали, что их владельцы не готовы к гипотезам. Кроме лица Сиилы. Она только хмурилась все сильнее, глядя на сжатую в пальцах Ланна кисточку от четок. Монгрел потянул кисточку к носу, нахмурился, чихнул и понюхал снова. Командир уставилась на него так вопросительно, будто Вольжиф прослушал сам вопрос, а остальные до него сами додумались. И снова стало бы обидно, если бы не Сиила: — Что? Ты чувствуешь, где он? Монгрел покачал головой и снова потянул к носу кисточку. — Может, ему просто нравится запах Иламина? — попытался пошутить Вольжиф. И сам осознал, насколько жалко это вышло. — Я его почти не чувствую. Бусины пролежали тут не меньше суток. Ты нашел их здесь? — Ланн дождался кивка и опустился на колени, принялся снова шуршать уже исследованной Вольжифом соломой. Замер, медленно провел пальцами по земле. — Кажется, я понял, что здесь произошло — Ри, видишь следы? Он потянул командира за руку. Вольжиф едва сдержался от вопроса, а не мешают ли этим двоим все остальные, но теперь к лагерю нихрена не понимающих примкнула еще и Уголек. Помимо сидящих на земле и щупающих землю (а они уже прямо на коленях ползли по земле к самому обрыву) уже трое стояли и следили за их манипуляциями безо всякого понимания ситуации. — Вовремя успели, — глухо пробормотала командир. — Похоже, Иламин был ранен, возможно, даже без сознания. Его стащили и бросили в реку, — она заглянула в бегущий в овраге мутный ручеек. — Вот почему Богиня вела меня именно здесь! — А где ты взяла кинжал Лима? — подала голос Сиила. — Это ведь его ножик, да? — В комнате Камелии. Должно быть, захватила на память, — Мерисиэль покачала головой и вздохнула, поднимаясь на ноги. — На память о чем? — О том, как накинула на него парализующий заговор, — ответил Ланн. — Да-да, она умеет, и не спрашивай, откуда я знаю. Он чем-то ей помешал, и она… — Мы могли все не так понять. Нужно найти самого Лима, расспросить его… — Мерисиэль затараторила, принялась тереть источенный ножик и нервно, быстро шептать уже привычную молитву. — Боюсь, после купания в местной водичке мы найдем в лучшем случае голые кости. Если повезет, — Ланн мрачно поглядел вниз, на воду. — Воняет она вполне однозначно. — И что, мы даже не попытаемся? — вмешалась Сиила, на кой-то ляд потянувшая меч из ножен. — Он ведь наш друг! — А когда выходили из лагеря, был предатель… — шепотом пошутил Вольжиф. Но Мерисиэль умудрилась (да как она это делает?) все-таки расслышать. — В его предательстве уверена только Камелия. Именно поэтому ее с нами нет. — А еще она видела его последней, — дополнил Ланн. — Что? Разве я не прав? Или ты следы не разглядела? Так присаживайся, а я тебе даже порядок событий перескажу. Хочешь? Мерисиэль не хотела — или просто решила промолчать. И снова полетела через бурелом, вынуждая остальных идти следом.