Не место для бабочек III: Клинок доблести

Голфри в конце концов уходит, и Ри выдыхает: наконец-то с этим делом покончено. Можно перейти к тому, которое еще далеко от своего завершения, и даже начаться все это время никак не может. К разговору с Ланном, который нужно начинать немедленно, и очень хочется, но почему-то не выходит. С чего начать-то? С того, как подвела его в том лесу, полезла за дурацким свитком, вместо того чтобы накинуть заклинание попроще? Как растерялась и, вместо того чтобы спрятаться и дождаться помощи, пятилась и дрожала, как малолетняя послушница? С того, именно как малолетняя послушница, возможно, еще и слабоумная, Ри себя и ведет? Или с того что понимает, насколько ему непросто. По крайней мере, теперь пытается понять, а не только прячется за его спиной от большого и страшного мира. Мира, где она — своя, а он оторванный от привычной жизни пришлый, которому еще долго будут коситься вслед. И где он — а не она, всевозможно избранная и даже целый командор — защищает, рискует жизнью и ни на что не жалуется. Ланн все еще стоит, оперевшись на край стола и сложив руки на груди, разглядывает собственные ботинки. Надо бы сводить его в арсенал и подобрать обувь поприличнее… и телогрейку какую-нибудь. Тонкая шерстяная туника истрепалась до состояния затертой тряпки, которой даже пыль в приличном доме стереть неловко. Ри хмурится, скользит взглядом по вытертому плотными чешуйками левому рукаву, усеянному зацепками и дырками, поднимает глаза к плечам и вспоминает, что неплохо бы ему и плащ нормальный достать. Как можно скорее. Совсем скоро могут ударить холода. Он молчит. То ли ждет, то ли задумался о чем-то — Ри чувствует, что должна нарушить это молчание, но не может подобрать слов. Понял ли он что-то из разговоров новобранцев, из оговорок Вольжифа и откровенной иронии Дейрана, из пропитанной ядом речи Нуры — думает ли о том, что между Ри и графом Арендеем есть что-то, кроме дружбы, построенной на периодическом спасении друг друга? Связал ли ее упомянутое ночное отсутствие с этой информацией? Или просто никак не придет в себя от развязки истории с чередой ловушек, от правды о безобидной на первый взгляд Нуре? Ри глубоко вдыхает, собирается произнести длинную речь обо всем, что случилось, рассказать, что сожалеет о своем поведении и обязательно исправится. Но вместо этого выдыхает: — Ты мне дорог, — трет висок, отводит взгляд, когда Ланн поднимает голову. — И все, что произошло, я… это больше не повторится. — Ты о ночи с Дейраном? — иронично интересуется Ланн. — Все настолько плохо? — Отвратительно! — Ри смеется, не уловив в его голосе ни нажима, ни обвинения. Стало легче дышать, отпустило дурацкое оцепенение, отступила неуверенность. — Оказывается, лечить чуму почти так же мерзко, как ею болеть. — Чуму?.. — Зелья, которые Нура принесла. Я одно из них умудрилась выпить. Но все закончилось хорошо — правда, около двух ночи. И теперь среди новобранцев ходит легенда, что мы с Дейраном любовники, — Ланн чуть улыбается, но глаза беспокойно скользят по ее лицу, плечам и платью. — Я в порядке! У меня все в полном порядке, Ланн, кроме репутации. Она подходит ближе, берет его за руки, ловит взгляд — и слова снова заканчиваются. Но уже по другой причине: Ри кажется, что теперь Ланн хочет что-то сказать. Она проводит подушечкой пальца по гладкой чешуе на его левой руке; интересно, как тонко чувствует эта половина его тела? Ощущает ли он ее прикосновения, понимает ли их значение? — То, что случилось тогда, в лесу, — он неловко, без особого усилия пытается убрать руку, но Ри чуть сжимает пальцы. Не дает отвернуться. — Я думаю, Камелия была где-то поблизости. Все, что я говорил, было о ней и ей. Я думал, она… что-то сделала с тобой. Испугался. — Я знаю, — негромко, мягко. Чтобы перестал прятать взгляд, искать в себе какую-то вину. — Прости, что сразу не поняла. Это больше не повторится… как и ночь с чумой и Дейраном. Ланн усмехается, да как-то невесело. — Это меня не оправдывает, так? — Тебе не нужно оправдываться, — она тянется к нему, чтобы поцеловать, прикрывает глаза и почти боится, что он отстранится. Что опять надумал себе всякой чепухи, забил голову глупостями, которые не имеют к ним никакого отношения. Легкое прикосновение к губам; он не двигается, но и не отвечает. Ри отпускает его руку, только чтобы прикоснуться к груди, почувствовать биение сердца и напомнить, что все еще ждет. Ответа — но не слов, и просит подумать еще раз, прежде чем запросить с нее очередное невыполнимое обещание. На этот раз скрещенными пальцами дело обойдется: Ланну придется привыкнуть к мысли, что она его не отпустит. Найдет тысячу и один способ спасти, излечить, но не даст уйти никуда, даже в посмертие. По крайней мере раньше, чем отправится туда сама. Она чувствует, что он напряжен, борется с чем-то внутри себя, но медленно ведет ладонь выше, по груди, минует порядком растянутый ворот и касается чешуи, скользит кончиком пальца по шву, разделяющему две разные половины одного мужчины. Нежным, медленным движением поднимается по шее к щеке; он чуть дергается, будто не желает, чтобы она касалась левой половины его лица. Но не отворачивается, только поднимает руки, чтобы обхватить ее щеки и мягко отстранить. Смотрит в глаза, нежно проводит большим пальцем по ее коже. — Мы не можем, Ри, — шепотом, едва слышно. Сам себе не верит. Она не спрашивает, что именно и почему. Тянет руки, чтобы обнять за шею и потянуть к себе, чтобы показать, что очень даже могут. И еще как, и не такое — а все, что захотят. На этот раз он отзывается на поцелуй, порывисто обнимает, пристраивая левую руку у нее на талии, а правой прижимая к себе, мягко, но уже более решительно. Это к лучшему; из-под ног, кажется, уходит земля, колени дрожат от страха, что он все-таки уйдет. Что этот поцелуй, отдающий болезненным безумием, станет последним — и потому тянется ближе, сцепляет руки, чтобы не позволить и не отпустить. Ри чувствует только один пульс — сейчас кажется, что он у них общий. Он прерывает поцелуй, но не отстраняется, вместо этого прячет лицо в ее спутанных волосах, неаккуратной паклей лежащих на плече. Медленно вдыхает — сейчас так же медленно выдохнет и скажет какую-нибудь глупость. Как обычно. — Я люблю тебя, — очень-очень тихо, обреченно. Таким голосом не признаются в любви — в лучшем случае сознаются в жутком проступке, просят прощения. В нем раскаяние безо всякой надежды, грусть без капельки света. Ри чувствует, что глазам становится жарко, зажмуривается и закусывает губу, боится слишком громко вдохнуть и напомнить Ланну о течении времени. Сейчас он добавит «но…», вот сейчас, буквально в следующий момент. Но он молчит, будто сказал ровно все, что собирался. Не отпускает, не двигается, только бьется сердце, только щекочет шею дыхание. Весь мир для Ри замирает в ожидании чего-то жутко неправильного, но оно не происходит ни в эту секунду, ни в следующую. Это… все? Это действительно все, никаких отговорок и заверений в том, что они что-то там не смогут?.. Он… он это серьезно? — Вообще я на этот случай речь готовил, — негромко говорит он наконец, уже чуть веселее. Ри слышит, что он снова улыбается половинкой губ. — Пять листов мелкими буквами, с поправками и пометками на полях. Там было столько всего, и тебе бы точно понравилось. Но я ее не принес, потому что нагло вру и ничего не приготовил… да и пишу, если честно, не очень, — замолкает, отстраняется, чтобы поймать ее взгляд. И правда улыбается — как и всегда, грустно. Кажется, в этот раз грусти даже больше, чем обычно. Ящеричий желтый глаз смотрит холодно, лишь едва заметно дрожит зрачком, но второй светится грустью, тревогой и почему-то ожиданием. Он внимательно смотрит на нее, ищет ответ на свой молчаливый вопрос, и Ри пытается понять, каким он был. — Ты ведь помнишь, что обещала мне? — наконец спрашивает он. — Помню, Ланн. И считаю, что это обещание не имеет смысла, поэтому забираю его назад. Нет, подожди! Дай мне сказать, — он послушно закрывает рот и кивает, почему-то дважды. Возможно, своим мыслям тоже. — Я не обещаю тебя отпустить, когда придет какое-то там время, не обещаю оставить, когда тебе будет плохо. И я не обещаю, что не буду искать способ тебя спасти. Я не могу тебе этого обещать, потому что не собираюсь сдерживать такое обещание. Слышишь? Я тебя не оставлю одного, не отпущу смиренно ждать смерти. И постараюсь защищать, как и ты меня. — Я не собираюсь прятаться за твоей спиной, — его голос звучит веселее, но в нем все еще слишком много неуверенности. — И тем более не собираюсь сидеть в ставке и вязать носочки. — Я просто хочу на равных… подожди-ка, — Ри щурится. — А ты хотел бы заставить меня вязать носочки в ставке? — У меня никогда не было настоящих носков, — он иронично пожимает плечами. — В Натхолме с ними вообще туго, все больше что-то вроде портянок. Мечта у меня такая — носки хочется. — Эй, ты меня совсем не слушал! — шутливо хмурясь, Ри пытается не слишком широко улыбаться. — Кто тебе сказал, что я умею вязать носки? И не собираюсь сидеть в ставке, пока ты… Договорить Ланн ей не дает самым действенным и желанным способом, и на этот раз поцелуй выходит куда свободнее и увереннее, чем минутами раньше. Наконец-то холодная, пустая, дурацкая неделя поодиночке позади — и с ней уходят недомолвки, львиная доля заблуждений и, наверное, остатки стеснения. Ри больше не позволит ему носиться с собой, как с фарфоровой куклой — иначе не выдержат в конце концов они оба. Впереди еще долгий путь, многое предстоит понять и осознать — и по дороге, так, за компанию, отбить Дрезен. И Саркорис от язвы исцелить, может быть. Построить монгрельскую деревню, срубить себе избушку на ее окраине и ходить вместе на охоту. Или поселиться в большом городе и зарабатывать авантюрными походами на поиски сокровищ? Какая разница. Главное, чтобы вместе. И Ри очень хочется, чтобы это «вместе» больше не прекращалось до самого последнего дня жизни… одного из них. И хорошо бы придумать что-нибудь, чтобы этот день настал еще очень нескоро. Но об этом можно задуматься в другой раз, как и обо всем, что не касается этого самого момента — здесь есть только они двое, пустой командорский шатер, много-много громких слов и один пульс на двоих. Она ловит его дыхание, скользит губами по мягкой щеке, зарывается пальцами в волосы, чувствует теплые губы на своей шее и откидывает голову назад, позволяя им добраться до ключицы. Невпопад думает, что нужно раздобыть больше платьев с пуговицами на груди — с ними разобраться значительно легче, чем со шнурками, даже если выталкивать их из петель приходится чешуйчатой лапой, как сейчас.