Не место для бабочек III: Клинок доблести

Лезвие прижато к шее под легким наклоном — Камелия не пытается его поранить, только предупреждает о том, что вполне может себе это позволить. Прижимается к нему сзади так тесно, что упирается подбородком в затылок, чем лишает половины предусмотренных Иламином путей отхода. Но вторая половина все еще в силе — особенно учитывая неготовность шаманки к тому, что наложенный ею паралич больше не эффективен. Иламин молчит, вспоминая и воспроизводя собственные ощущения в тот первый раз, предшествующий нежелательному купанию, и теряется в догадках, с какой-это радости Камелия задает ему вопросы. Губы все-таки тоже должны быть парализованы, разве не так? — Что же ты не отвечаешь, Лим? — нежно шепчет она, снова склоняясь к уху, почти касаясь губами раковины. — Мне развязать тебе язык? «Дура, я в параличе. Неужели забыла?» — Я могу, конечно, вот только способ тебе совсем не понравится, — девушка прикусывает краешек чуть заостренного уха, и от этого простого, крайне циничного, но вполне ожидаемого действия по телу Лима пробегает дрожь. Почему-то это даже кажется ему приятным — и даже прижатое к спине женское тело теперь ощущается не как помеха, а как неплохой такой бонус опасной ситуации. Незаметно для хищницы Лим сжимает кулаки, прикрывает глаза и мысленно считает до десяти, отгоняя совершенно некстати проснувшееся желание развернуться, выбить из изяшной ручки острый предмет, прижать к двери и с жаром выместить все свое негодование самым неподходящим способом. В конце концов, чему тут удивляться? Конечно, она попытается обезвредить его всеми доступными путями, тем более, что не зря отрабатывала делано-изящные подъемы, приседы и соблазнительные изгибы по поводу и без оного. Нет, Иламин не поведется на эти игры. — Неужели все-таки придется ранить тебя, чтобы узнать правду? — мурлычет Камелия, склоняется ниже и прикасается губами к чувствительной коже за ухом. — Я бы так этого не хотела… И Иламин слышит в ее голосе — хотела бы. И хотела тогда, но вынуждена была думать об осторожности и остановилась на быстром устранении вместо долгой и явно приятной для нее пытки. Похоже, ей не страшно, не любопытно — она развлекается, как кошка, заманившая в ловушку маленькую рыжую мышку. Мышью быть Иламину не нравится, никогда не нравились и напоминания о низком (спасибо дедушке-дворфу) росте, и он сосредотачивается на этих словах, на ярости, которую они пробуждают. Чтобы забыть, что рядом с ним красавица в изящном бальном платье, а не жестокая убийца без пола, возраста и лица, как и все убийцы. Сколько их таких, лживых, часто одержимых демонами, убили они с его первой группой? Пятерых, шестерых? У каждого было свое обаяние, но только Камелии удалось подобраться к Иламину так близко. «Лживая. Маленькая. Сука.» Он дожидается момента, когда Камелия снова приготовится говорить — ей приходится склониться еще ниже, чтобы на этот раз коснуться его шеи, и в этой неудобной позе отбиться от неожиданного маневра жертвы оказывается не в ее силах. Иламин действует быстро и четко, разворачивает Камелию на месте и теперь сам прижимает ее к тяжелой двери. Удивленно разжавшиеся пальцы выпускают рукоять кинжала, он со звоном падает совсем рядом с его собственным ботинком, но размышлять об этом нет времени. Камелия не может повернуть голову, чтобы посмотреть на него — а значит, не может наложить одно из своих заклинаний. Приходится достаточно высоко поднять колено, чтобы прижать к двери подол меж стройных бедер — руки прижимают запястья по обе стороны тела. — Может, ты скажешь? — выдавливает из себя Лим. Говорить в состоянии возбуждения оказывается сложнее, чем обычно. Сердце колотится в предвкушении интересной беседы, губы сами собой тянут безумную улыбку — и сейчас ее не от кого скрывать. — Так что тебе… нужно? От меня? С губ срывается смешок. Иламин сжимает зубы, гасит порыв рассмеяться; потребуется пара минут, чтобы прийти в порядок. У Камелии достаточно времени, чтобы ответить на уже заданный вопрос. Остается надеяться, что она не задаст уточняющий… а она задаст, разумеется, задаст! Он бы на ее месте тоже так поступил. — О чем ты? Это… это какая-то ошибка, Лим… ты следил за мной! Я испугалась! — громко шепчет она, быстро сменив роль с охотницы на слабую жертву. В распоряжении Иламина нет парализующих чар, но сейчас он обездвижил ее простым и действенным физическим образом. И Камелия придерживается той же тактики, что и он в начале их беседы — разыгрывает беззащитность. Значит, тянет время, прежде чем выдать очередной шаманский фокус, ищет момент. Нельзя терять бдительность, ни на секунду нельзя! — Да… да что ты говоришь? — снова смешок. Как же достало! — А в реку ты меня тоже по ошибке столкнула? Или… или… то, что говорят… о нашей любви… неожиданно… правда? «Просвети уж, а то я не люблю слышать о своих собственных чувствах от посторонних», — хочет добавить Иламин, но плотно сжимает губы. Дурацкий, безумный, совершенно лишний сейчас смех вырывается спазмами и заставляет нетвердо дрогнуть руки. Приходится приложить куда больше усилий, чтобы не выпустить запястья Камелии из захвата. Она, однако, не делает попыток освободиться, будто бы полностью входя в роль. Что, конечно, совсем не повод ослаблять бдительность — кто знает, что на уме у этой двинутой? — Может и так! — ее голос дрожит от слез. — Может, я хотела… признаться тебе в чувствах, а там вампир! Я испугалась, Лим! Звучит искренне — так же искренне, как каждый из убийц, прижатый к стенке. Или, в данном случае, к тяжелой запертой двери полузаброшенного особняка. В комнате воняет пылью, видны обломки мебели — кажется, ее открыли просто по ошибке, без всяких причин вроде размещения гостей хозяина. А правда, каковы шансы Камелии убить его и оставить здесь труп? В доме не так много открытых комнат, чтобы одну из них забыли проверить перед отъездом, а в зале могли видеть, как они ушли в коридор почти в один момент времени. Неужели Камелия настолько глупа, чтобы так по-идиотски подставиться? Или… в этом и был план, или она хотела быть пойманной?.. — Меня? Его? Себя? — отрывисто, почти лаем вырывается изо рта. — Всех! — Камелия всхлипывает почти натурально. Будто случайно чуть изгибается, выставляя прикрытую струящейся тканью задницу ближе к Лиму. — Я не хотела тебя сталкивать, я подумала, что он мог зачаровать тебя… чуть сама следом не прыгнула… поверь мне! — И сейчас… заманила меня… для признания? — Я испугалась! Ты все время таращишься на меня, будто хочешь убить! «А еще слежу, как ты шатаешься по лагерю. Ты ведь знала, знала? Знала. Конечно, знала. Нужно быть полной дурой, чтобы не заметить моей слежки, особенно такой неосмотрительной…» — хочется сказать это, но выходит только: — А чего ты хотела?! — и тикающий, икающий подавляемый смех сквозь плотно сжатые губы, до слез в глазах. Пальцы предательски дрожат, приходится сжать их крепче, и девушка шипит от боли. В бездну, пусть шипит, сколько хочет. Нечего врать, да еще так убедительно. Там было что-то про Ланна той ночью, когда они вместе пили в «Сердце защитника»? Как быстро меняет свое предпочтение сердце красавицы из хорошей семьи? — Правду. Говори правду, — выдавливает Лим. — За что?! — Я сказала правду! Отпусти, мне больно! — она всхлипывает. Лим отшатывается назад, прижимая дрожащие руки к груди; тело требует резких движений, взмахов, ударов, но бить некого. Не на кого сбросить разрывающее напряжение — и даже рассмеяться нельзя. Он скалится, через силу сжимая зубы, сквозь слезы вглядывается в Камелию, которая глядит на него загнанной ланью, растирая запястья, и даже не думает сбежать. Глаза покраснели, глаза влажно блестят в последних лучах закатного солнца. Его собственная тень покрывает легкое аквамариновое платье, меняя цвет ткани на густо-лазурный, почти черничный. Она даже не смотрит в сторону щеколды, заменяющей здесь замок, только на него, и солнечные отблески пляшут в сине-зеленых огромных глазах. «Хороша. Не была бы еще такой сукой…» Будто бы что-то изменилось, если бы Камелия и правда была милой и хорошей девочкой. Иламин отбрасывает мысли про «разные миры» и «вот бы мне такую», заменяя их более актуальными — как закончить этот разговор с наибольшей пользой, но не рассмеяться в голос, потеряв бдительность? Дрожь уже не уйдет просто так, нужна разрядка, но где ее взять сейчас? — Что с тобой? — в дрожащем голосе что-то вроде беспокойства, глаза блестят неожиданно трогательной заботой. Или это теплые рыжие лучи, вскользь попадающие в окно, делают взгляд таким мягким? — Не твое дело. Не твое, — все тяжелее. В бездну дознание! Пусть катится отсюда, быстро, пока он не сорвался и не пришиб ее, пока еще не поздно отвлечься на что-то более приличное. — Пошла вон. Она делает неверный, испуганный шаг в его сторону, поднимает руки к груди, будто в нерешительности, и тут же забывает, что они у нее только что «болели». «Лживая. Маленькая. Сука.» — мысленно повторяет Лим и скалится, и пятится к окну. Ежу понятно, зачем она подходит к нему так медленно, почему выглядит так натурально. Готовит новую атаку, и на этот раз ему нечего ей противопоставить. «Лживая маленькая сука!» — испуганно мелькает в мыслях, когда Камелия совершает последний шаг в его сторону. Обнимает за плечи, жмет к себе — попытки выбраться блокирует все та же дрожь. Он собирался ее прищучить, прижать к стене, вывести на чистую воду — но не убить! А сейчас каждое движение может закончиться смертью одного из них, как она не понимает? Если он убьет ее, кому станет легче? Она подруга командора. Его ждет трибунал! Она проводит пальчиками по его волосам, бормочет: — Я с тобой, я с тобой… мы поговорим потом, хорошо? Тише, тише… «Лживая… маленькая… сука…»