Не место для бабочек III: Клинок доблести

Все это не может быть правдой. Этого просто никак не могло произойти на самом деле — бессмыслица! Ерунда, бред! Сиила возвращается в крестоносный лагерь, опасаясь смотреть в глаза что принимающим дозор сослуживцам, что даже тем ребятам, которые патрулировали окрестности лагеря вместе с ней несколько долгих часов. Казалось, смена обстановки должна пойти на пользу, успокоить совесть, но стало только хуже: Мерисиэль наверняка уже подписала приказ о немедленной отправке самой Сиилы в тыл, на долгое и совершенно заслуженное лечение. Только наглухо больной паладин мог предложить отправить по домам все крестоносное войско, оставив демонов там, где они есть; да, среди сегодняшнего рыцарства и солдатни полно вчерашних простых горожан, но пошли бы они в военный поход, если бы в Мендеве было достаточно специально обученных для этого воителей? В Мендеве, затянутом в столетнюю войну, вообще остались такие? Может, среди дворфов или эльфов, полуэльфов, на худой конец… но сколько их, живых и действительно военных, все еще осталось в государстве? Сколькие еще не погибли в прошлых крестовых походах и горят желанием отправиться в пятый, едва начавшийся, еще не закрепивший себя ни громкими победами, ни исключительной славой? И будет ли эта слава, будут ли победы, если терпеливо ждать «правильных» вояк в крестоносной ставке? Время-то не ждет; демоны доказали свое вероломство, культисты расплодились даже в Кенабресе, пронизанном агентурной сетью и Орлиного дозора, и инквизиции прелата. Пока обучатся и войдут в силу новые воины, готовые пожертвовать своей жизнью и личной свободой во имя света и свободы родного мира, зараза бездны расползется еще дальше, язва снова расширится — нет, а вдруг? Получается, именно мирные мальчики и девочки остаются единственной надеждой всего крестового похода. Потому что больше никого не осталось. Детей не растят с желанием отдать их служению свету — почти никогда. Даже те, кого растят с этой мыслью, еще в юности легко могут выбрать мирную жизнь или штабную службу, которая вовсе не мешает заведению семьи и по сути своей не является ничем большим, чем работа секретаря библиотеки или священника в городском храме по степени героизма. Просто работа, на которую паладин уходит утром, с которой вечером возвращается к жене или мужу, к детям, к пожилым родителям, дядюшкам, тетушкам… Вне которой разрешается иметь собственный дом, каких-нибудь курочек или уточек, поливать цветочки на клумбах и заниматься чем угодно еще — совершенно не героическим, мирным. Нормальным, далеким от звона мечей и ярости боя со злом. Нужны ли такие паладины? Нужны — понимает Сиила. Может, даже сильнее, чем такие, как она. Но как быть с равным отношениям ко всем мирным? Если есть близкие люди, их ведь разумный пытается защитить в первую очередь, в ущерб всеобщему благу, святым клятвам и собственной жизни! Так где истина-то, где правда, которой можно верить, раз уж собственное понятие о праведности Сиила умудрилась потерять в погоне за ускользающим стремлением жить непрожитой жизнью Акеми? Вслед за этим вопросом пришел и другой. А кто она сама такая, кто такая Сиила? Вне сияющей брони, вне расшитого символами Иомедай форменного плаща, без золоченого меча Яниэль, найденного Наследница знает в какой культистской заднице. Без всего этого, кто она такая? В конце концов, Сиила не ангел, чтобы нести только божью волю, не Десница Наследницы, отказавшийся от собственного имени и личности во служение Иомедай. Она не была создана энергией высших планов, не появилась сразу в доспехе и со щитом в руке. Она была рождена смертной женщиной в городе, погрязшем в пороках — но живом, человеческом, изменчивом. Она воровала и творила подлые, отвратительные вещи до целых четырнадцати лет — и ведь считала, что живет верно! А в деревнях, далеко от каменных городских стен, от башен и флагов, девочки в четырнадцать уже могут выйти замуж и даже понести! А она… вместо этого шагнула навстречу свету. И это, похоже, было единственное и последнее настоящее желание живой женщины, едва вступившей во сколько-нибудь взрослость. Было ли оно взвешенным, или Сиила — настоящая Сиила — осталась бы воровкой, если бы не позарилась на шлем светлейшей Акеми, до сих пор являющейся ей во снах? Что ведет ее сейчас, свет? Богиня? Больная совесть?! Когда навстречу у самого шатра буквально выскочил молоденький солдат, Сиила едва не вздрогнула — увлеченная собственными странными мыслями, вопросами без ответов, она едва ли заметила, как сдала смену старшим разведчикам. Слова солдата доносились до нее будто сквозь пелену — в них не было ничего неожиданного, ничего странного и ничего хорошего. Крестоносец сообщил, что командор ожидает ее в своем шатре — так скоро, как это возможно. Желательно, два часа назад — с тех пор бедолага, подряженный в посыльные, топтался, кажется, возле ее шатра, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу у продрогшей остывающей печи, которую не взял смелости растопить в отсутствие хозяйки. Сиила хмуро кивнула, поблагодарила мальчишку и двинулась к командорскому шатру. Что же, она не побежит. Не будет оправдываться. Она недостойнейший воин во всем этом лагере, худший из паладинов — и слабейшая из женщин. Недостаточно смелая, чтобы признать желания собственного тела и разума, тянувшая их за собой во служение, оправдывавшая путем света. Бесстрашная в бою, прямо сейчас она в панике склонилась перед врагом, которого не замечала последнюю дюжину лет. Перед самой собой. *** — Приказ командора, — серьезно заявил Вольжиф. Сохранять эту самую серьезность оказалось неожиданно сложно — в конце концов он вор, а не мошенник. Врать приходилось, конечно, но выдавать себя за крестоносца — никогда. В латы он бы ни в жисть не полез, щит спереть не смог бы — бестолковая на самом деле затея. А без них тифлинг всегда вор, и никто ему не поверит, будь он хоть четыре сотни раз правдив и честен. Сейчас Вольжифу даже сильнее обычного хотелось острить и улыбаться, он неосознанно поворачивал голову так, чтобы свет от факела в руках складского стража поблескивал на рогах или выхватывал из темноты гордо, вальяжно двигающийся хвост. Серьезность же была совершенно необязательна — в конце концов, все здесь прекрасно знали, кто он такой. Вольжиф. Незаменимый спутник самой Командора, мира ее костям… в смысле, здоровья ее мощам… тощая она, в общем, и всего ей хорошего. Но желание покрасоваться, всем-им-показать, чего стоит настоящий тифлинг, заставляло взирать на строгого вояку сверху вниз, несмотря на некоторую разницу в росте, и не в пользу собственно Вольжифа. Детина, в роду которого, наверное, были сразу и эльфы, и орки, был высоченным, широкоплечим и лицо имел столь умное, что Вольжифу показалось даже, что его просьба прошла меж растопыренных огромных ушей, заостренных к кончикам, но коротких, как человечьи. Детина окинул его взглядом, послушно ударил в грудь кулаком, как полагается перед старшим по званию, но остался на месте и продолжил пялиться. — Три бочонка медовухи. Приказ командора, — повторил Вольжиф степенно, с нажимом. И упер руки в худые бока. Мол, мне их, что ли, тащить прикажешь? А если командору нажалуюсь? Раза с третьего детина все-таки понял, чего от него хотят — поймал за руку проходившего мимо дозорного, сообщил слово в слово то же, что Вольжиф (голос у него оказался низкий, почти пугающий — в прошлой жизни таких даже обворовывать жалко. Вернее, страшно), и уж этот-то парнишка оказался расторопнее. Ударил в грудь кулаком, выдал: «Будет исполнено!» и наконец-то позволил Вольжифу вернуться с промозглой сырости обратно в командорский шатер. Бездна его знает, почему, но холод, особенно мокрый, как сейчас, вызывал у Вольжифа какую-то совершенно особенную ненависить. Ему не то чтобы не приходилось никогда ночевать на улице — конечно, приходилось, еще с детства, когда залившая зенки бабка накрепко запирала входную дверь, оставив любимого внучка снаружи и заваливалась спать — но это не было достаточным поводом полюбить кутонскую промозглость. Может, дело в демонической крови, требующей тепла, уюта и всевозможных услаждений? Или жить в тепле и сухости — вообще нормальное желание для любого разумного, кроме всепогодной Уголька? В общем, к командорскому шатру Вольжиф подлетел с широченной до неприличия улыбкой. Хмурой Сииле в непонятках застывшей у полога он даже отвесил церемонный поклонище, подсмотренный у Арендея — получилось даже лучше, чем у графа, а главное — куда быстрее — и, приплясывая, скрылся внутри. Авось, догадается, как нужно входить в теплое помещение. «Быстро!» — подумал Вольжиф, ощущая, как тепло от походной печи расползается по коже приятными волнами. — «Очень быстро и с радостью!»