Не место для бабочек III: Клинок доблести

Командорский шатер озарен улыбками, в нем пахнет горячей снедью и сладим медом. Все оказались чем-то заняты, разговором ли, трапезой… и до Сиилы и ее хмурого лица никому будто бы нет дела. Впрочем, а с чего бы должно быть по-другому? Стоит благодарить командора, что не выставляет ее под конвоем к дому милосердия где-нибудь в Кенабресе, что не обвиняет при всех в опасных походу суждениях. Будь на ее месте Сиила — она бы так и делала. Если бы вообще не решила себя казнить, при всех, чтобы другим не повадно было. Наследница больше не даст ей и крупицы силы; Сиила подняла руки, осмотрела свои ладони, которые еще пару дней назад могли бы нести лечение союзникам и упокоение врагам. Мощь святости, дарованная богиней, бесследно их покинула. Этими руками теперь разве что дрова колоть, черпаком в котле шерудить или подносить оружие настоящим паладинам. Тем, кто выбрал этот путь сознательно, кто шел за светом всю свою жизнь, кто нес его потому что не мог жить иначе. А Сиила могла. Первые четырнадцать лет все еще были более, чем половиной прожитой ею жизни. Воспоминания оказались слишком свежи, для того чтобы просто отбросить их в сторону. Сколько она слышала в свой адрес увещеваний, что не справится, что не создана для служения Иомедай? Что ее кожа темнее, чем положено в ордене, что она жила совсем неправедно и даже к свету пришла по неправильной причине, святотатственной, не такой, как у всех остальных. С первых дней Сиила встречала людей и нелюдей, которые считали важным указать на ее прошлое, но, смиренно сцепив зубы, она находила опровержение их словам. Внутри себя, там, где разлился свет истовой веры. А теперь оказалось, что свет этот не имел к вере никакого отношения. Что все это — каждый взмах меча, каждый боевой клич и каждое возложение рук — было продиктовано совестью. Что она служит не свету и не Наследнице — а собственному видению пути почившей Акеми. Достойно ли это паладина? Имеет ли она вообще право так называться? Но кто она тогда, раз никакой не паладин? Шатер раскололся хрустальным смехом Уголька; девочка что-то ответила воровато озирающемуся Вольжифу, и ручная Сажа низко каркнула, подтверждая ее слова. О чем они говорят — а так ли важно? Двое детей, подтверждающих для Сиилы, что паладин из нее совершенно никакой. Сколько зла видели эти чистые души, сколько раз Вольжифу доставалось только за рога и хвост, сколько раз Уголек засыпала на голой земле? И где, где была паладин Сиила, когда все это происходило, где была ее праведность, где был ее свет? Прошла бы мимо Акеми?.. Конечно, нет. Но Сиила — не она, Сиила всего лишь воровка, укравшая чужую жизнь. Занявшая чужое место, но не способная сделать то, что должно, не способная даже подумать об этом сколько-нибудь вовремя! Только теперь, когда кто-то — командор, кто же еще — спрятала этих ребят от холода, выдала им теплые плащи и научила всех вокруг не обижать, не судить о них по происхождению. То же самое она ведь сделала и для нее, для Сиилы? Поделилась своим благословением, дала рукам уличной крысы крепости, дала мощи паре заклинаний, уместившимся в дубовой башке! Так кто тут паладин, Сиила? Или дезнитка Ри, не способная устоять на ногах в тяжелой броне? Оставаться среди них ей, недостойной, было слишком тяжело; Сиила поднялась и быстро нырнула за чуть трепещущий полог командорского шатра. Туда, где медленно парили розоватые снежные хлопья, где промозглый ветер пробирался под одежду, кусал разморенную теплом кожу, где не было ничего достаточно уютного или доброго. Она прошла через лагерь, глядя под ноги, привычно свернула к своему шатру, но прошла мимо него, направилась к самой границе лагеря. На равном расстоянии от дозорных постов, чтобы быть просто темной фигурой в форменном плаще, чтобы никто — совсем-совсем никто — не пришел бы жалеть и задавать дурацкие вопросы. Потому что нет у Сиилы никаких ответов, нет и настроения их сочинять. Пусть до утра просто безмолвно падает розоватый снег, пропахший кровью и серой, пусть на востоке алеет кровавый рассвет. Может, случится чудо, и завтра Сиила перестанет быть такой грязной и бесполезной? Шаги за спиной заставляют Сиилу подняться на ноги — рефлексы непросто обмануть, они не похожи на заклинание, которое можно просто прекратить, сбросить. Рука сама собою выхватывает Сияние, будто Сиила имеет право держать в руках этот меч. Но в бой вступать, конечно же, не с кем: по следам Сиилы ступает алхимик Иламин, низкорослый, рыжий и удивительно серьезный, как и всегда. Выжать из себя улыбку не выходит, и Сиила просто надеется, что и в этот раз Лим не изменит собственной неразговорчивости, не полезет в душу, не заставит повторить вслух все то, что крутится в больной голове. И Лим действительно молчит. Огненные глаза глядят серьезно, сверкают рыжеватыми всполохами, будто там, за прозрачными радужками, в его черепе плещется неостывающая магма. Растрепанные рыжие патлы слабо сияют во тьме. Непросто, наверное, приходится аазимарам на скрытных миссиях в темных пещерах; как он вообще видит с такими-то светящимися гляделками? Алхимик молча окидывает Сиилу взглядом, будто врач, выясняющий причину головной боли или крови в моче. Или чем там еще занимаются врачи, какие там еще бывают болезни?.. — Выпей. И спать, — Иламин протягивает ей бутылек, похожий на емкость из-под масла. В нем едва заметно кружатся темные хлопья и зеленоватая муть. Выглядит неаппетитно. — Что это? — простой вопрос скребет горло так, будто Сиила впервые за дюжину лет умудрилась-таки простудиться. Сколько она молчала? Она хоть когда-нибудь в жизни молчала столько?.. — Успокоит. Поможет уснуть, — серьезно отвечает алхимик. Чтобы смотреть собеседнице в глаза, ему приходится чуть откинуть голову назад; Сиила понимает, что впервые обратила внимание на его рост. — Проверял. Хорошее средство. — Спасибо, но… — Сиила замолкает, глядя в серьезные огненные глаза. Понимает, что не хочет ничего объяснять. Вздыхает. — Спасибо. Она принимает бутылёк из его рук, под пытливым взглядом срывает пробку и осушает емкость в несколько глотков. На вкус напиток оказался травяным чаем, будто бы дополненным зернами красного перца. Сиила чуть морщится, медленно выпускает воздух, плотно сжав губы. Ноздри будто окатывает пламенем. — Забористая штука, — она усмехается. — Сам варишь? Иламин кивает. — Теперь спать. — Почти командует. Сиила переступает с одной ноги на другую в нерешительности, но потом ощущает, как волны то ли спокойствия, то ли усталости поднимаются откуда-то из груди. — Я не хочу пока. Иди к остальным, не мерзни тут со старушкой Сиилой, — она улыбается. Пытается говорить уверенно. Иламин изгибает одну бровь, с сомнением окидывает Сиилу взглядом. Она запоздало понимает, что, возможно, полудворфу не просто больше, а даже раза в два. В конце концов, натуральные же дворфы живут по нескольку сотен лет?.. — Отправляйся спать, — терпеливо повторяет Лим, кивая в сторону шатров. — Завтра важные дела. Командор просила выспаться. «Ну, раз командор просила», — думает Сиила. «Закончившаяся» сила паладинская ведь совсем не повод подставлять соратников? Тем более, что спать и правда хочется, сильнее с каждым шагом к шатру. Через десяток минут паладин уже улыбается собственному сну — в нем Акеми называет свою «ученицу» последними словами, а потом величественно и светоносно рубит Сиянием соломенный манекен. А потом хвалит, когда тысячи раз отработанный Сиилой удар наконец-то удается ей в нужном качестве. Тяжелая рука опускается на плечо, Акеми произносит «Молодец, Сиила! Но не стоит расслабляться: тебе еще многому нужно научиться». И Сиила учится. Она снова рубит манекен, почти специально неправильно выворачивая руку — Акеми цокает языком и снова ругается. Потом вдруг замирает и, вместо того, чтобы забрать меч из ее рук и показать, как нужно бить, уверенно смотрит Сииле в глаза. Лицо Акеми, которое, казалось, намертво въелось в память Сиилы, плывет невнятными волнами, будто тщательно забытое, скрытое за завесой прошедшей дюжины лет. Но излучаемое невольной наставницей спокойствие невозможно не ощутить. — Никто не научит тебя свету, никто не может взрастить его из ничего — ни наставники, ни жрецы, ни совесть. Если свет был в тебе все это время, значит, он твой. Настоящий. Просто смотри внимательнее, девочка. Сиила хочет ответить, что все это — ложь, что вся ее жизнь лишена смысла, но вместо этого ее собственное тело во сне понимающе кивает, крепче сжимает меч и разрубает потемневший соломенный манекен. Сиила внимательно смотрит, как простая фигура, перемотанная веревками до почти гуманоидной формы, меняет очертания, отращивает широкие крылья и обзаводится знакомой вытянутой мордой. Почему… почему соломенная кукла во сне паладина Иомедай может быть похожа на гаргулью?..