Не место для бабочек III: Клинок доблести

— Я справлюсь. Спасибо, — бормочет командор, и Дейран понимает: и правда справится. И без него, и без кого угодно еще: даже если будет невыносимо тяжело для любого другого смертного, эта девчонка определенно справится. Как минимум, с одеванием и распитием укрепляющего отвара, поданного Ненио. Чашка парит и горько пахнет полынью; Дейран невовремя вспоминает, что не успел поесть и кривится в ухмылке. Теперь на трапезу нет времени, сначала придется отбиться от нападения. Влетевшая в шатер Аневия звонко отчитывается перед бледной командором, тараторит про гаргулий, налетевших на лагерь подобно рою саранчи. Дейран качает головой, надменно складывает руки на груди: чтобы скрыть охватившую его дрожь. Перспектива полетать, подобно уже десяткам, если не сотням крестоносцев, его совсем не радует. Даже наоборот, его бы воля — уже убрался бы отсюда подобру-поздорову, взял ноги в руки и рванул в Кенабрес, за крепкие стены, под каменные потолки родного дома. Люди посудачат, да заткнутся, увлеченные какой-нибудь сплетней посвежее. Граф покидает шатер, тем не менее, четко осознавая, что безотчетное желание куда-нибудь подеваться не будет воплощено. «Кажется, крестоносная зараза добралась и до меня…» Снаружи стоит жуткий гвалт — в командорском шатре его отсекали зачарованные пологи, не заглушавшие всего, но делавшие происходящее чем-то далеким, почти лишенным смысла. Граф тянет энергию светлых планов, плетет лечебное заклинание, направляя исцеление одному из скрючившихся на земле и непрестанно вопящих рыцарей. Табард щедро залит кровью, в воздухе стоит запах серы и железа; Арендей безотчетно оборачивается к стоянке малых орденов, но одергивает себя. Королева-то уж точно позаботилась о своей безопасности. В ее картину благородства храбрый побег из-под огня уж точно вписывается безо всяких проблем. Удивительно, что родоначальница крестоносного движения полностью имунна ко въедливой морали крестовых походов. Удивительно, но абсолютно ожидаемо, если просто знать кузину так, как знает ее Дейран. Несчастный, объятый путами целительного заклинания, выгибается и кричит громче — боль давно должна была схлынуть, а вот с ужасом, не имеющим ничего общего с магическим, Дейран ничего поделать не может. Набравшись сил, исцеленный храбрец орет что есть сил, пытается отползти в тень обугленного, но целого шатра Тирабейд, жмется к плотной материи всем телом, надеясь, видимо, просочиться прямо сквозь нее. Дейран отводит взгляд и шагает вперед — туда, где с бесстрашным воплем отбивается от нападающих Сиила. Несгибаемая паладинша, кажется, совершенно не испытывает и капельки страха, витающего в воздухе плотным смогом запахов гари и крови. И люди, сражающиеся с ней плечом к плечу, вроде бы, дерутся яростнее рассыпанных по лагерю собратьев; Дейран направляет силы к ним, справедливо рассудив, что так спасет куда больше жизней, чем отдав все заклинания корчащимся на земле трусам. Мимо проносится крылатый противник — Дейран едва успевает шагнуть чуть в сторону, склониться к самой земле, и вместо его отмеченной нимбом макушки противник выхватывает из толпы Ненио. Она покинула шатер сразу, как только вручила командору отвар, и потому опередила графа на несколько метров. Должно быть, именно поэтому и не видела приближающейся опасности; рыжий хвост мелькнул под самыми свинцово-черными небесами и быстро исчез вдали, уносимый крылатым демоном. Дейран поднялся и шагнул вперед снова, на этот раз позволяя себе оглядываться — нельзя допустить, чтобы следующим унесенным стал он сам. Остатки ставки будут буквально обречены; новое заклинание срывается с пальцев, устремляется к Сииле, лижет плечо паладинши, основательно залитое кровью. Воительница ухмыляется — неожиданно задорно и жестко — коротко кивает Дейрану, и он послушно кивает ей в ответ, прежде чем напитать лечением едва держащегося на ногах незнакомого дворфа, стоящего рядом с ней. Волны заклинания, призванного очистить союзников от ужаса, расходятся в стороны и гаснут — сил на новое заклинание уже нет. Кажется, почти все ушли на спасение командора, которая все еще не появилась. Чем она там занята? Чем-то более важным, чем спасение вверенного ей похода?.. «Должно быть, просто приходит в себя. Ей ведь тоже досталось…» — думает Дейран. И снова пытается сосредоточиться. Знакомое ощущение приближения опасности захлестывает так резко, что едва не подгибаются колени. Видение отдаляющейся земли перекрывает реальность всего на доли секунды — но этого хватает для осознания. Его схватят и унесут. Возможно, бросят по дороге. Возможно, насмерть. И сделать, как всегда, ничего нельзя. Дейран вздыхает и пытается сосредоточиться на последнем потоке света, направляя его во всех, кого не скрывают смятые и обожженные остовы шатров. Энергия послушна его пассам, она врывается во тьму яркими языками золотисто-желтого пламени, обвивает раненых, вправляет вывихи и кое-как рихтует несложные переломы. Вот-вот Дейран высохнет, иссякнет, но это совсем не важно. Другого шанса применить свои силы оракул все равно не получит. Скорее всего. Когда на плечах смыкаются крепкие когти, Дейран даже не кричит. Он послушно подгибает колени и прикрывает глаза. Гаргулья ликует, клокочущий крик разносится над лагерем: — Нашел аазимара! Нашел!.. Кажется, они вливаются в поток ровно таких же — остальные захваченные гаргульями проявляют куда больше энтузиазма, чем сам Дейран, и орут во все силы своих голосов, заглушая клекот гаргулий. А граф молчит. Шум воздуха в ушах намекает, что так даже лучше. Дейран борется с любопытством, взывает к апатии, неизменно накатывающей после усиленного заклинания. Заклинал он долго, сил, чтобы кричать, определенно совсем не осталось, да и гаргулья, в конце концов, может испугаться… разжать когти… Интересно, высоко ли будет падать? Аазимар открывает глаза. К воплям крестоносцев добавляется еще один, полный изящных трелей, благородных интонаций и вкраплений самых тонких языковых конструкций. Дейран успокаивает себя, что орет значительно аристократичнее летящих в отдалении простолюдинов. И на всякий случай крепко вцепляется в лапы рассекающей воздух твари с неизвестно откуда взявшейся силой и цепкостью. *** Изможденный перелетом, насмерть перепуганный пленник попадает к гуллям уже полностью ко всему готовым. Крои — не хочу, руби, пили! Дорабатывай несовершенную природу живого. Старший кривит начальственное рыло, нарушенным разложением шепелявым говорком раздает приказы; пленника нетерпеливые лаборанты втаскивают в помещение, предназначенное для доработки. Конечно, его уже обработали — на предплечье и шее свежо блестят укусы, покрытые тонким слоем желтоватого гноя. Процесс начался — несчастный не сможет прийти в себя посреди операции. Если свезет — так поорет немного. Лаборант тянет низкорослую тушку будущего собрата на операционный стол, слабо, больше для приличия, закрепляет кожаные ремешки на его запястьях. — Этого последним, никуда не убежит, — булькающий голос старшего прерывается каркающим смехом. — Начните с девчонки, она так забавно ноет… Лаборант бросает своего пленника на столе и перемещается туда, где двое собратьев крепко удерживают израненную, но все еще живую розоволосую бабенку. Она вопит и сыплет проклятиями, но зараза уже в ее крови — как и у второго, на руках и щиколотках этой остались несколько укусов. Лаборант на всякий случай смачно сплевывает на свежую рану скопившийся во рту гной. Он слишком молод, чтобы говорить — процесс переформирования еще не доведен до конца, не все биологические жидкости свернулись в густую лимфу. Стыдно признаться, но лаборанту еще даже не дали имени — как и двум его товарищам, обосновавшемся в этом полуразрушенном зале. Старший помыкает ими, но так даже лучше: в голове постоянно густой туман, отделяющий от сознания и волю, и воспоминания о прежней жизни. Он оборачивается к оставленному на столе бессознательному пленнику — уродливые рыжие патлы спадают на его лицо, над головой, точно отражая медленное сердцебиение, тускло мерцает тонкая проволока нимба. По всем правилам волосы должны были уже вылезти, думает лаборант, но молчит и не отвлекает старшего, прилаживающего к заменяющему руку механизму длинную зубастую пилу. Два собрата-лаборанта уже готовят протез. Чем будет эта механическая бандура, рукой? Ногой?.. — Затяни ремни, — кивает старший. Розоволосая пленница с проклятий перешла на молитвы, не сбавляя попыток вырваться из пут. Сил ее не хватало, зараза постепенно подбиралась к критически важным органам, на лице и руках выступили холодные капельки пота. Лаборант попытался ухватить ставшее скользким запястье, но девчонка с рыком вывернулась из его хватки, сильнее разбалтывая ремень. Лаборант зашипел, булькая собравшимся во рту гноем; несколько капель упали на раненое бедро пленницы, и она взвыла еще отчаяннее. — Наследница, не дай сойти с ума… пусть я буду их последней жертвой, — зашептала подопытная, крепко зажмурившись от боли. Теперь лаборант затянул ремни почти без сопротивления — силы быстро оставляли пленницу. — Чего ты там возишься? — старший нетерпеливо дернулся, подхватывая свободной, относительно целой рукой тяжелый протез второй. — Пора начинать операцию. Лаборант булькнул в ответ, крепче затягивая ремень на лодыжке. Розоволосая неразборчиво бормотала себе под нос, глаза ее уже закатились. Времени и правда все меньше — нельзя, чтобы превращение завершилось раньше, чем будет проведена операция. Регенерация живого тела позволяет протезу прижиться лучше, чем прикрученному к мертвой гулльей конечности. Время играет против экспериментаторов; лаборант затянул последний ремень так крепко, как смог, почти до хруста ломаемой кости, и обернулся к старшему в ожидании новых указаний. — Отойди с дороги, — Старший приблизился, пила на его руке взвизгнула — за спиной приводящие ремни плотно прилаживали к сложному механизму два лаборанта. А потом что-то пошло очень сильно не так. Первым, что ворвалось в предсказуемую, правильную картину мира стало пламя. Яростное, ярко-рыжее, оно блеснуло прямо перед глазами; лаборант отшатнулся, но слишком медленно; пленник, еще недавно лежавший бессознательно, полоснул по его глотке обломком неудачного прототипа ручного протеза. К нему ринулись оставшиеся два лаборанта, бросая верещащего что-то старшего с остановившейся пилой, слишком неповоротливой для боя. — Ублюдок!.. Идиоты! Скрутите его! Хриплый визг прервал новый замах незадействованного протеза. Лаборант оскалился и бросился врагу наперерез — живой, истошно хохоча, сыпал быстрыми ударами, давя противников к неудобному ближнему выходу. Вел он на кладбище, где сейчас почти никого не было; лаборант попятился, надеясь проскочить в соседнюю комнату, где болталось на крюках доходящее живое еще мясо, но оскользнулся. Не сразу понял, что на собственных внутренностях, посыпавшихся из широкого пореза на животе. Покрытые темным налетом, они казались почти живыми. Лаборант булькнул скопившимся во рту гноем и растянулся на полу, едва успев повернуть голову чуть в сторону. Пронеслась резкая, неожиданно четкая мысль: «Я ведь был женщиной? Была…» Последним, что увидел лаборант, были приближающиеся к его лицу ноги в тяжелых ботинках. Один точный удар в висок, всего мгновение боли — и спасительная темнота.