Не место для бабочек III: Клинок доблести

Свист стрелы скрадывает кусочек фразы, доносившейся из-за двери. — …ваш путь начинается… Хлюп! Наконечник утопает в глазнице ожившего мертвеца. «Оживает» он мгновением позднее, пытается встать, но бронебойная стрела прошила череп насквозь и прибила к подмерзшей земле. Соседу неудачливого любителя засад повезло и больше, и меньше одновременно — он одним рывком поднялся на ноги… — …высшее благо. Истинная жизнь, которую… — Наследница, направь мой клинок! …чтобы тут же отскочить в сторону. Это спасло его руку, но не спасло его целиком — широкий поток энергии света заставил немертвую тварь хрипло возопить и неловко дернуться вперед. Как раз туда, где, с готовностью выставив вперед рапиру, стояла шаманка. Рапира пробивает мертвое сердце с легкостью, достойной отточенного шампура на мирном барбекю. Правда, в этом случае вместо гнилого мяса и гноя прилично было бы представить кусочек свежайшей свиной вырезки и густой томатный соус. Паладинша, резко развернувшись, снесла обездвиженному противнику голову с узких плечиков. Дейран обернулся как раз вовремя, чтобы уклониться от стрелы следующего восставшего протвиника… — …скрывали от вас! Да-да, они, ваши добренькие светлые боги, ложные! Вы должны… Этот голос… Дейран гнал от себя мысли, что мог слышать его ранее. Тем более, что сейчас у него были дела поважнее, чем погружение в смутные воспоминания. В конце концов, чуть отпусти он концентрацию, и лишиться он может уже не прошлого, а будущего. Ланн пошатнулся, ловя плечом стрелу; Дейран почти позволил себе презрительно хмыкнуть: как так, этого ловкого парня все-таки можно задеть обычной стрелой? Но быстро передумал, когда заметил инстинктивно, хоть и слишком медленно, подавшуюся в сторону Ри. Рывком, со злостью, избавил монгрела от мешавшегося новенького «аксессуара» и потянулся к свежей ране лечением. Спахнувшаяся кожа вытолкнула прочь обломок деревяшки и потемневший наконечник холодного железа, оставив на память жертве только алое пятно на разорванной тунике. — …понимаете, что именно сейчас настало время принести присягу? Наши господа… Глухо бьют когти по огромному щиту Сиилы, низкий, негромкий звук разбавляет суматоху боя новыми нотами. Дейран уверенно скользит взглядом по телу воительницы — латы в порядке и чисты настолько, насколько это возможно. Все потеки он помнит наизусть, за каждым из них скрывается толика его собственной — или командора — целительской силы. Камелия бормочет что-то себе под нос — скорее всего, что-то не более полезное, чем и всегда. В необходимости присутствия шаманки в отряде Арендей очень сильно сомневался. — …посмотрите на свои руки, задумайтесь над нелепостью их строения. Кожа, мускулы, кровь, что пульсирует в ваших жилах — все это говорит о вашем несовершенстве, вашей слабости…* Камелия гнусно, недобро ухмыляется, и широкомордого культиста — единственного живого в этой дружной компании — прошивает острыми каменными клыками, появившимся будто из-под земли. Бедолага едва не падает на них всем телом, в последний момент чуть переставив ноги, но не сдвигается с места. Дрогнувший голос тянет темную молитву до конца, и крохотный дворик часовни, бывший некогда, наверное, чем-то вроде палисадника, топит в грязно-зеленом свете. В висках глухо ухает, где-то рядом вскрикивает Ри — и тут же зовет Дезну на помощь. Со всей дури, почти до визга, отвратительным высоким голосочком — и зеленоватую тьму перекрывает яркий золотой свет. — …для наших господ нет ничего невозможного!.. Свист стрелы, еще одной — хлюп, хрясь! гной разлетается в стороны, пачкая доспех паладинши. Сиила вопит, сводя на «нет» остатки эффекта неожиданности, и добивает последнего гулля. Единственного культиста — шмяк, шмяк, шмяк! — вминает в землю сыплющимися прямо с небес каменными колючками. Камелия как заведенная повторяет активирующую формулу заклинания: — Эфат! Эфат! Эфат! — быстро-быстро шевелятся ее губы, в глазах мрачное торжество. — Он мертв, Ками, — шепчет Ри. Камелия останавливается, ошарашенно вертит головой, будто забыла, где и по какому поводу находится. Дейран на всякий случай оглядывает ее макушку, лоб, плечи, следит за походкой — нет, кажется, в полном порядке. Шаманка вытирает рапиру об истрепавшееся старое знамя, и без того исписанное кровавыми символами Бафомета, убирает ее в ножны и нетерпеливо облизывает губы, направляется к огромным двустворчатым дверям. Дейран запоздало понимает, что плетется самым последним в их бравом отряде, и старательно пытается ускорить шаг. Словно сквозь толстое стекло до него доносится отголосок видения: драгоценная кузина, одетая в простецкие доспехи, разрубает пополам тощую серокожую фигуру гулля; голова мертвеца заваливается, лицо искажено то ли ухмылкой, то ли гримасой ужаса. Дейран смотрит внимательно, очень внимательно, и только теперь видит, как со спины к Голфри крадется другой враг, все еще невидимый для нее. «Нет… нет…» — против воли безумно шепчут его губы. Но какой от этого толк?.. *** Двери часовни распахиваются настежь и с грохотом. Сиила, высоченная, сияющая, покрытая слоем крови и гулльего гноя, стоит в мутных лучах восходящего солнца. В зале наступает полная тишина; оратор, забыв о своей речи, замирает на месте и щурится, пытаясь разглядеть входящих. Когда из-за плеча паладинши появляется Мерисиэль, его наконец-то отпускает: он разражается хриплым, кашляющим хохотом. — Посмотрите, кто решил к нам присоединиться! — кричит он. Ри встряхивается. Заготовленная речь застревает в горле. Это же Ратимус!.. — Он лжет вам! — зычно произносит Сиила. Стены зала заставляют эхо ее слов носиться между замершими в зале измученными, но живыми крестоносцами. Они смотрят на нее как на чудо света… или на величайший кошмар своей жизни. Во взглядах пленников Ри читает надежду и почему-то стыд. — Ты опоздала, командор, — бывший жрец усмехается истрескавшимися разбитыми губами. — Слишком поздно для чудес, не находишь? — Никогда не поздно для чудес, — шепчет Ри себе под нос. И тут же повторяет громче. — Никогда не поздно для чудес! Поздно только для вас! Мы даруем тебе быструю смерть, старый друг… — Ком-мандор, мы окружены! — пищит один из крестоносцев. — Они в небесах, на земле и под землей, это… это конец, мы… — Не им решать, как мы встретим свой конец, — прерывает его Ри, снова чувствуя, как взгляды пленников обращаются к ней. — И не им решать, когда. Нас больше, мы… Ратимус снова хохочет — отвратительный скрежещущий звук растворяет вдохновляющую речь комнадора крестового похода, из теней появляются несколько измененных, странных фигур. Не гулли, не люди — что-то уродливое, с железными протезами вместо рук или ног. И каждый протез заточен для особенно жестокого боя — у одного из наступающих руку заменяет кривозубая пила, у другого — что-то вроде огромного бура, невероятным образом закрепленного вместо предплечья. Ри понимает, что время слов прошло и выплескивает волну света прямо, вперед, через весь зал и к самому алтарю. Сиила срывается с места, с разбегу сбивая с ног обладателя бура, пилорукий ловит стрелу ровно в сочленение механизма и неживого мяса — тетива свистит снова, Дейран коротко бросает несколько целительных заклинаний, заживляя раны пленников. Воодушевленные сиянием магии и воплями паладина крестоносцы безрассудно бросаются на своих пленителей. — Нет, нет! Бегите! — пытается протестовать Ри. Спохватывается. — А, в Бездну!.. Она надвигается на Ратимуса, легко, почти играючи отделяющего голову от туловища одного из смельчаков. Удлинившиеся когти легко тонут в грудной клетке, раскрывая ее, будто коробку с печеньем. Со спины тянется следующий крестоносец, но его позвоночник легко захватывает и тянет к себе другой гулль, перевитый странными трубками с зеленоватой жидкостью. Грозный, огромный, при жизни он явно не был хлюпиком, а после ужасающей модификации и вовсе превратился в настоящего монстра. Ри вытягивает руки вперед, несется, ловко лавируя между паникующими воинами собственной армии, уворачивается от когтей и кулаков и успевает отбросить монстра прочь раньше, чем он успевает довести дело до конца. Израненный солдат падает на каменный пол, истошно вопя; к нему уже золотыми лентами тянется исцеление Дейрана, а значит, Ри может заняться атакой, оставив ему лечение. Бой закипает жестоко, жестко; сверкает светлая магия, ее смывают волны темной; в какой-то момент вооруженных союзников становится на одного больше — из тени огромной скульптуры Иомедай появляется фигура в знакомом плаще, и Ри чувствует, как в сердце тает еще одна колючая льдинка. Голфри, это не может быть никто больше, кроме нее! Королева ловко подныривает под замах Ратимуса и одним ударом рассекает иссохшееся тело пополам. Меч королевы сверкает, отбрасывая на мрачные своды старой часовни десятки солнечных зайчиков. Сама Голфри, сбрасывая капюшон со светлых растрепавшихся кос, кивает командору. Раньше, чем тело жреца касается пола, за спиной королевы появляется смазанный, чудовищно быстрый силуэт. Время будто замедляется, становится густым, как овсяный студень. Командор тянет руки, открывает рот, чтобы закричать, предостеречь — но слишком, слишком медленно… У самого уха Ри свистит стрела — она лишь задевает плечо нападавшего, но дает Голфри достаточно времени, чтобы обернуться и отвести удар. Время возвращается к своему ходу, но Ри по инерции преодолевает несколько метров до трепещущего еще тела Ратимуса, оскальзывается на желтовато-бурой крови и почти растягивается на полу. Королева едва успевает вытянуть руку, чтобы поймать ее — нападавший готовится нанести новый удар, воспользовавшись моментом, но его сносит к стене безудержным потоком чистого света, ослепительно яркого. Ри оборачивается, чтобы заметить тяжело дышащего Дейрана, остановившегося в нескольких шагах от них. — Моя королева, — шепчет ближайший из выживших, способный говорить. Тот, что едва не лишился хребта, хрипит на полу, не способный сделать вдох. — Да, я нашла вас. И больше не оставлю, — начинает королева. Ри ее дальше не слушает. Собрав в кулак волю, старательно игнорируя кровь и вонь паленой плоти, быстро окутывающую зал, она тянется светлыми лентами к умирающему крестоносцу. Сияющие полосы тянутся к разодранной спине; не успевают. Страдания бедолаги прерывает точный укол рапиры, ровно в левую глазницу. Раненый всхлипывает и замирает. — Не трать силы, — серьезно заключает Камелия, для верности припечатывая несчастного каким-то заговором. - Пригодятся. В ее голосе мелькает что-то очень знакомое, отрывистое — как и в безумной, резкой, неправильной ухмылке, искривившей красивое девичье личико.