Не место для бабочек III: Клинок доблести

Ри замирает на месте, смотрит как-то вопросительно, неловко теребит рукав мантии, и только тогда Ланн понимает, что негодование все-таки отразилось на его лице. На той половине, на которой вообще может проявиться хоть какая-то человеческая эмоция, конечно. Он поспешно отводит взгляд, усмехается, проходится по комнате к наспех починенной старой тумбе, на которой пахнет черным перцем и травами полуночный плов, оставленный здесь для командора еще несколько часов назад. Конечно же, нетронутый. Ланн невовремя вспоминает, что и сам за этот безумный день ровно ничего не ел, и желудок моментально отзывается урчанием, а во рту скапливается слюна. Глупости. Он может обходиться без еды гораздо дольше суток. — Что-то не так? — осторожно спрашивает Ри. — Есть будешь? — он кивает на тумбу, избегая взгляда любимой женщины. Будто он, а не хренов аристократишка, тут только что неслабо провинился. Полез к чужой женщине, к своему командиру и командору, наплевав на субординацию и банальное чувство такта. Это его очередная шутка — подбивать клинья к Мерисиэль, чтобы полюбоваться на реакцию Ланна? Жестокая шутка, надо сказать. Этот блондинчик невероятно высокого мнения о своей смазливости, но главное ведь внутри, а не снаружи, так? Ланн чешет основание рога и хмыкает: не так. Даже для Арендея совершенно очевидно, что из монгрела и эльфийки пара так себе. Ри качает головой с некоторым опозданием и не сводит с него настороженного взгляда. Несмело подходит ближе; Ланн удерживается, чтобы машинально не отшатнуться. При чем тут она? В чем вина красивой женщины, если к ней пристает симпатичный мужчина? Нет тут ее вины; и Ланн позволяет коснуться себя, ощущает прикосновение вечно прохладных пальцев к чувствительной щеке. — Что с тобой? — она говорит тихо и мягко, совсем не по-командорски. Будто в полемику с самой Голфри вступила какая-то другая эльфийка, а эту только-только выпустили из крошечной комнаты на одного, сокрытой в побитом порчей монгрельском сердце. Ланн не отвечает — ему просто нечего сказать. Он наконец-то ловит ее взгляд и пытается улыбнуться; по лицу Ри понимает, что вышло жалко и неправдоподобно. Чем лучше они узнают друг друга — тем сложнее становится ее дурачить. А пытаться приходится — знала бы она, как он слаб и жалок в своем смятении и страхах, мигом бы послала куда подальше. Хоть бы и обратно в Натхольм — так сказать, вернула бы бракованного любовника обратно изготовителю. Правда, возвращать-то особенно некому. Но адрес для почтовой коробки есть, этого более, чем достаточно. Интересно, она положила бы ему с собой парочку яблок? А какую-нибудь сентиментальную безделушку, чтобы отвергнутый уродец мог обнимать ее, одиноко рыдая в холодной полутьме подземелий?.. — Думаешь, я зря поверила Нуре? — Ри понимает его поведение по-своему, чуть хмурится. — Я считаю, что каждому нужен второй шанс. Да и демоны не смогут оставить в катакомбах ничего, что могло бы нас остановить. — Кроме ловушек, — бросает Ланн. — Их у нас обезвреживать некому. Осекается — тему побега Вольжифа поднимать не стоило. Ри хмурится отчетливее, поджимает губы — вот-вот разозлится и примется что-то объяснять, доказывать, но почему-то молчит несколько долгих секунд и медленно выдыхает, щекоча теплым дыханием подбородок. — Я возьму свиток, Ланн. Я хорошо подумала, и этот вариант подвернулся очень кстати. Я все равно хотела предложить осмотреть казематы… — Чтобы спасти неизвестно кого? — он усмехается. — А мы от нее потом спасемся, когда клетку откроем? С чего ты вообще взяла, что они с Нурой не заодно и не заманивают тебя в ловушку? — Богиня не позволила бы обмануть своего адепта видением Элизиума. — Ты просто не знаешь статистику нападений суккубов на адептов Дезны. Ланн тоже не знает никакой статистики, да и слово это произносит раз пятый за свою жизнь. Но, кажется, аргумент засчитан: Ри снова обиженно поджимает губы, готовясь выдать очередной неоспоримый довод, сводящийся к той же мысли. Она просто хочет спасти всех, хоть и знает, что это невозможно. Но опять попытается. Неисправимая добрячка. — Я верю ей, кем бы она ни была, Ланн. Если хочешь, можешь остаться в лагере, я не потащу тебя с собой. И вообще могу пойти одна, если желающих… — Хрена с два ты куда-то одна пойдешь, командор, — ехидство рвется само собой, Ланн не успевает прикусить язык раньше, чем с него срывается: — Королеве проще запереть тебя здесь, под охраной, чем рисковать своей драгоценной игрушкой, позволяя ей отправиться в самое пекло. Это было зря, очень зря. Ри отступает на шаг; без ее холодных пальцев щеке становится жарко, будто бы от пощечины. Лучше бы была пощечина; Ланн жалеет уже, что ляпнул это, неловко бормочет: — Я не отпущу тебя одну и пойду следом, куда бы ты ни отправилась. Не важно, чего я хочу… Но, кажется, становится еще хуже. — Важно. — Перед Ланном снова Командор. Жесткая, почти ледяная, без единой эмоции на лице. — Я не потащу с собой того, кто мне не доверяет, Ланн. — Я доверяю, — он порывисто шагает вперед, к ней, вплотную снова, берет за руки и тянется за поцелуем — практика показывает, что целоваться он умеет лучше, чем говорить правильные вещи. Глупо шутить — сколько угодно, но серьезность всегда оборачивается полной катастрофой. Она позволяет себя поцеловать — именно так, не отстраняясь, но и не отвечая. И все это полный бред: здесь, посреди войны, смерти и вещей похуже нее, едва выбравшись из одной западни и готовые броситься в другую, они тратят время на дурацкую ссору, которой вообще не должно было быть. Ланн ведь прекрасно знал, почему Ри так хочет пойти именно этим путем, и знал, что все равно пойдет, даже без Нуры и ее сомнительных предложений. Понимал, что новый, третий план нападения просто обязан понравиться ей больше, чем предложенные Региллом и Голфри — она терпеть не может ощущать себя бесполезной, она ведь столько раз об этом говорила! А истинная причина ссоры — глупая ревность, которой вообще не должно было быть. Ри выбрала его — давно, будто целую жизнь назад, — и ни разу не сказала, что жалеет. Даже после того как он попытался убить ее, Ри простила… нет, поняла. Приняла его правду, хоть и доказательств никаких не было и не могло быть. Так какого демона Ланну так беспокойно от дурацких шуточек Арендея? Он отстраняется, почти смирившись с тем, что она не ответит на поцелуй, но Ри сама тянется к его губам. Обвивает руками шею, льнет ближе всем телом — доверчиво, мягко, позволяя обнять себя крепче. Бормочет прямо в губы: — Прости, мы, кажется, просто устали… И снова не угадывает — даже не предполагает, каких глупостей он себе надумал. Девушка, которая считает окружающих лучше, чем они есть на самом деле, умная, сильная, но ужас какая доверчивая. — Я не хотел этого говорить, — запоздало выдавливает из себя Ланн. — Я не считаю тебя… — Знаю… — И я пойду с тобой, даже если… — Знаю… — …куда угодно, хоть в саму Бездну. Я доверяю тебе… «Больше, чем самому себе» — хочет сказать он, но она снова целует его, прерывая абсолютно бесполезный диалог. Все давно сказано, но Ланн все равно прокручивает в голове донельзя банальную фразу, которая для него самого является одной из немногих истин, в которых невозможно сомневаться. «Я люблю тебя». Ответа нет, но есть поцелуи, прикосновения, ее ласковый взгляд, в котором именно нежность — не жалость, нет, точно не жалость! Так не жалеют, так не выражают дружескую поддержку, это совсем другое. Слова лишние — это ведь всего лишь слова, так? Важнее — действия. Ланн отстраняется и выдает коротко и сбивчиво самое дурацкое, что только мог сморозить здесь, посреди язвы, в едва доведенном до приличного состояния штабе старого форта. Накануне битвы, которая может унести жизни одного из них или даже обоих. — Т-ты выджзмня? — Что? Идиот. Полный идиот. — Ты есть будешь? — исправляется Ланн. — Тебе нужно хорошо поесть и отдохнуть перед… эээ… Неловкость повисает в воздухе липкой паутиной, забивается в горло сухим комом; Ланн отпускает Ри и преувеличенно бодро тянется к тумбочке. — Д-да, я бы… поела, — потерянно бормочет она. — И тебе бы тоже, да… — Т-тогда я схожу к полевой кухне и поищу себе что-нибудь, а ты… эээ… пртно а-а-аптита, — и Ланн позорно сбегает с места «преступления», надеясь, что Ри и правда не расслышала то, что он сморозил. И что холодный полуночный плов для Ри все-таки лучше, чем совсем ничего.