Не место для бабочек III: Клинок доблести

Мастер выглядит довольным — тонкие губы изогнуты улыбкой, темные глаза, похожие на ненасытные бездны, благосклонно глядят из-под полуопущенных ресниц. Он расслабленно наблюдает за новой игрушкой, развалившись на резном деревянном кресле, и выглядит абсолютным совершенством. Рабыня несмело поднимает голову, нутром ощущая, что Мастер хочет видеть ее лицо. Она стоит перед ним на коленях, возвращая ласковую улыбку, любуется тонкими чертами вечномолодого бледного лица. Ловит вдох, пытается считать его раньше, чем прозвучат слова, и корит себя за недогадливость, когда он произносит: — Хороша… подойди ближе, я хочу узнать тебя на вкус. Мастер готов подарить ей сладкую боль, он уже протягивает руки к ней, недостойной, щекотно проводит ухоженными ногтями по покрывшимся мурашками плечами. С губ рабыни срывается стон; она прикрывает глаза, готовая вот-вот ощутить на шее его клыки и наконец-то подарить себя Мастеру целиком. Стать его частью, забиться горячим на его губах, насытить его голод, утолить жажду… Мастер медленно вдыхает запах ее волос, касается языком мочки уха и проводит кончиками пальцев по шее, обводит ключицы и откидывает темные пряди с груди. Шершавые губы спускаются по коже, оставляя сухие, голодные поцелуи, лишь чуть касаясь разгоряченной кожи острыми клыками. «Пей меня!» — бьется в голове. — «Выпей меня, мастер! Я принадлежу тебе, я живу, чтобы служить тебе…» Мастер обводит твердым языком сосок, и рабыня снова задыхается от желания, вздрагивает и расслабляется в его руках. Мастер не чета ее прошлым любовникам — все они пахли, истекали слюной, мямлили какие-то глупости… Мастер иной. Мастер больше молчит, у него нет ни слюны, ни запаха. Хорошо, что Мастер мертв — это гораздо удобнее, чем иметь дело с непостоянными живыми. Сердце пускается в галоп, рабыня тяжело вдыхает и распахивает глаза, когда он вдруг отстраняется: — Как Минаго могла прятать от меня такую сладкую пленницу? — произносит Мастер. — Было бы слишком расточительно просто выпить тебя, крошка. Мы всегда успеем к этому вернуться… Его сладкий голос, его медовые речи прерываются грохотом — рабыня оборачивается и поднимается на ноги, готовая голыми руками задушить того, кто прерывает их покой. Из-за фальш-панели появляются сыновья мастера, знакомство с которыми ей обещали позже. Серокожие, как и мастер, они почти так же красивы, и ровно также совсем ничем не пахнут. Рабыня ждет, что они разорвут наглеца на части — они ведь такие сильные! — но вместо этого видит полыхнувшее алое пламя, захватившее одного из них. — Кто посмел?.. — мастер грозно поднимается, отпихивая недостойную рабыню прочь. — Немедленно разорвать! — Это я тебя сейчас порву, задохлик, — шипит незнакомец. Уродливый живой незнакомец с пылающими глазами. Над его головой нестерпимо ярко горит нимб; мастер вскидывает руку, направляя во врага поток темной энергии, но вторженец ловко избегает чар, подныривая под руку наступавшего со спины серолицего красавца. Чары ударяют в чудесную впалую грудь, прекрасные белесые глаза широко распахиваются от ужаса; рабыня кричит и почти бросается вперед, чтобы разорвать чужака, изничтожить его… — Ками! — выкрикивает чужак, и рабыня останавливается как вкопанная. Проклятое тело не слушается; мастер направляет в чужака еще одну порцию чар, лениво, без усилий отбрасывая летящую в него стеклянную колбочку в сторону. Банка разбивается, разливаясь жидким пламенем по шкафу с древними фолиантами. Рабыня все еще хочет вмешаться, но все так же не может сделать и шагу. — Уходи, девчонка! Мы с тобой закончим позже, — бросает мастер, прежде чем в один прыжок оказаться перед носом чужака. Рабыня борется с желанием поднять стоящую в углу рапиру и крепко всадить ее мастеру туда, где у живых обычно сердце. *** Дело дрянь; Иламин говорил, что Камелию спасать надо, так нет же — поболтаем с призраками, выясним отношения, поблюем друг на друга… Это ведь гораздо важнее! И вот результат: Ками с безумно счастливым лицом едва не отсосала живому мертвецу. Она бы не смогла с этим жить, она бы вообще больше никогда не приблизилась ни к одному мужику — и Лим бы прекрасно понял ее решение. Хорошо, что он, кажется, успел раньше, чем произошло что-то более жестокое, чем банальное раздевание. А спасаемые девушки обычно ведут себя по-другому; кровососы едва не рвут Иламина на части, а Камелия, вместо того, чтобы помочь, почему-то топчется на месте, переводя взгляд с него на серомордого «папашу» этого гнезда. «Отпрыски», два из трех, уже предсмертно дергают конечностями на полу, последний живой нагло теснит слева, вынуждая подступать ближе к главному мертвяку. Этот скалится в ожидании победы: хрена с два тебе, кровосос, и не таких упокаивали. Каких именно упокаивали, Лим не думает — ему хватает тех, которых упокоить пока не получается; рапира в руках кровососа остро прошивает бок, оставляя на месте укола леденящую боль; алхимик шипит и отступает назад, к потайной комнате, в которой торчали «отпрыски», пока их родитель развлекался с пленницей. От осознания того, что Ками касались вот эти черные когти, Иламина разбирает злость; он едва замечает крохотный укус на предплечье, машинально запихнув в пасть последнему «отпрыску» баночку алхимического огня. Мини-версия, специально для таких случаев, особый рецепт. «Приятного аппетита, уродец». Удар локтем по серому подбородку вышел не слишком сильным — пришлось одновременно отступать от очередного нападения старшего вампира — но и его оказалось достаточно. Звук разбитого стекла предвещает красочные спецэффекты, и Иламин выходит на кувырок, разрывая дистанцию — ошметками содержимого серой башки «сыночка» зацепляет «папашку», и он ошарашенно хлопает глазами, не до конца понимая, что произошло. Бок жжет так, будто там не одна дырка, а все десять. Лим вскидывает мечи, все еще перемазанные в крови минотавра, и бросается навстречу живому мертвецу, пока тот не вспомнил, что в комнате они все еще не одни. Камелия вертит головой с одного мужика на другого, очевидно, не в силах решить, кому из них проткнуть что-нибудь ненужное сжатой в руке рапирой. Во второй руке трусики. Лим отводит взгляд, стараясь не думать, зачем они ей понадобились именно сейчас. Драться на глазах любимой женщины — это круто, но только если ты уверен, что победишь. И жизнь этой самой женщины не стоит на кону. А она стоит — и женщина, и жизнь. Голая, ничем не прикрытая, сбитая с толку… Уязвимая. Под чарами подчинения. Но стоит! Молодец, девочка. По крайней мере, все еще не пытается продырявить своего спасителя, уже хорошо. — Не набегался? — шипит мертвяк; Лим понимает, что слишком отвлекся на Камелию, и в следующий момент оказывается обезоружен. Головокружительный маневр мастера-вампира выбивает из его рук оба меча, от мороза, расходящегося от множества мелких ран, оставленных его рапирой, уже сводит пальцы на ногах. Лим отшатывается, поскальзываясь на разбрызганных по дорогому ковру мозгах, и больно прикладывается копчиком. Пытается нащупать на бедре запасной кинжал, но руки уже едва двигаются. Еще мгновение, и яд доберется до сердца, и тогда… Вампир заносит рапиру для последнего удара, и только тогда Камелия наконец-то делает хоть что-то полезное. Короткое слово шаманки — и отвлеченный боем вампир парализован; неустойчивое положение вынуждает его рухнуть на пол, едва не задавив Лима. Короткий взмах рапиры, и тоненькое лезвие тонет в грудной клетке чудовища, прошивая то, что заменяет ему сердце. Камелия не останавливается, выхватывает из сваленной в кучу одежды пару отличных ножей и просто-напросто кромсает своего мучителя до тех пор, пока от его тела не остается бесплотный темно-серый туман, невесомым облачком сбегающий куда-то к дальней стене. Наверное, там стоит гроб. Или саркофаг. Может, банальная кровать?.. Лим не может повернуть голову, чтобы посмотреть. Камелия бросается к нему и что-то тараторит, отбрасывая отравление и возвращая шее подвижность. В глазах медленно перестает троиться и двоиться, но в боку по-прежнему решето. Лекарь из шаманки, увы, не лучший. — Старый псих, — выплевывает она, останавливая кровотечение золотистыми пассами слабого лечения. — Четыре вампира! Чем ты думал? — Тебе правда нужен мой ответ? — Перестань на меня пялиться, — шипит она, ненароком размазывая его кровь по груди. — Где остальные? — А они нам точно нужны? — скручивает приступом кашля; Лим сжимается, схаркивая в сторону сгустки синеватого яда, выведенного шаманским заговором. — Будет неловко бросить их одних, — она пожимает плечами. Убедившись, что безвременная кончина спасителя откладывается, Камелия торопливо бросается одеваться. Иламин шарит по карманам, выискивая последние колбы с лечебным зельем — будет хорошо, если он по ошибке не вытянет вместо одной из них алхимический огонь. — Разбираются с шепотом, — отмахивается он, нащупав нужную склянку. Срывает сургуч и тянет стекляшку к губам, жадно втягивая все до последней капли. На губах ощущается знакомая горечь, горло жжет как от перца. — Кстати, я его уже не слышу. — Значит, скоро заявятся сюда, — бросает шаманка, заправляя рубашку под тугую кожаную портупею. — Хватит валяться, мы оба знаем, что ты уже в порядке. Иламин с сожалением встает. «Спасибо, Иламин, что спас меня от смерти и позора, и позорной смерти!» — мысленно произносит он. Что же… с неблагодарной девчонки он спросит за это потом. Главное, что живая. Успел.