Не место для бабочек III: Клинок доблести

По сравнению с плачевным состоянием, в котором находится город, в этой комнате на удивление чисто. Нехитрая мебель выглядит добротной, сделанной на века. Горн, похожий на огромный череп балора из металлических пластин, пульсирует потусторонним жаром, не имеющим ничего общего с настоящим огнем. В пасти, ограниченной закаленными адамантиевыми зубами, колышется странное, будто живое пламя — Ри отворачивается от завораживающе-опасного зрелища, возвращая взгляд Йорану Вейну. Который только что заявил, что пришел в Дрезен самостоятельно — и остался жив. Ноги кузнеца слабо светятся голубоватым и холодным — по полу от них расходятся волны успокаивающей прохлады, раскрывая гостям секрет безопасности остающегося в кузнице мастера. На лице дворфа не мелькает и капельки страха или гнева — кажется, он действительно рад их видеть, но совсем не так, как положено бы доброму существу, вызволяемому из лап жестоких злодеев. — Где Стонтон? — спрашивает наконец Сиила. Голос ее звучит странно, от былого искреннего радушия не осталось почти ничего — натянутая улыбка выдает какое-то мрачное осознание, в котором очень хочется, но совершенно невозможно себя разубедить. — Здесь, где ему еще-то быть. Уж наверное не в Кенабресе! — Дворф смотрит на Сиилу с легкой укоризной. — Он, конечно, набедокурил в прошлом, а только ведь крестоносцы ему проходу не давали. Десять лет он пытался искупить то, что сделал, двадцать лет, тридцать. Полвека. А об него по-прежнему ноги вытирали! Йоран вздыхает с сожалением и наконец-то отводит взгляд. Ри ощущает, как по правое плечо от нее напрягается Ланн — куда сильнее, чем можно было бы ожидать. Она оборачивается к нему, но на зеленой ящеричей половине лица, как и прежде, не видно никаких эмоций. Желтый глаз ровно смотрит на кузнеца, будто монгрелу есть, что ему сказать, но этих слов он почему-то не может себе позволить. — Вот и сорвался братишка мой. Плохо, конечно, поступил — но кто бы на его месте выдержал? Он же не из камня, и не из меди, даром что дворф. Это все та дурная безглазая бабища с рогами голову ему заморочила. Демоны, они такие — горазды соблазнять, — в голосе кузнеца все еще не слышно ярости. Он будто не зол на Минаго, а только смиренно расстроен тем, как обернулась жизнь. — Вот и вышло, что у крестоносцев братишка мой был меньше, чем никто, а тут ему и власть, и почет. А какой ценой за это все уплачено — о том он и не думает. Эх! — Йоран досадливо машет рукой. — Это никак не умаляет того, что по вине Стонтона сейчас гибнут люди, — наконец произносит Ри, выходя вперед. Удивительно, что обычно ее удивляло и даже напрягало то, что все встречные видят в ней лидера группы. А теперь она сама влезает в чужой диалог, привлекая внимание говорящих — от осознания этого факта становится совсем капельку стыдно. Но не за свои слова. Братские чувства Йорана можно понять, но стоит ли ставить их выше интересов многих и многих ни в чем не повинных людей? Тем более, что никак не может быть, чтобы со Стонтоном Вейном действительно плохо обращались абсолютно все. Сколько таких, как Сиила, за все эти годы проявляли к нему доброту, поддерживали, несмотря на… Несмотря на допущенную больше полувека назад глупость? Несмотря на благие намерения, обернувшиеся трагедией — но ведь эта его дурацкая вылазка со знаменем в руках могла окончиться и хорошо, чисто в теории? Тогда он стал бы героем, и его имя произносили бы с благоговением, а не использовали вместо ругательства! У него ведь не было злого умысла! Но было честолюбие — понимает Ри. Именно оно толкнуло молодого Стонтона нарушить прямой приказ и вынести «Клинок доблести» за стены Дрезена с малой группой союзников. Он верил не в высшее благо — но в себя и свои силы. Верил, что может что-то изменить — эту веру взрастила в нем Минаго, но она не могла заронить ее в по-настоящему чистую душу… Тогда Стонтон и правда злодей, и понес наказание заслуженно, став живым примером того, как поступать не стоит. Но не лучше бы было просто… казнить его, раз так важно было назидание для прочих? Было ли милосердным решение Голфри позволить молодому крестоносцу искупить вину, или в нем скрывалось затаенное желание измучить его, сломить, довести до крайних мер… Ри поняла, что не знает ответов на эти вопросы. Слова, только что слетевшие с ее губ, почему-то теперь казались ей лицемерными — она и правда не знала, как повела бы себя на месте Стонтона Вейна. Пережив семьдесят лет издевательств, с каждым годом теряя веру в искупление, вынося все новые тычки, насмешки — и Ри была уверена, что дело заходило куда дальше грубых слов. Год за годом… кто бы не сошел с ума, кто бы не пошел за первым, протянувшим руку помощи, пообещавшим навсегда закрыть тему прошлого?.. И… отомстить обидчикам?.. *** — Я его не оправдываю. Балбес мой братишка, и свое получит сполна. О пощаде речи и подавно не идет. А только жаль, что так вышло… Повернись все иначе — может, и он бы сейчас штурмовал Дрезен вместе с вами, — Йоран грустно улыбается. Ри больше не произносит ни слова — Ланн смотрит в ее лицо и видит там отголоски собственных эмоций. В отличие от нее, Ланн успел поговорить со Стонтоном лично еще до памятной вылазки в Серый гарнизон. Он понял, каково было крестоносцу за несколько коротких минут беседы, он видел спокойное отчаяние на его лице, в отточенных движениях, которым дворф начищал свою глефу. Он год за годом бился в войске, которое мечтало о его смерти, за королеву, которая обрекла его на десятилетия страданий, за богиню, которая от него отвернулась… против последней, кто был к нему добр. Помимо Минаго у Стонтона оставался только брат, и вот он тоже здесь: предатель не оставил его на суд крестоносцев, не стал дожидаться, когда за связь с ним Йорана повесят или бросят в тюрьму. Он забрал его с собой, так или иначе, позволив заниматься любимым делом. — Здесь держали Яниэль, ты знал? — снова заговорила Сиила. Ее вопрос казался данью какой-то немыслимой вежливости, как если бы паладин просто не хотела заканчивать разговор. Как будто чувствовала, к чему он придет в итоге — и Ланн разделял это ощущение. Так или иначе, этого доброго кузнеца придется убить — он точно не пропустит их к собственному брату без боя. Не простит себя, если уберется с дороги. — Что? — Йоран потрясенно мотает головой. — мы думали, что Яниэль мертва! Братишка жалел о ее гибели едва ли не больше, чем о самом падении Дрезена! Она не может быть здесь, брат бы знал и вмешался! — Сходи и поговори с самой Яниэль, если не веришь нам, — Камелия вышла чуть вперед. Приторно-вежливый голос и легкая полуулыбка выдавали в ней наслаждение ситуацией. Хоть кому-то нравится эта беседа… Йоран тяжело глядит на шаманку, насупив густые брови, долгих несколько секунд, прежде чем заговорить снова. — Я должен выбирать, верить ли вам — или всему, что я знаю и люблю в моем брате. Я выбираю второе. Стонтон не допустил бы жестокости в отношении Яниэль, а значит ты либо лжешь, либо заблуждаешься. — Ты мог заметить, что твой брат за последнее время несколько изменился, — вмешивается Арендей. Ланн ловит себя на мысли, что они с Камелией отлично смотрятся вместе — гладкие, холеные, насквозь ядовитые и лживые. Два сапога — пара. — Связь с демонами даром не проходит. Боюсь, его этические стандарты могли упасть… примерно до уровня Бездны. — Да нет же! — вспыхивает Йоран, но быстро берет себя в руки, отводя взгляд и сжимая кулаки. — Демоны демонами, но чтобы Стонтон взялся мучить Яниэль? Послушай, я знаю своего брата, и знаю, как низко он пал. Но это попросту невозможно. Кажется, всего мгновение отделяло его от того, чтобы снять со спины боевой молот и заехать Дейрану по нагло ухмыляющейся смазливой роже, и Ланн даже не осудил бы его за это. Ему и самому в последнее время очень хотелось сделать аазимару больно и неприятно — и он, как и Йоран, вынужден был себе в этом отказывать. Потому что бить союзников, как минимум, неприлично. Как максимум — не очень умно, особенно если бесячий аазимар при этом является лекарем их боевой группы. — Эээ… ты в Кенабресе, помнится, брался заново выковать ножны для нашего общего приятеля, — Сиила переминается с ноги на ноги, исчерпывая последние темы для разговора, и протягивает кузнецу Сияние рукоятью вперед. — Брался! — глаза кузнеца вспыхивают гордостью, стоит появиться легендарному клинку. Он тянется к нему руками, но одергивает себя и широко улыбается. — Было дело! Ну, я если брался, то, значит, и сделал. Йоран Вейн слов на ветер не бросает! Кузнец открывает стоящий у наковальни сундук и бережно достает оттуда раззолоченные ножны. Как только Сияние оказывается внутри, его окутывает теплое сияние. Потемневшая от времени сталь клинка на глазах становится зеркально-светлой, с рукояти исчезают, будто исцеленные, царапины. Сиила сжимает свое оружие в руках с невероятным благоговением, ее глаза наполняются слезами. — Видишь, признает тебя меч! Не люблю хвастаться, но эти ножны будут даже получше тех, что я для Яниэль когда-то сделал. Ну, доброму клинку — и ножны добрые, верно я говорю? Носи на здоровье — да меня, если что, помяни в молитве… Последняя фраза прозвучала тихо, почти переходя в шепот. Сиила и Йоран как старые друзья говорили намеками — в их беседе было больше, чем мог бы услышать любой пришлый. Ланн понимал их только отчасти: по всему выходило, что Йоран готовится умереть. Прощается со своими убийцами, прежде чем поднять боевой молот — и погибнуть от их рук. — Семья есть семья… — бормочет Ланн. Йоран ловит его взгляд и чуть улыбается. — Кровь не водица, — кивает Йоран. — Я не буду останавливать вас, я уже говорил. Но и пропустить к брату не могу… жить потом с этим будет не проще, чем Стонтону жилось все это время. Только ненавидеть буду себя сам, даже помощь в этом ничья не пригодится… — Ты можешь просто уйти, мы не… — начинает Ри. — Не может, — глухо бросает Ланн. И Ри послушно замолкает, закусывает губу, отводит взгляд. Йоран вздыхает, снимает со спины оружие и становится в боевую стойку. Слишком медленно, будто надеясь умереть сразу — или все еще страшась своей участи, неизбежной, но все-таки жуткой. — Вот и выходит, что деться мне некуда… куда братишка мой, остолоп, туда и я… — Для меня будет честью убить тебя, — шепчет Сиила, обнажая Сияние. Клинок ярко сверкает в ее руках. Схватка выходит короткой — несмотря на то что ни Ланн, ни Арушалай даже не делают и по одному выстрелу. Первой удар наносит Камелия, следом за ней, через мгновение, под молот подныривает Лим, остро зацепляя короткими клинками сгиб локтя дворфа. Сиила наносит удар, ловко уходя от нового замаха; Йоран успевает вскрикнут от боли, коротко и будто бы удивленно, когда выкованным им меч наполовину погружается в его шею. По губам и бороде стекает темно-красная кровь, в глазах же нет и капельки страха. Он шевелит губами, будто пытаясь сказать что-то напоследок — Сиила рывком высвобождает клинок, позволяя телу рухнуть на каменные плиты пола. Отбрасывает драгоценное оружие, бросается к телу убитого ею дворфа… и плачет. Навзрыд, перемежая всхлипами сбивчивую молитву Наследнице. Прося защиты, заступничества для потерянной души — и покоя для верного друга и брата. Йоран умирает, его взгляд стекленеет, теряя всякую осмысленность, и теперь глядит без интереса сквозь лицо склоненной к нему паладинши. — Ты собираешься так рыдать над каждым врагом? — высокомерно бросает Камелия. Ее рапира осталась чистой; спрятав ее в ножнах, шаманка брезгливо перешагивает дернувшиеся в судороге ноги мертвеца и проходит ближе к кузне, зачарованная переливами демонического пламени в пасти огромного горна. Ри отворачивается, и Ланну остается только обнять ее — он крепко прижимает своего командора к груди, позволяя ей короткое мгновение слабости. Впереди еще много боли и крови, но когда-нибудь все станет хорошо. Обязательно наступит мир — для них обоих, для монгрелов, для граждан Мендева — для всех. Перед последним рывком можно ненадолго остановиться и дать слабину. Немного, чуть-чуть — даже великие избранные имеют на это право.