«Если я умру, земля не остановится. Не погаснет солнце, не наступит вечная темнота. Если я умру, это все закончится, и мне не придется снова и снова переживать эти минуты отчаяния и задыхаться в ненависти к миру и к себе. Если я умру — я выберу себя».
Себя. Себя. Только себя. Сколько людей в мире не сделали последний шаг, потому что выбирали не себя. Они выбирали родителей, которые такое не поднимут, друзей, любимых. Выбирали всех, кроме себя, и продолжали переживать ад, положенный самым грешным, будучи еще на этой земле. Даже в вопросе жизни и смерти человеку нельзя решать самому, ему нужно учитывать и других. Юнги делает рваный вдох, притягивает колени к груди и прислоняется к ним лбом. Каждое движение требует огромных усилий, каждая попытка подняться — доставляет боль.
Юнги зашел в свою комнату пятнадцать минут назад, опустился на пол у кровати и, как бы ни пытался, не может вспомнить ничего из того, что произошло после выстрела. Кажется, он не помнит ничего из случившегося и до этого. Для Юнги нет больше ни прошлого, ни будущего. Есть настоящее, в котором из каждого зеркала в этом доме на него смотрит убийца. Жить с этим клеймом слишком тяжело. Тяжелее, чем стать неоднократным убийцей и снова не поднять руку, только в этот раз на себя. Тяжелее, чем попрощаться со всем, даже с хорошим. Самоубийство — это единственное, о чем думает придавленный к земле грузом чужой утерянной жизни омега. О другом думать и не полагается, ведь прощения у Сонуна не вымолить, выстрел не отменить, а за поступки надо платить. Пусть он и сделал это непреднамеренно, но даже в этом случае это преступление, хотя Юнги уверен, что лишение свободы не такое уж и наказание для того, кто отнял жизнь. Если Юнги осмелится пойти за Сонуном, он заплатит за содеянное и сбежит от кошмара последних часов. Юнги погрузится в вечную темноту, а все, что будет после, уже не будет иметь значения. Не будет ли?
«Если я умру, разобьется одно сердце. Если я умру, его солнце погаснет. Для него и земля остановится. Если я умру, для меня все закончится, но для него начнется истинный ад».
Не себя. Только не себя. Самоубийство — единственное, где человек должен выбирать не себя. Юнги может выбирать себя, думая о карьере, о жизненных приоритетах, о будущем, которое подойдет именно ему, а не отцу, брату и всем тем, кто считает, что он кому-то что-то должен. Но только не в его решении уйти из жизни. Ангелов не существует, Юнги, каким бы верующим он ни был, никогда их не видел, но, может, ангелы — это люди? Может, те, с кем себя связывает человек, чувствует родство и близость, и есть те самые ангелы, чье имя он должен повторять прежде, чем сделать шаг в никуда.
Эмир. Только его имя, периодически вспыхивающее молнией в запутанном сознании, все еще поднимает омегу из пучины ненависти к себе. Удивительно, какую власть Эмир имеет над ним, даже физически не присутствуя в его жизни. Удивительно, что этой властью Юнги сам его наделил. И сделал бы это снова.
Юнги утирает слезы, задыхается от разрывающих его противоречивых чувств и не понимает, почему вместо того, чтобы думать о побеге, ведь смерть для него им и является, он снова возвращается к Эмиру. Он притягивает руку к груди, прижимает к метке, которая осталась в память о любви запрещенной и здесь, и на том свете и горько улыбается.
«Если я умру, умрет и он. Если я умру, я никогда не смогу почувствовать тепло его ладоней, не залечу его раны, не позволю положить голову на мои колени. Если я умру, я лишу его дома, а себя возможности прожить пусть и недолгую, но счастливую жизнь с ним. Ведь счастливой моя жизнь становится от одного его присутствия в ней. Я не хочу умирать, но я и не заслуживаю жить, ведь Сонун больше никогда не увидит солнца».
В Юнги словно две личности, и каждая пытается сказать последнее слово. От этого только сильнее болит голова, и хочется выбрать третий и любимый вариант — исчезнуть. Стереть бы себя из жизни, никогда не рождаться, не получать имя и заляпанную кровью судьбу. А еще хочется к Эмиру. Хочется просто услышать его голос, прильнуть к его груди, почувствовать объятия и на мгновенье представить, что сегодняшнего утра не было. Эмир бы знал, что сказать. Эмир бы отомстил за Сонуна. Хотя даже сейчас, находясь на пределе своих жизненных сил, Юнги ловит себя на мысли, что отомстить он предпочел бы сам. Он бы доставил Хосоку такую же боль. Хотел бы, чтобы он почувствовал то же отчаяние, которое чувствовал Сонун, будучи приговоренным к смерти. Лгут те, кто говорит, что месть отравляет. Она отравляет не больше беспомощности, когда тот, кто творит зло, может оставаться безнаказанным, а страдают невинные люди.
Юнги нельзя убивать себя из-за поступков других людей. Он никогда раньше не задумывался о самоубийстве, и даже сейчас, всерьез размышляя над тем, чтобы умереть, он понимает, что это будет не его выбор. Что за цена у жизни человека, который решает покончить с собой из-за деяний другого? Юнги не убьет себя из-за предательства, из-за неудачи, пусть и самой масштабной, из-за греха, который взял на душу другой человек. Он не может позволить кому-то решать за него — жить ему или нет. В чем тогда смысл? Зачем он столько пережил, вытерпел, если сейчас стоит на грани и хочет сделать шаг? Все его вложения в себя, вся та сила, которую он собирал крупица за крупицей, столько раз обновляемая броня — все теряет смысл. Юнги нельзя убивать себя, ведь, сделав это, он обнулит все свои достижения. Сделав это, он докажет всем, в том числе и Хосоку, что он сдается, что останавливается на половине пути, хотя можно поклясться, он уже видит очертания указателей, но, чтобы различить, что на них написано, ему нужно до них дойти. И он дойдет, потому что слабаком он никогда не был. Дойдет назло судьбе, оставившей его одного. Назло всему миру, считающему, что самоубийство — единственный выход из этой империи боли. Он не убежит, он посмотрит в глаза своему страху, и, даже если он проиграет, он будет знать, что попробовал. Эмир говорил, что «если ты хотя бы один раз позволишь себе поверить в слово «никогда» — ты проиграешь». Юнги верит только ему, потому что Эмир не просто бросался словами, он говорил только о том, что знал, о том, что пережил.
«Если бы я хоть раз поверил во все эти «никогда», которые слышал, пока рос, то могил бы на кладбище было две. Ты никогда ничего не добьешься, никогда не вырвешься, никогда с этим не справишься — они любят это повторять, но ты не верь. Этого слова нет в нашем лексиконе».
Юнги прислушивается, он жадно впитывает каждое слово, которое вспоминает, ищет в них ответы и находит. Эмир — больше, чем любовь, ведь есть союзы, созданные на небесах, а есть те, которые были выкованы в самой преисподней. И Юнги принимает, что последнее про них. Он ложится прямо на пол и, продолжая думать об альфе, мысли о котором способны затмить воспоминания об утре, сдается болезненному сну. Во сне все повторяется, Юнги возвращается на стрельбище, поднимает руку с оружием, но только в этот раз он знает, в кого стреляет, видит слезы в глазах Сонуна и, как бы ни старался, не может перестать целиться. Юнги просыпается из-за суеты в комнате, видит отца и прислугу с водой и на вопрос, в чем дело, слышит, что он кричал во сне. Как жаль, что от этого сна ему никогда не проснуться, не смыть его теплой водой и не забыть, ведь даже во сне он видит свою реальность. Он прогоняет прислугу и отца, не отвечает на вопросы и, закрыв за ними дверь, идет в ванную. Он сильно вспотел, прилипшая одежда стягивает кожу, а руки пахнут металлом. Он долго стоит под душем, словно вода способна очистить всю тьму, которая облепила его изнутри и беззвучно плачет. Юнги рад слезам, ведь когда умер папа, он неделю со дня похорон не мог выплакаться, и в итоге боль от утраты разъедала его. Слезы не помогут ему справиться с настигшей его бедой, но они хотя бы освобождают его от осколков разбитой души.
Ванную наполняет пар, Юнги выходить не хочет, его бы воля, он вообще никому на глаза бы не показывался, обрек бы себя на заточение, как минимальное наказание, и оплакивал так рано ушедшего Сонуна. Внезапно он чувствует холодок, обдавший спину, отключает воду и, обернувшись к открытой дверце, видит стоящего у раковины с руками в карманах брюк Хосока. Крик омеги прерывается ладонью метнувшегося к нему Хосока. Альфа вжимает его в мокрые плиты, несильно прикладывает затылком о кафель и угрожает повторить.
— Зачем кричать? — шипит ему в лицо Хосок, убирает руку. — Кто тебя спасет? Твой отец, который живет за мой счет, или твой брат, который не помнит, какой сейчас год?
— Уходи, уходи из моего дома, — со всей силы толкает его в грудь напуганный омега.
— Так прогони меня, если можешь, — смеется альфа. — Ты ведь не можешь. За дом плачу я, а значит, дом мой.
— Ты мне омерзителен, — забивается в угол Юнги, надеясь, что Хосок уже уйдет, а следующий один за другим удары судьбы дадут ему передышку.
— А ты мне нравишься, — отступает альфа, любуется вжавшимся в угол омегой, который пытается скрыть наготу. — Правда, ты не сразу мне понравился, не в моем вкусе. Но сейчас я вижу, почему Эмир хочет только тебя, — снова идет на него, и Юнги готов пробить стену своим черепом.
— Не надо, — с трудом разлепляет губы шокированный его словами, но больше похотливым взглядом, омега. Юнги выворачивает даже от мысли, что Хосок к нему прикоснется, что сотрет метки Эмира, которые бережно несет на себе омега. А он прикасается. Хосок вжимает его в стену за горло, а вторую ладонь опускает на ягодицы. Юнги только набирает в легкие воздуха, чтобы кричать, как ему его снова перекрывают.
— Разовое удовольствие, тебе жалко? — ладонь Хосока так сильно давит на его губы, что кажется, на них кожа лопается. — А ему небось сразу давал. Скажи, ты ноги раздвинул, чтобы он тебя помиловал? Так и сейчас самое время, потому что у меня к тебе такая же ненависть, как к нему. Ты подстилка Эмира и позор моей семьи.
Юнги мотает головой, молотит его по бокам и животу, но Хосок разворачивает его лицом к стене и продолжает грубо мять его ягодицы.
— Отпусти, я скажу отцу! — хрипит омега, стоит Хосоку убрать ладонь, а потом, поскользнувшись, падает на пятую точку. Он не успевает подняться, но все равно умудряется ударить Хосока по колену, цепляется за его ноги, молотя их, и утихает с заблокированными конечностями под ним.
— Твой отец в саду, а братец в отключке, да и будь все не так, помощи от них ты вряд ли дождешься, — поглаживает его скулы альфа, смотрит так, будто готовится сожрать.
— Не делай этого, — уже молит Юнги, чувствуя ненавистные руки у себя на бедрах, и, резко приподнявшись, кусает его в плечо. Хосок, взвыв от резкой боли, два раза бьет его пощечинами по лицу и разводит ноги. Юнги ничего от застилающих глаза слез не видит, хаотично бьет альфу и, пусть он понимает, что это конец, у него не осталось сил, не сдается.
— Не надо, пожалуйста, прекрати, — после очередной пощечины пытается отдышаться омега.
— Прекращу, — вдруг мягко говорит Хосок и даже убирает руки, — если спустишься сегодня на ужин как ни в чем ни бывало, а утром скажешь Эмиру, что ты все обдумал и сделал выбор.
— Какой выбор? — отползает в угол омега, попутно утирая слезы.
— Ты выбрал меня.
— Эмир не поверит.
— Значит, ты должен сделать это так, чтобы он поверил, иначе мы с тобой продолжим, но уже не здесь, а в моих апартаментах, где я с удовольствием буду учить непослушную сучку правильному поведению, — скалится Хосок, и Юнги понимает, что готов на все, лишь бы не дожить до того, как его угроза станет реальностью.
— Твой Эмир не спас тебя утром, потому что его империя важнее его братика, — продолжает альфа. — Кто знает, где он будет завтра, когда твои крики будут заглушать мои стены. Он испортил мне планы, не сдох во Франции, но и тебе не помог. А ты по-прежнему цепляешься за него, по-прежнему ждешь. Его люди ведь следят за домом, они знают, что мы уехали, и они следили, пока мы не сбросили их с хвоста. Так почему Эмир не примчался? — кривит рот Хосок. — Неужели он ничего не заподозрил? Ах да, потому что он улетел заключать контракты и решил, что ты сам справишься.
— Его не было в стране, — зло говорит Юнги, — а тебе нас не разлучить. Если людское порицание и мой страх перед Богом этого не сделали, то у тебя подавно не получится!
— Тогда, может, мне просто позабавиться с тобой и придушить? — усмехается альфа, вновь двигаясь к нему, Юнги в страхе сам себя обнимает. — Скажем ему, что его неуклюжий братик поскользнулся в ванной и раскроил себе череп. Или же ты встретишься с ним и объяснишь ему, что ты выбрал семью.
— Зачем тебе это? — утирает ладонями лицо Юнги. — Я понимаю, что Эмир твой конкурент и ты хочешь его бизнес, но зачем тебе я? Неужели только чтобы отомстить ему? В чем смысл?
— Глупая, глупая деточка, — смеется Хосок и присаживается на корточки напротив. — Хотя ты прав, лично мне ты не нужен, но ты его Ахиллесова пята. Там, где речь о тебе, он теряет бдительность. Он перебил моих наемников, все раскрыл и был как и всегда начеку, а стоит мелькнуть твоему имени, у Эмира глаза застилает ярость. Мне нужна ярость, ведь она главный противник своего носителя. Ярость не даст ему мыслить трезво, не позволит все просчитать, и Эмир Си сделает ошибку. Но что может подкосить его сильнее этой ярости? Конечно же, разбитое сердце! — хохочет альфа. — Твои слова выжгут его душу, сломают его, и его обида на тебя и ярость на меня будут стоить ему жизни. Злость — это яд, который ты пьешь в надежде, что умрет другой. Я хочу, чтобы Эмир им сполна напился.
— А ты? — кривит рот Юнги. — Что застилает твои глаза? Зависть? Хочешь быть повелителем смерти, когда ты всего лишь его жалкая пародия!
— Твоя смерть его сильно разозлит, — хищно скалится Хосок, и Юнги жалеет, что открыл рот.
— Я скажу, — шумно сглатывает омега. — Я смогу убедить его, что у нас все кончено, тебе не нужно убивать меня.
Юнги найдет выход, он оттянет время, придумает, как донести все до Эмира. Ему нельзя умирать, не предупредив Си, поэтому ему нужно срочно выключить эмоции, подыграть Хосоку, а потом действовать по-своему.
— Ты скажешь это при мне, мой дорогой кузен, — усмехается Хосок, разбивает только родившийся план. — Скажешь все так, как мне надо, иначе, обещаю, пусть погибну и я сам, но в тот момент умрет и он.
— Вы совсем не похожи, хотя занимаетесь одним и тем же, — тихо говорит Юнги. — Тебе его не победить, но я тебе подыграю, потому что умирать от руки такого труса я не хочу.
— Мы не похожи, ты прав, — спокойно отвечает Хосок. — Пока Эмир подбирает моих шлюх, ударяется в любовь, я решаю дела, — подмигивает ему альфа и выходит из кабинки. — И еще, связи у тебя не будет, а узнаю, что ты покинул дом без моего ведома, я сломаю тебе ноги. Я ведь могу спрятать тебя так, что ни одна живая душа не найдет. Помни об этом.
Стоит Хосоку выйти, как Юнги доползает до унитаза и выблевывает остатки съеденной утром булочки. Его тошнит не только от прикосновений ненавистного ему мужчины, но и от страха, все эти минуты выскабливающего его нутро. Пока омега наспех собирается к ужину, параллельно держа у лица лед, он думает о том, как связаться с Эмиром, и не понимает, почему альфа сам этого не делает. Слова Хосока все-таки вселили семя сомнений в Юнги, но он и не думает о том, что Эмир на него наплевал, а скорее о том, что с альфой все-таки что-то случилось.
— Что будем делать? — Массимо открывает дверцу автомобиля для Хосока, но тот не спешит садиться.
— Си вернется с войной, мы оба это знаем, — хмурится Хосок. — Мы к ней готовы, мы ее ждали, а нашим китайским друзьям аж не терпится приступить, но мне нужна страховка, так называемый план Б, и эта страховка в этом особняке.
— Я уже всех созвал, мы начали подготовку сразу, как пришли новости из Парижа, — опускает глаза Массимо, который чувствует себя виноватым за провальное покушение. — Его пес, этот Кристиан, он выехал первым, он все подготовил.
— Расслабься, Париж не был финальной битвой, недаром я ведь удочку закинул через кузена, финал будет здесь, — хлопает его по плечу Хосок. — Я обещал бывшим партнерам Си такие условия для бизнеса, которые им и не снились. Они сожрут Эмира по моему первому слову, но, так как в этот раз у нас больше нет права на ошибку, мне нужно немного отвлечь Си, сделать его уязвимым, и я это уже начал.
— Что требуется от меня?
— Держать парней наготове. Мне плевать, какие мы понесем потери, Эмир должен потерять жизнь, а насчет его пса не беспокойся, я позаботился о том, чтобы он не дожил до битвы, — скалится Хосок и садится в автомобиль.
К огромному разочарованию Юнги, вся прислуга отпущена. Хосок сделал это нарочно, Юнги не сомневается и решает, что добудет телефон отца, когда тот вернется, и расскажет Эмиру всю правду о плане Хосока. За ужином Юнги говорит, что ударился, выходя из ванны, на Хосока не смотрит, давится пастой и мечтает оказаться подальше отсюда. К несчастью омеги, Хосок больше не покидает особняк и занимает комнату для гостей, доказывая Юнги, что он под его личным наблюдением. Всю ночь омега дрожит под одеялом, поглядывая на дверь, к которой подтащил тумбу, и засыпает вымотанным только под утро. На часах десять утра, и Юнги бы из комнаты так и не вышел, если бы отец не продолжал настойчиво стучать в дверь со словами, что его все ждут на завтрак. Юнги знает, кто этот «все», и, крикнув, что спускается, просит у отца телефон. Исом говорит, что его телефон у Хосока, бормочет что-то про то, что так лучше для самого Юнги, но омега больше не слушает. Он неторопливо одевается, долго смотрит на свое отражение и успокаивает себя тем, что найдет способ поговорить с Эмиром. Сейчас главное — тянуть время, чтобы вчерашнее не повторилось, потому что прикосновений Хосока он больше не выдержит и сам снимет свою кожу. Юнги сидит за столом с кругами под глазами, измученный, сливается со стенами позади себя и ни к чему, кроме чашки кофе, не тянется. Он уже собирается проситься наверх, когда слышит, как поднимают ворота.
— Зачем ты разрешил его впустить? — шипит напуганный Исом Хосоку, и Юнги сразу понимает, о ком речь. Радость встречи разбивается о предстоящий разговор, и Юнги чувствует, как першит в горле от просящихся наружу слез.
— Все под контролем, — усмехается Хосок и внимательно смотрит на омегу. — Так ведь?
Парень легонько кивает.
Юнги не видит Эмира, но отчетливо слышит, как открывается дверь, считает его шаги и задерживает дыхание, почувствовав его прямо за собой. Ему кажется, что если он обернется, то не выстоит, бросится ему на шею и, задыхаясь от плача, будет молить о спасении. Юнги и так это сделает, но не сейчас, не перед тем, кто держит пистолет у виска его брата и может начать бойню, учитывая, что Эмир на чужой территории. Юнги не будет рисковать жизнью двух альф, которых любит.
— Какая милая семейная картина, — голос Эмира пускает мурашки по всему телу омеги.
— Тебя не приглашали, но мы приличные люди, можем угостить кофе, — идет к нему Хосок. — Как там Париж?
— Я не любезностями обмениваться пришел, — обходит его Эмир и становится ближе к омеге. — Я пришел к своей лисе, — он любуется его отливающими кровью волосами, опускает взгляд на подрагивающие плечи, чувствует, как зудят руки от желания прикоснуться к нему, и насаживается грудью на посланные ему копьями из любимых губ слова:
— Эмир, уходи.
— Даже смотреть на меня не хочешь, — подтащив стул, опускается напротив него Эмир, смотрит на уставившегося на свои ладони Юнги. — Что с лицом? — мрачнеет.
— Упал.
— Упал? — Эмир обводит взглядом двух альф за столом.
— В ванной, — встревает продолжающий пить кофе Хосок.
— Лисенок, поехали домой, там ты падать не будешь, — тянет к нему руку альфа, но Юнги отодвигается.
— Уходи, Эмир, — еле слышно повторяет Юнги. — Пожалуйста.
— Что случилось? Почему? — морщинка на лбу альфы углубляется.
— Потому что он выбрал семью, — встав на ноги, идет к ним Хосок и, положив руку на плечо омеги, легонько его сжимает. Эмир не понимает, что ему мешает ее вырвать.
— У меня все хорошо, — накрывает ладонью руку на плече Юнги, будит в Эмире зверя. — Я обо всем подумал. Понял, что у меня было помутнение, а в итоге я мучаю нас обоих. Я сделал выбор, Эмир. Нас больше нет.
— В глаза мне смотри, — вместе со стулом тянет его на себя Эмир, прислоняется лбом к его лбу, Юнги разрывает от обрушившейся на него нежности.
— Я в порядке, правда, но я устал, очень сильно устал от этих отношений, — все-таки слушается, поднимает ресницы, топит Эмира в боли, щедро приправленной осколками разбитого сердца. — Я больше не могу. Ты мой брат, и мне этого не забыть.
— Ты ведь знаешь, что я не уйду без тебя, — руки Эмира на его коленях. — Я не отдал ему его сына, думаешь, я отдам ему тебя? — шепчет. — Слишком поздно, лисенок. Я не могу жить без тебя.
— Я умоляю тебя отпустить меня, — Юнги решает сейчас не зацикливаться на моменте про сына, обхватывает его за запястье обеими руками и смотрит прямо в глаза. — Ты всегда говорил, что главное — это мои желания, что ты к ним прислушаешься. Так сделай это. Сдержи свое слово.
— Ты просишь невозможное, — отказывается понимать Эмир, игнорирует подошедшего к ним Хосока, которому не нравится их шепот.
— Прошу, — косится на Хосока Юнги. — Оставь о себе только светлые воспоминания, позволь мне прожить эту жизнь счастливым и когда-то пойти под венец с тем, кого выберет мое сердце и кто не будет мне близок по крови. Позволь мне надеть белое. Не пачкай все красным.
— Ты нарочно бьешь меня в больное место, — кривит рот Эмир.
— Я говорю правду.
— Очень жаль, — Эмир смотрит неотрывно в его глаза пару секунд, а потом медленно поднимается на ноги. Он хочет что-то еще добавить, не торопится уходить, а потом передумывает и твердыми шагами идет на выход.
— Я еще вернусь, — проходит мимо Хосока альфа и, проигнорировав Исома, выходит за дверь.
Юнги кажется, что с момента появления в гостиной Эмира он впервые делает вдох, когда слышит звук закрывшейся двери. Эмир не пошел на таран, не стал проливать кровь, он смирился. Хосок будет думать, что Эмир ушел оплакивать утерянную любовь и готовиться к войне, но Юнги знает, что тот ничего не потерял.
— Умница, сделал из самого страшного альфы марионетку, — громко смеется Хосок. — Он пошел зализывать раны, а потом будет приходить тебя умолять, но ты же не сломаешься, ты же не пойдешь на такой грех, — поглаживает его по голове, и Юнги резко встает на ноги.
— Я устал от вашего общества, — зло говорит омега и двигается к лестницам. Хосок тоже не задерживается.
Юнги не может найти себе места, он вроде бы уверен, что Эмир понял все правильно, но в то же время переживает, что альфа мог поверить его словам и сделает глупость. Юнги осознанно никогда бы не причинил боль своему самому родному человеку и очень надеется, что Эмир это знает. Хотя даже это все не мешает омеге проклинать себя и не понимать, почему у него язык не отсох в момент, когда, смотря ему в глаза, он говорил, что не любит. А еще Юнги думает о словах Эмира про Дэмиана. Юнги и раньше об этом задумывался, тем более Эмир в одном разговоре упоминал о могущественном отце мальчика, но все равно новость его шокировала. Юнги очень жаль малыша, и, пусть он сам сейчас в плачевном состоянии, все его мысли занимает Дэмиан, которого хочется уберечь от собственного отца.
— Ты не пойдешь в университет? — Исом, толкнув приоткрытую дверь, входит в комнату и смотрит на Юнги, сидящего на кровати. Омега никак не реагирует на мужчину, продолжает думать о своем и даже вздрагивает, когда Исом подходит ближе.
— Ты в порядке, сынок? — обеспокоенно спрашивает старший. — Я знаю, что тебе было тяжело говорить с Эмиром, но ты сделал правильный выбор. Со временем…
— Ты ведь знаешь, отец? — перебивает его Юнги и поднимает на него глаза.
— Знаю что? — Исом присаживается рядом и внимательно смотрит на него.
— Ты знаешь, что я убил своего однокурсника.
— Что? — не понимая, смотрит на него мужчина.
— Я застрелил своего однокурсника, Хосок меня шантажирует, а вчера прямо под твоей крышей он чуть меня не изнасиловал. Ты все знаешь, — с горечью говорит омега, и в его глазах ни капли сомнения. — Как думаешь, не слишком ли далеко ты зашел? Не слишком ли многое ты поставил на карту своих амбиций?
— Юнги, я не понимаю, о чем ты…
— Тебе плевать на меня и Джиена, так же как и на Эмира, тебя интересуют только деньги и былая власть. Ты мечтаешь вернуть прошлое, но из-за этого губишь своих детей, ты ослеп, отец, — Юнги говорит спокойно, смотрит отрешенно в окно.
— Расскажи мне, прошу, я правда ничего не понимаю, — двигается поближе плохо скрывающий ужас в глазах Исом.
И Юнги рассказывает, медленно, монотонно, попутно утирая слезы. Он делает перерыв, чтобы не задохнуться под лавиной обрушившихся на него еще свежих воспоминаний, и продолжает. Долгие десять минут после рассказа Исом сидит в полной тишине, а Юнги не мешает ему переваривать информацию.
— Я не знал, — наконец-то прокашливается Исом. — Я не знал, что все так далеко зашло…
— Эмир ведь тоже твой ребенок, а ты обрек его на муки, с чего мне верить, что ты не знал? — зло спрашивает Юнги.
— Юнги, клянусь, я не знал. Я бы не допустил такого. Да, мы сотрудничаем по некоторым вопросам, и да, я сделал много плохого, но я никогда бы не закрыл глаза на то, что он может причинить такую боль Джиену и тебе. Я просто хотел вернуть тебя, я не отдал бы тебя тому чудовищу, с чего бы я согласился на это?
— Я бы мог не возвращаться в этот дом, мог бы остаться с ним, и, знаешь, мне уже плевать, что он мой брат и кто что скажет, мне плевать на все, отец, даже на тебя, но Джиена я не оставлю. Вы называете мои отношения с Эмиром грехом, а сами убиваете и лишаете надежды, кто тут грешник? — кричит на него омега, Исом опускает глаза. — Все в этом проклятом мире сводится к деньгам, все сводится к власти, а я устал. Мой папа был твоей марионеткой, пока ты пользовался его фамилией и наследством, а теперь я твоя марионетка, но тебе было мало. Ты отдал меня и ему, сделал оружием, которое хочет выстрелить в себя. Я ничего к тебе не чувствую, и я тебя не прощу.
— Юнги…
— Прошу, даже не пытайся.
— Я не позволю ему навредить тебе, я тебя защищу, даже если потеряю все. Я правда не хотел доводить до этого, я бы не позволил…
— Никто меня не защитит, кроме меня самого, и это я тоже понял, спасибо! — рычит Юнги. — Мне и не нужна твоя защита! Я просто хочу, чтобы все закончилось, чтобы меня оставили в покое, чтобы Эмира не трогали. Неужели твое сердце каменное? Как ты можешь такое творить со своими детьми? — смотрит на него безумным взглядом. — Я люблю Эмира, и я проиграл, но мой проигрыш слаще победы, потому что я нашел в себе смелость признать, что, пусть я и грешник, я буду бороться за моего брата, за моего альфу, за единственного, кто мной дорожит.
— Он не твой брат.
Сказано так тихо, что Юнги не уверен, что все расслышал.
— Отец, — сглатывает вязкую слюну омега.
— Он не твой брат, — уже громче и, смотря ему в глаза, повторяет Исом.
— О чем ты? — растерянно спрашивает Юнги.
— Эмир — мой сын, — облизывает сухие губы Исом.
— Тогда я совсем запутался.
— Ты не мой сын, — Исом снова опускает глаза, дает Юнги пару секунд переварить информацию. — Наш брак с твоим папой трещал по швам, на кону было слишком многое, а он отдалялся от меня после рождения Джиена, и мы почти не разговаривали. Я ушел в работу, он развлекал себя, как мог. Он не скрыл, что ребенок не мой, он знал, что у меня все равно нет права голоса, ведь я фактически жил за его счет. Твоего отца я не знаю, он сказал, что это была интрижка, и даже записался на аборт. А потом вернулся и сказал, что передумал. Сказал, что почувствовал особую связь с новой жизнью в нем, и я должен буду принять это, ведь он знает о моем внебрачном сыне и молчит, — трет переносицу. — Будто я бы попытался что-то сделать, я ведь не хотел, чтобы пошли сплетни, испортили мою репутацию. И так у нас появился ты.
— Как ты мог лгать мне, — прикрывает ладонями лицо Юнги. — Ты хоть представляешь, через что я прошел? Через что он проходит? Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя всей душой и не хочу больше знать, — слезает с постели омега и, открыв дверь, требует отца покинуть его комнату.
— Юнги, прошу…
— Все, что выходит из твоего рта — ложь! Скажи правду об Эмире, скажи, что бросил их ради себя, никогда и не пытался помочь! Хотя, не говори, я и так все уже знаю.
— Я все равно люблю тебя, ты мой сын…
— Умолкни, прошу, просто замолчи, вся твоя прогнившая любовь должна была достаться ему, а не мне, — громко плачет омега и с грохотом закрывает за ним дверь.
«Я отнял у него его место, я жил жизнью, которая полагалась ему», — сползает на пол по двери Юнги и, прикрыв лицо, громко плачет. Оставшуюся часть дня Юнги проводит в комнате Джиена, лежит рядом и молча смотрит в потолок. Джиен постоянно спит, в последнее время даже не выходит из комнаты, и разбитый омега находит покой только рядом с ним. Юнги, который уже давно принял, что Эмир — его альфа, не чувствует ожидаемого облегчения от новости, ведь какая разница, если он выбрал его задолго до правды, которая ничего не меняет. Юнги любит Эмира и будет или с ним, или ни с кем. Так же, как Эмир выбрал его. Ему даже плевать, что Исом ему не отец, хотя, скорее, он испытал от этого облегчение, ведь, чем иметь такого отца, лучше быть сиротой. Они с Эмиром оба сироты, но они есть друг у друга, а значит, пусть весь мир сгорит в огне алчности и злости, у них двоих всегда будет семья.
***
Чимин сидит за столиком на улице, медленно потягивает свой американо и наблюдает за направляющимися по своим делам людьми. Интересно, в их случае это тоже видимость? Они тоже изображают абсолютный покой, когда их душа на две части разрывается? Они тоже держат маски в прихожей и натягивают перед выходом? Маска Чимина давно начала сползать, она вся в трещинах, и, если приглядеться, можно понять, что он и не старается ее удерживать. Чимин думает о единственном человеке, который эту маску видел, который не притворялся, что все нормально, и не задавал вопросы для приличия, а всегда ждал честный ответ. Все последние дни Чимин думает только о Кристиане. Даже когда он спит, альфа ему снится, Чимин очень сильно скучает по своему другу, который вот так вот внезапно поменял свою роль и стал теперь еще и любимым альфой, с которым омеге не быть. Кристиана не видно, Чимин ему сам не звонит, бережет как может, держит на расстоянии, а сам с ума сходит. Он не чувствует вкуса еды, слоняется по улицам города тенью и, даже будучи с Намджуном, видит у себя в голове только Кристиана. Раньше Чимин чувствовал страх, сейчас все, что он чувствует — тоска, и, оказывается, вкус у нее полыни. Внезапно внимание омеги привлекает остановившийся через дорогу новый мерседес, из которого в окружении охраны выходит Милан и, держа за руки детей, проходит в ресторан. Чимин усмехается неожиданной встрече, продолжает пить кофе и думает, знает ли Милан настоящего Намджуна, бил ли он и его, угрожал ли убить? Не похоже, ведь Милан всегда невозмутим и хорошо выглядит, хотя и по Чимину не скажешь, что его, как он думал, любовь чуть не задушила его собственными руками, а сейчас одним своим именем нагоняет на него ужас. Чимин заходит в кафе, чтобы воспользоваться уборной, а когда возвращается, видит, что за его столиком с недопитым кофе сидит Милан. Охрана омеги осталась у автомобиля, дети, видимо, обедают.
Чимин подходит к столику, опускается на стул и как ни в чем не бывало улыбается:
— Этот столик занят.
— Я вижу, — постукивает ногтями по столешнице Милан.
— Так зачем заняли его? — приподнимает бровь Чимин.
— Послушай, — вздыхает Милан и подается вперед, — мне даже говорить с тобой не положено, учитывая, кто ты и чем на жизнь зарабатываешь, но мои люди обезопасили улицу и свидетелей моего позора не будет. Я рискну.
— Ничего так начало, — усмехается Чимин, который совсем немного нервничает.
— Я знаю, что мой муж тебя трахает.
Чимин понимает по его тону, что спорить, оправдываться бесполезно.
— Допустим, это так, — прокашливается Пак, которому очень неловко.
— Ты не первый и вряд ли будешь последним, так уж мы живем, — пожимает плечами Милан. — Он любит омег, а я люблю носить фамилию президента, и мои дети тоже, но ты с ним уже долго, меня это беспокоит.
— А какой максимальный срок был до? — кривит рот Чимин.
— Не язви.
— Я серьезно.
— Обычно его интрижки длились пару месяцев, не дотягивали даже до четырех, ты с ним куда больше, и других омег в его окружении нет, — поджимает губы Милан.
— Думаете, он влюбился? — цокает языком Чимин.
— Я заплачу тебе сколько хочешь, только оставь его, — тихо говорит Милан.
Чимин прыскает и громко смеется в кулак.
— Я не хочу развода, и, пусть я получу немало денег, для меня быть супругом президента куда важнее, — продолжает игнорировать его смех Милан. — Вдобавок ко всему, развестись с президентом, учитывая внимание к нашей семье — задача не из легких.
— Я бы ушел бесплатно, но я не могу, — серьезно говорит Чимин.
— Вот как, — убирает взгляд Милан, и Чимин сразу все понимает.
Неловкое молчание длится пару минут, давит тяжестью невысказанных слов, и Чимин решает сбросить этот груз первым:
— Зачем вам быть с тем, кто вас…
— Это мне решать, — перебивает его Милан.
— Его фамилия и статус стоят этого? — не сдается Чимин.
— Стоят, — рычит Милан, — но шлюхе этого не понять, у тебя ведь нет ни имени, ни статуса, ничего. Даже любовь твоя имеет цену.
— Да, но за мою любовь платят купюрами, а за вашу побоями. Подумайте об этом, — поднимается на ноги Чимин и, расплатившись, двигается вниз по улице.
Короткий разговор с Миланом оставил отвратительный осадок. Хочется залить его хорошим алкоголем и забыться на пару суток, но для Чимина это все роскошь, ведь его величество может вызвать его в любую минуту, и лучше омеге быть готовым. Чимин целый час бесцельно катается по городу и сам удивляется, когда по привычке оказывается около казино Эмира. Он паркует автомобиль через дорогу от входа, но так и не выходит, прибавляет звук аудио и плачет в надежде хотя бы немного облегчить душевную боль. Он плачет за себя, за Кристиана, даже за Милана, понимает, что в итоге сломанными оказываются три жизни, и захлебывается из-за несправедливости. Даже выплакаться ему не дают, потому что омега слышит стук в окно и, подняв голову с руля, видит Кристиана. Первое желание Чимина — нажать на педаль газа, но второе — увидеть Кристиана — сильнее, поэтому он разблокировывает двери и второпях утирает слезы.
— Зачем ты пришел? — старается звучать ровно омега, не смотрит на севшего рядом альфу.
— Ты не выходишь почти минут двадцать, охрана мне доложила, и я решил тебя проведать, — нахмурившись, смотрит на него Кристиан. — Что случилось? Он снова тебя обидел?
— Нет, — утирает раскрасневшийся нос омега, — я плачу не из-за него, клянусь, — льнет к его плечу.
— Перестань его покрывать, прошу тебя, Чимин, хватит играть роль, которая тебе не по силам, — устало говорит Кристиан.
— Я плачу из-за тебя, — всхлипывает омега, — плачу, потому что, потому что…
— Почему, Чимин? — прижимает его к себе альфа.
— Потому что моя любовь имеет цену, которую я не могу оплатить, — уже не стесняясь, рыдает ему в грудь омега.
— Ничего, — гладит его по волосам Кристиан, — ничего, мне она по средствам, я за нее заплачу.
— Я ведь не позволю, — поднимает на него зареванное лицо Чимин. — Не позволю, потому что платить придется кровью.
— Какая разница, если, не сделав ничего, я потеряю тебя? — целует его в лоб Кристиан. — Почему ты не понимаешь, что это для меня и так равно крови.
— Не позволю, — вновь утыкается ему в грудь омега, и Кристиан обнимает его.
***
Для остальных горожан в столице обычное осеннее утро, так же пасмурно, как и вчера, так же ветер гоняет листья по улице, а воздух обещает дождь. Для Эмира это утро совсем другое, потому что его глаза налиты красным, а чувствует он только запах крови. Он стоит на территории заброшенного стадиона, медленно выкуривает сигарету, поглядывает на расположившихся у десятка внедорожников парней и думает о своей Лисе. Интересно, позавтракал ли он? Как он себя чувствует? Думает ли и он о нем, тоскует ли так же, как и Эмир, для которого с его уходом в мегаполисе не осталось кислорода? «Думает», — уверен альфа. «И скучает», — усмехается.
— Мало осталось, лисенок, скоро я тебя заберу, буду баловать, окружу заботой. Ты только дождись меня, оставайся моей жизненной целью, — выговаривает в пустоту и тушит обувью брошенный на землю окурок.
На стадион заезжают еще три автомобиля без номеров, и из одного из них выходит президент страны.
— Долго ты ехал, а я ведь не люблю ждать, — угрюмо приветствует его Эмир.
— Зато я с новостями, — ежится от утреннего холода Намджун. — Хотя они и не радуют.
— Выкладывай уже, у меня война на носу, — требует Эмир.
— Ты будешь воевать не с Тигром, точнее, не только с ним, — делает тяжелый вздох Намджун.
— Значит, мои подозрения оправдались, недаром он ведет себя слишком уверенно, — смотрит на примостившегося на выступе ворона Эмир.
— Твои китайцы продались.
— Это неудивительно, я бы тоже продался, если бы игра стоила свеч, — усмехается Эмир. — Что он предложил за мою голову? Хотя, постой, я сам догадаюсь — сотрудничество по созданной мною схеме, но, учитывая, что я буду мертв, с низкими процентами.
— Ты как и всегда проницателен, — пинает камешек Намджун. — Я приехал не только из-за этого, Эмир, — смотрит на альфу. — Я приехал предложить тебе отойти. Ты сам понимаешь, что тебе их не победить. Хосока ты бы стер в порошок, но не китайцев. Не наша лига.
— Ты не понимаешь, что предлагаешь, а я слишком нагружен, чтобы снова тебе все разжевывать, — становится вплотную Эмир. — Дело не в моем бизнесе, хотя раньше я бы за него по головам пошел. Дело не в сферах влияния. Дело даже не в миллионах, которые я потеряю. Дело в омеге, Намджун, — пристально смотрит в глаза. — Дело в моем омеге, которого мне не забрать и не защитить, если я проиграю. Я не отступлю.
— И погибнешь, — убирает взгляд Намджун.
— Всю свою жизнь я воевал за себя, — выдыхает пар Эмир. — Я боролся за место под солнцем, давил врагов и строил свое королевство, но сейчас я впервые буду воевать за другого. Впервые в жизни я чувствую, что у меня есть семья в его лице, и я его не подведу. Он ждет меня, и я приду. А тебе нужно выбрать сторону, потому что этот рассвет может быть последним в преддверии битвы.
— Я выбрал сторону много лет назад, — улыбается Намджун. — Думаю, мне, как главе государства, придется начать операцию по вмешательству китайцев во внутренние дела нашей страны.
— И сколько, интересно, будет мне стоить твоя услуга? — кривит рот Эмир.
— Считай, ты уже заплатил, — хлопает его по плечу Намджун и идет к автомобилю, у которого его ждут телохранители.
***
— Чего ты хотел? — Хосок проходит в кабинет Исома и нервно поглядывает на часы. — Только давай быстрее, я за твоим сыночком заехал, заберу его в офис, хоть какую-то пользу, может, принесет.
— Ты сделал моего сына убийцей, — встает из-за стола Исом, у которого из-за нервов вены на шее вздуваются. — Ты пытался его изнасиловать, — наступает мужчина, Хосок в ответ только усмехается. — Ты оставишь Юнги и Джиена в покое. Это все закончится здесь и сейчас, иначе…
Хосок не дает ему договорить, резким движением достает из-за пояса пистолет и, вжав мужчину в стену, прижимает дуло к его подбородку.
— Иначе что? — шипит Чон ему в лицо. — Что ты, слабак, мне сделаешь? — не дает ему двинуться. — Ты старик с одной ногой в могиле, который когда-то втерся в доверие к моему глупому дяде и за его счет почувствовал себя человеком. Ты смеешь мне угрожать, ничтожество, когда сам ни на что не способен?
— Мы так не договаривались, — хрипит Исом, у которого резко подскочило и так нестабильное после разговора с Юнги давление.
— Я с мусором не договариваюсь, — прикладывает его головой о стену Хосок. — Меня не интересует твой сынок, но, пока он мне нужен, я буду им пользоваться, а ты засунешь свой язык поглубже в свою задницу, иначе я передумаю, и тебе придется хоронить всех своих детей, — отпускает его альфа и убирает оружие. — Еще раз посмеешь так со мной разговаривать, я выстрелю в него, и моя рука не дрогнет, — кривит рот и выходит наружу.
Юнги, который только закончил пить кофе у себя, узнает от поднявшегося к нему телохранителя Хосока, что тот приехал и требует его спуститься. Омега без слов начинает одеваться и спустя десять минут уже стоит внизу. Юнги чувствует себя намного лучше, он многое узнал, проанализировал, даже придумал план. Если война началась, значит, Юнги будет воевать. Сторону он выбрал давно.
— Ты чего, как жених, в белое нарядился? — со смехом спрашивает Хосок, увидев спустившегося в белых брюках и белой блузке омегу.
— Хочешь дать мне советы по стилю? — огрызается Юнги и проходит мимо.
— Высказываю честное мнение, — следует за ним альфа. — Тебе не идет белый, ты сливаешься.
Юнги больше не комментирует, садится на пассажирское сиденье и поглядывает в стекло.
— Надеешься, он приедет? — ухмыляется Хосок, заметив блуждающий взгляд омеги.
— Он приедет, — твердо говорит Юнги.
— Даже если так, ты никуда не пойдешь.
— Мне не надо, он сам меня заберет, — цокает языком Юнги.
— Я смотрю, ты очень доволен собой, только ты слишком в нем уверен, — смеется Хосок.
— Любовь — это уверенность в любимом человеке, иначе зачем это все, — хмыкает омега.
— Я знаю, что он не поверил в твою слабую игру, но если он придет с оружием, то уйдет по частям, — хмурится Хосок.
Юнги его выпад игнорирует. Автомобили заезжают на подземную парковку бизнес-центра, и следом за ними проезжает брабус и еще три внедорожника. Хосок по рации вызывает подмогу, телохранители вооружаются.
— Не бойся, стрелять он не будет, — улыбается Юнги и вскрикивает, когда Хосок хватает его за горло и сильно сжимает.
— Признавайся, сученыш, что ты задумал, — рычит Хосок, поглядывая через стекло на замершие в нескольких метрах автомобили.
— Ничего, — хрипит Юнги, — делаю все то, что ты сказал. Послушно выполняю.
— Так иди и повтори, он, видать, не понял, — отпускает его Хосок и, убедившись, что его парни заняли свои позиции, выходит наружу. Эмир следует его примеру.
— Что, будем стреляться? — разводит руки Хосок, голос которого эхом отскакивает от стен парковки.
— Не при моем омеге, — демонстративно разводит полы пиджака Эмир, показывая, что на поясе нет оружия. Целящиеся за ним в Хосока парни тоже опускают оружие, но Тигр слишком умен, чтобы не знать, насколько осторожен Эмир, и уверен, что это не все его люди. Он уверен и еще в одном, Эмир не сделает ничего, что угрожало бы жизни Юнги.
— Юнги, выйди из машины, — требует Эмир, и омега будто только этого и ждал. Он сразу тянется к дверце и открывает ее.
— Он не вернется к тебе, — встревает Хосок, — он же тебе все сказал при мне, почему ты не смиришься?
— Могу повторить, — Юнги идет к альфам и, остановившись напротив Эмира, смотрит на него. — Я тебя больше не люблю. Я хочу жить так, как живу сейчас. Без тебя. Без этих споров и кровопролитий. Оставь меня.
— Я думал, что это не все, думал, что спрошу еще раз, что ты будешь смотреть мне в глаза и не посмеешь мне лгать, — наступает на него Эмир, Хосок не мешает. Он упивается тем, какая ярость исходит от Эмира, как он нервно сжимает кулаки и взглядом испепеляет омегу.
— Значит, так просто? Ты сотрешь все из-за порицания и этого урода? — обхватывает его за плечи альфа. — Легко же ты все забыл, хотя теперь я не знаю, любил ли ты вообще, — резко отпускает и делает шаг назад. Юнги от отвращения в его взгляде хочет плакать. Эмир кивает своим парням и, развернувшись, идет к брабусу. Он получил ответы на свои вопросы. Стоит им покинуть парковку, как Хосок поворачивается к Юнги:
— Он так быстро сдался? Это и была твоя любовь?
— Видимо, это была не любовь, — кусает губы омега и идет к лифту.
***
Намджун заканчивает встречу с министром иностранных дел и собирается на открытие нового спортивного комплекса, когда ему докладывают новость, из-за которой ручка в руках президента ломается пополам. Намджун опускается обратно в кресло и пару минут так и сидит молча. Потом президент как ни в чем не бывало отправляется на государственное мероприятие, улыбается камерам и говорит свою речь.
Чимин возвращается домой с хорошим настроением, и, пусть поселившийся в нем страх никуда не делся, этот вечер был слишком прекрасным, чтобы позволить ему отравить его. Они поели с Кристианом пиццу, покатались за городом, и, пусть почти не разговаривали, омега чувствовал себя хорошо как никогда. Кристиану пришлось рано уехать, потому что Эмир, по его словам, замышляет нечто грандиозное, а так как от Намджуна, к радости омеги, новостей нет, он приехал к себе. Чимин отпирает дверь, проходит в гостиную и уже по хорошо знакомому запаху понимает, что он в ней не один. У Чимина дежавю, только в этот раз в темноте его гостиной сидит не Кристиан, а сам президент страны.
— Ты не предупредил, что будешь свободен, — шумно сглатывает омега, который в этом когда-то любимом запахе древесины отчетливо различает и запах гнева.
— И ты бы бросил своего любовника и примчался? — Намджун встает на ноги, и комната для омеги вмиг уменьшается.
— Намджун, он просто довез меня, — дрожащий голос не помогает Чимину скрыть ложь.
— Молчи, — рычит президент и наступает, — потому что с каждым следующим словом ты делаешь себе только хуже. Я не хотел, чтобы наши отношения вернулись в это русло, но ты не оставил мне выбора, — становится вплотную, сканирует напуганного парня острым взглядом. — Придется мне приглядывать за тобой, — Намджун зловеще усмехается и кивает выросшей за омегой охране.
Чимин не успевает даже вскрикнуть, как к его рту прикладывают смоченный платок, и все перед глазами начинает плыть. Когда омега приходит в себя, он оказывается в пропахнувшей плесенью комнате с выцветшими обоями, и вокруг ни души. Чимин с трудом поднимает отяжелевшую голову и сразу тянется к бутылке на тумбе, потому что во рту сухо, как в пустыне. Он опустошает бутылку, хлопает себя по карманам и, поняв, что телефон забрали, идет к двери. Чимин не успевает до нее дойти, как она распахивается, и на пороге оказывается Намджун.
— Куда-то собрался? — проходит внутрь президент, и до того, как дверь за ним закрывается, Чимин успевает заметить маячащую за ней охрану. — Поверь, ему сейчас не до тебя. Никому нет дела до тебя, кроме меня. Только я всегда заботился о тебе, носил на руках, исполнял любое желание, а чем ты отплатил мне? — останавливается у окна Намджун.
— Ты все неправильно понял, — делает шаг к нему омега, все еще надеется образумить альфу, безумие в глазах которого за края переливается.
— Чем ты отплатил мне? — повторяет Намджун и сам идет к нему. — Единственным моим условием было, что если мы вместе, то никаких измен. Я люблю тебя, Минни, — поглаживает щеку парня, которого потряхивает. — Я на все ради тебя готов, а ты оказался, как и все они — дешевой шлюхой, готовой раздвигать ноги перед каждым, кто выразит интерес к твоей заднице.
— Все не так, — ловит проблески надежды в нежных прикосновениях омега. — Я тоже тебя люблю, — шепчет в губы. — Всегда любил, и нет в этом лжи.
— Ты никогда не любил меня, иначе бы не изменял, — отодвигает его от себя Намджун.
— Тогда, может, поговорим о твоем муже? — смелеет Чимин. — О том, что ты сам выбирал не меня!
— Не смей, — зло выпаливает альфа. — Тебе это кажется таким легким, но я президент!
— А я омега, который полюбил чудовище и верил ему, но мы оба ошибались, признай уже это, — с мольбой смотрит на него.
— Ошибались? — хмурится Намджун. — Что ты имеешь в виду?
— Я хочу уйти, Намджун, прошу, отпусти меня, закончим эти отношения, которые отравляют нас обоих, — пытается обнять его Чимин, лаской не дать подняться буре, которая может уничтожить его.
— Уйти? — скалится Намджун, но омегу не отталкивает. — От меня не уйти, Минни. Ты запутался, но я тебе помогу, — нежно гладит его по волосам и не дает парню отодвинуться. — Все у нас будет хорошо, тот пес исчезнет, а ты останешься со мной, — держит омегу в железных тисках.
— Молю, не трогай его, накажи меня, я за все заплачу, только его не наказывай, — со слезами на глазах смотрит на него Чимин.
— Чем больше ты его защищаешь, тем больше я хочу его крови, — шепчет ему в губы Намджун, и свет в глазах Чимина гаснет.
***
— Я не понял, что с Юнги не так? — рычит Кристиан, пытаясь прикурить. — Неужели он с этим психом? Неужели он сдался? — смотрит на прислонившегося к капоту брабуса Эмира. Они приехали к боевикам пару минут назад, и Кристиан, который обычно сам доносит до них задания босса, не особо понимает, что они делают за городом.
— Нет, — потягивается Эмир. — Зачем я, по-твоему, здесь? Будет война. Юнги дал добро.
— Все-таки заберем его силой? — вскидывает брови Кристиан.
— Он хочет, чтобы его забрали, — улыбается Эмир.
— Но он сказал…
— Мой лисенок был в белом, Кристиан, — говорит Эмир и вспоминает фразу, которую запомнил на всю жизнь:
«Я надену белое в день, когда перестану верить в любовь и по-настоящему захочу умереть».
