Когда взойдёт кровавая луна

Когда мы с мамой только переехали в маленькую квартирку в Блетчли, я, занимаясь уборкой нашего будущего жилища, наткнулась на потрёпанную книжку, взывавшую о спасении изогнутым корешком из-за батареи. Внутренне сгорая от возмущения столь непозволительным отношением к печатным изданиям, я как можно аккуратней извлекла маленький томик из чугунных лап батарейного монстра и, расправив помятые листики, с интересом уставилась на оглавление. Этой книжкой оказался Ветхий Завет. Движимая врождённым любопытством, я бережно пролистнула пожелтевшие страницы и пробежалась глазами по листам с убористым печатным текстом. Я никогда не была глубоко верующей: нелегко уверовать в единого Господа, когда ты знаешь, что мир не такой, каким его видят обычные люди, и что существует его тайная сторона, откуда искренне взывают к Мерлину, а в жилах жителей в буквальном смысле течёт магия. Но, невзирая на это, я искренне верю, что есть нечто такое, что выше нас, то, чего мы не в силах постичь своим примитивным человеческим мозгом. Одна фраза, выхваченная из множества строчек, въелась в мою память настолько глубоко, что время от времени, лёжа в холодной постели, так и не сумев забыться сном, я задумывалась о смысле прочитанных несколько лет тому назад слов. «Время разбрасывать камни, и время собирать камни». Выбор… Мы приходим в этот мир благодаря выбору женщины, решившей привести на свет новую жизнь: неважно, желанный ли этот ребёнок или же жертва безответственного отношения. Иногда в страшных, жутких историях ребёнок рождается вопреки желанию матери. Но это тоже выбор. Выбор того, кто вынудил эту женщину родить. К сожалению, мир полнится такими историями. Вся наша жизнь соткана из последствий. Последствий выбора. Время собирать камни. Ты выбираешь наркотики, а потом умираешь от последствий. Выбираешь, какую еду употреблять, и идёшь навстречу последствиям. Выбираешь, какую сторону принять в той или иной ситуации: нападения или защиты, агрессии или примирения, но итог всё тот же — последствия. Выбор… Оглядываясь в прошлое, я будто по списку пересматриваю перечень своих, личных последствий. Впервые находясь в Хогвартс-экспрессе, я выбрала зайти в купе Гарри и Рона, чтобы найти потерявшуюся лягушку Невилла. Я выбрала дружить с ними, пусть эти два оболтуса не совсем были согласны с моим выбором вначале. Как будто я у них спрашивала разрешения… Я выбрала быть самой старательной ученицей Хогвартса на своём курсе. Доказать, что маглорождённая девочка ничем не уступает тем, кто родился в мире магии. Продираясь сквозь хитросплетения судьбы, движимая жаждой жизни или выживания, я бросаю камни, чтобы потом, возвращаясь по проторенной дорожке, собрать их же: отяжелевшие от результатов моих же деяний, потемневшие от длительного лежания итоги. Выбор и последствия — камни. Когда я чувствую на себе сверлящий взгляд, прожигающий позвоночник до спинного мозга, я оборачиваюсь и, встречая внимательные глаза Джейсона, слегка ему улыбаюсь — не полноценной улыбкой, отнюдь. Я приподнимаю уголки губ и, взмахнув всего лишь один раз ресницами, отворачиваюсь, внимательно разглядывая работника кухни, ловко орудующего половником. Я бросаю камень. На следующий день я сама нахожу его глазами и, когда охранник переводит на меня свой взгляд, тут же отвожу свой. Улавливаю движение в мою сторону и внутренне напрягаюсь от неприятия, но внешне остаюсь спокойной. — Джейсон, ты проверил Антиаппарационные чары? — голос другого охранника вынуждает волшебника остановиться, и если бы я не была сосредоточена на его персоне, то даже и не услышала бы этих слов. — Сегодня твоя очередь. — Конечно, проверил, — ворчит Джейсон, оборачиваясь к собеседнику. — Не обязательно контролировать каждый мой шаг. Пользуюсь вмешательством извне, спешно ретируюсь, надеясь, что мой побег не покажется слишком явным. Я не настолько тщеславна и уверенна в себе, чтобы полностью отыграть заинтересованность, увлечённость и жажду того самого — мужского внимания. Во мне нет женской мудрости на грани хитрости, и, если я смогу воплотить свой план в реальность, — мне придётся пожертвовать частью своей души во имя шанса обрести свободу. Готова ли я? Смогу ли? Эти вопросы крутятся в моей голове длинными ночами, навязчивыми мыслями бьют изнутри в черепную коробку, вызывая приступы затяжной мигрени. Я должна сделать выбор — очередной в своей жизни. Нелёгкий, но когда хоть один из выборов был прост? Когда я уже не могу думать о Джейсоне — мои мысли возвращаются к нему. Странно, но стоит лишь разуму воспроизвести его имя, на глаза наворачиваются слёзы и сердце заходится в стуке, будто вот-вот оборвётся и рухнет вниз, лишая меня возможности нормального, привычного существования. Он попросил меня к нему не приходить больше… И он же облегчил моё пребывание в этой тюрьме самым доступным ему способом, избавив от тяжёлого труда. Он… Драко Малфой. Тот самый мелкий, задиристый, самодовольный мальчик с зализанными волосами и мерзким языком. Трусливый и высокомерный, избалованный вседозволенностью и не знающий слова «нет». Да, именно таким я его запомнила. Что же сделала с ним жизнь, раз теперь он превратился в этого совершенно незнакомого мне мужчину? Возможно, он тоже бросал камни — раскидывался с лёгкостью, не задумываясь, усеивал целые поля, но вот собирать их пришлось уже вполне осознанно. «Трахнуть тебя так, чтобы ты кричала, но уже не от боли…» Резкий выдох срывается с моих губ, и я зарываюсь лицом в подушку в попытке развеять его голос и его слова, растворить его запах и забыть выражение злости в глазах. Злости, прикрывающей, словно щит, его уязвимость. Я знаю, что, если мне удастся сбежать, Малфою будет легче. Легче побороть в себе то, что сжирает его сущность изнутри, то, что он пытается подавить, уничтожить — не позволить взять верх. Я могу не знать всех тонкостей взаимоотношений между мужчиной и женщиной, не иметь опыта за плечами в данном вопросе, могу теряться в той или иной ситуации, связанной с притяжением, но я могу чувствовать. Могу видеть. Слышать. Ощущать. Это то, что заложено в каждой женщине на подсознательном уровне: оно растёт в ней с тех самых пор, как только она, будучи ещё маленькой девочкой, понимает, что лишь своей крошечной улыбкой может выудить у своего отца любую игрушку, а если показать горячо любимому папе оцарапанную коленку и скорчить жалостливую гримаску, приправленную дорожкой из чистых детских слёз, то этот большой и суровый мужчина свернёт горы, лишь бы его девочка перестала чувствовать боль. Мы в состоянии почувствовать любовь. Но и ненависть к себе тоже способны ощущать. Я видела, как Малфой смотрит на меня, когда не справляется с контролем, и сам этот факт уже кричащий — то, что он теряет над собой контроль. Я слышала, как изменялся тон его голоса, когда Малфой говорил со мной в лазарете после стычки с Боунс. И когда просил меня уйти, — я тоже помню. Помню, как именно звучал его голос. Я ощущала напряжение его тела, прижимавшегося ко мне, ловила мягкость губ в мимолётном прикосновении и ощущала вдохи, что терялись в моих волосах вместе с его же контролем… Он не ненавидит меня. Питает ко мне эмоции? Отнюдь. Скорее, он их испытывает, и, судя по его поведению, это весьма тяжкое испытание. Ещё бы, нелегко признать то, что тебя — высокородного, чистокровного, привилегированного волшебника — тянет к недостойной, по мнению общества, грязнокровке, той, что является по сути твоей пленницей — отребьем, жалким существом и… Малфою будет легче, когда я исчезну, и он сможет вернуться к своей прежней жизни. А я же… Я просто вспоминаю тот момент, когда стояла в Дезинфекции и пялилась на своё отражение — трогала кончиками пальцев свои губы, к которым он прикоснулся впервые, очерчивала тонкую кожу, воспроизводя ощущения тёплой мягкости, и боялась… Боялась за своё сердце. Глупая. Сейчас я понимаю, что это был не страх вовсе. Это было предчувствие. Предчувствие неизбежного. И это ещё одна причина, по которой я обязана выбраться отсюда любой ценой. Я не должна думать о Малфое. Я должна думать о Джейсоне и о том, как могу использовать его слабость к местным женщинам, которых он, несомненно, считает легкодоступными. Вот так, именно об этом я и должна думать. Это утро я провожу, задумчиво вглядываясь в темнеющую мглу, что затянула лес, и цепляюсь взглядом за едва виднеющиеся очертания огромной горы среди прочих, подобных ей, но весьма проигрывающих в размере. Она возвышается за чертой леса, отрезая пути к разрастанию, словно подводя черту, перекрывая доступ к зеленеющему подножию, что весьма красочно контрастирует с мертвенной оголённостью леса. И нет никакой тайны, почему именно так, — почему ближайшая полоса лесистой местности выглядит вполне здоровой, хоть листьев на деревьях нет, ввиду зимнего времени года, а вот буквально через полмили вглубь линия деревьев неравномерная и чахлая. Повреждённая, хрупкая и как будто пеплом присыпанная. Я всматриваюсь в эту зеленеющую гору, запоминая её расположение относительно каждой точки в Резервации: если смотреть на неё, стоя в очереди в столовой, — то она находится прямо передо мной, если я захочу посмотреть на эту каменную мощь из администрации, то мне придётся повернуться на 180 градусов, а если искать глазами непосредственно возле стеклянных дверей теплицы, что нынче стала моим постоянным местом времяпровождения, то гора будет расположена по левую сторону. Между мной и этой горой расстояние в пять миль примерно, и, чтобы пройти его пешком, преодолевая лесистую местность с препятствиями в виде коварных кочек, грязи и болот, потребуется как минимум около двух часов. Если мне повезёт, в моём распоряжении будет вся ночь. Мне придётся пройти охрану в виде стаи Дементоров, и я не идиотка, чтобы наивно предполагать: мне удастся избежать встречи с этими тварями — как бы не так. И это приводит к следующему умозаключению, что весьма логично. Мне нужна волшебная палочка. А значит, мне нужен Джейсон. *** Рождественский день в Резервации прошёл так же, как и обычный день до этого, — никак. Всё те же обязанности, всё тот же распорядок, всё та же еда в столовой. Никакого ощущения праздника. Да и до праздников ли? Холодный воздух невидимой волной омывает разгорячённую кожу рук, щиплет повлажневшее от испарины лицо и тут же растворяется в душном помещении, стоит входной двери позади меня приглушённо хлопнуть, отсекая доступ холода в почти тропический климат, созданный целителем Резервации в маленьком мире из стекла и деревянных балок. — Невилл, — бормочу, окидывая взглядом ровные пучки Адиантума, известного в народе как венерин волос. — Дай мне пару минут, и я закончу, — прищуриваюсь, оценивая собственные труды, и перекладываю веточку из одного зеленого букетика в другой, удовлетворённо отмечая идеальное соответствие между сложенными пучками. — Грейнджер. Руки, потянувшиеся за тонкой бечёвкой, замирают в воздухе, а по спине прокатывает озноб, мгновенно проникая под кожу и оседая холодом в костях. Слишком резко оборачиваюсь к человеку, так некстати заявившемуся в этот маленький мирок спокойствия и безопасности. Мнимой, конечно же, безопасности. — Что ты здесь делаешь? — несмотря на попытку внутренне собраться, мой голос слегка дрожит. Я совершенно одна, и теплица находится слишком далеко от бараков и мест, где могут находиться люди. Люди, что услышат мои крики, если что. Дура, у него есть палочка — он сможет заткнуть тебя, даже если тебя от толпы из сотен людей будет разделять лишь тонкая шторка. Паника грозит охватить тело и сжать в тиски истерики мой разум, но я не позволяю — не позволяю себе быть настолько слабой. Не могу себе позволить это. С неимоверным усилием придаю своему виду лёгкую небрежность и мне остаётся лишь только надеяться, что Джейсон примет мой первоначальный затравленный вид, как испуг от неожиданного вторжения. — Время отбоя… — охранник преувеличенно внимательно всматривается в наручные часы, сведя брови, — уже как минут 15. — Да, — сглатываю вязкую слюну и, вытирая руки о ткань комбинезона, медленно передвигаюсь к выходу, стараясь обойти Джейсона как можно дальше. — Я просто за работой не заметила, как быстро пролетело время. Я заговариваю ему зубы, наивно пытаясь отвлечь от… от чего бы то ни было. Стараюсь вести себя как можно непринуждённей, скрыть нервозность, но внутри во мне всё буквально вопит об опасности. Я не была готова к этой встрече. Не так быстро. Я не продумала модель поведения, не спланировала, каким образом смогу вытянуть из него как можно больше полезной для меня информации и… Крепкая хватка на моём запястье вынуждает воющие мысли захлебнуться, и резкий всплеск неконтролируемого испуга, что вмиг разливается горьким привкусом во рту, безжалостно сковывает тело, обездвиживая мышцы. — Я видел, как ты смотришь на меня, — внимательный взгляд прожигает дыру на моём лице, не позволяя отвести глаза, а сжимающие руку пальцы в предупреждающем жесте плотнее сжимают мою конечность. — Наблюдаешь. Разглядываешь, — Джейсон внезапно ухмыляется, и от этой усмешки мне становится по-настоящему жутко. — Тебе от меня что-то нужно? Да, но не то, о чём ты думаешь. Соберись, Гермиона. — Из-за меня Кети перевели в другую Резервацию, и я… — лепечу откровенный бред, притворяясь идиоткой, хотя, видит бог, на данный момент я недалеко ушла от этого состояния. — Да. Ты права, — удовлетворённо произносит Джейсон, и в его глазах явственно мелькает хищный блеск. — Из-за тебя, — он хитро прищуривается. — Чувствуешь вину? Киваю. Молча. Потому что не могу выдавить из себя ничего толкового. — Наше …. — он умолкает, подбирая правильное слово, — общение началось не на самой приятной ноте, — Джейсон умолкает, прослеживая мою реакцию. — Я думаю, что мы могли бы забыть то недоразумение и попробовать… — его тёмные зрачки чересчур внимательно вжираются в моё лицо, — подружиться. Как считаешь — это возможно? — Думаю, да. Думай, как тебе выбраться из этой ситуации, думай. — Я могу быть полезен тебе, Грейнджер…. — вкрадчивый голос призван соблазнить призывным шепотком, но на деле порождает лишь отвращение. — Могу защитить от похоти этих грязных смердящих кротов, застрявших здесь до конца своих дней. Никто не посмеет даже взглянуть на тебя. Все эти клуши, зыркающие на тебя искоса и перемывающие кости, будут бояться даже дыхнуть в твою сторону. — Правда? — мне остаётся лишь надеяться, что односложные ответы не вызывают у него подозрений. — Я даю тебе слово. — И что же ты хочешь взамен за свою защиту? — Ничего из того, что ты не в силах мне дать, — его голова слегка наклоняется мне навстречу, и я, не в силах взять под контроль своё тело, отшатываюсь назад. — Тебе будет хорошо со мной, Грейнджер, — обещаю. Он внезапно дёргает сжимающую меня руку, и я практически падаю на него, ударяясь о твёрдое мужское тело, не успевая сгруппироваться и осмыслить происходящее. Осознать, что ситуация вышла из-под контроля и я просто становлюсь заложником злосчастных обстоятельств — марионеткой, безвольной куклой, лишённой воли. Мой мозг отмечает происходящее так, словно это всё не со мной, словно я читаю книгу или смотрю кино, — словно я сторонний наблюдатель, а не главная, чёрт бы побрал, героиня. Рано. Ещё рано. Я не готова, не готова, не гото… Его лицо стремительно приближается к моему, но я не позволяю панике пропитать тело, написать отвращение на лице и пролиться жидкой ненавистью по щекам. Чужие, раскалённые жаром желания пальцы лихорадочно выдёргивают пуговицы из петель на боковом шве моего комбинезона, а приоткрытый, искажённый голодом похоти рот, стремится завладеть моими губами, но в самый последний момент я уворачиваюсь от поцелуя, поднимая голову, обнажая таким образом шею. Влажные мазки — шершавые и грубые — покрывают мой подбородок, опускаясь ниже, проходясь наждачной бумагой, шлифуя до боли. До разрывов подкожных кровеносных сосудов. До гематом. Обветренные губы всасывают кожу, и кончик языка с силой натирает неприкрытую уязвимость, причиняя боль, взращивая желание закричать и оттолкнуть от себя. Но я… Я всего лишь смотрю в потолок и не вижу ничего — только слышу ускоряющиеся капли барабанящего дождя на улице, там, где тьма. Где холод. Когда чужая ладонь проникает под моё бельё, а дыхание этого человека, продолжающего терзать мою шею, становится медленным и тяжёлым, — я не сопротивляюсь. Я просто смотрю в потолок. Он трогает меня там, где раньше никто и никогда так не трогал. Охватывает рукой и сжимает мою плоть пальцами, я закусываю губу, чтобы не позволить вырваться крику… И крик этот не о боли, не об унижении, нет. Это что-то о скверне, обволакивающей мою душу, о надругательстве. О чём-то запятнанном, непозволительно низком. Отвратительном. Я наполнена этим до краёв настолько, что эти гадостные нечистоты подпирают горло — и я вот-вот изойду в рвоте. Или же захлебнусь. Это о сделке с совестью что-то. И если уж душа моя — разменная монета, то и оплачено должно быть соответствующе, не так ли? Хватаю его плечи, цепляясь ногтями в ткань мантии, и жмусь всем телом к нему. Я не думаю о своих действиях в общем — мне важно добиться конечной цели. Джейсон выдыхает хрипло куда-то в область шеи, и я принимаю этот звук как разрешение двигаться дальше. А он раскрывает меня там, внизу, трёт пальцами, и тошнота склизким клубком подпирает горло, а глаза, вперившиеся в потолок, жжёт нестерпимо. Мои пальцы сжимаются крепче, захватывают рукав мужской верхней одежды, а другая ладонь ныряет под плотную ткань, поглаживая грудную клетку. Тихий выдох из горла вышибает рвано в тот самый миг, как он толкается в меня, имитируя половой акт, и я просто закусываю губу, чтобы не закричать. Опускаю ладонь ниже и, не позволяя себе засомневаться в нерешительности, — накрываю рукой его пах, сжимая. И он шипит мне в ухо, дёргается навстречу бёдрами, разжимая собственные пальцы под моим бельём, заводя руку за спину и цепляясь сильной хваткой за бедро. Ладонь выше, дёргая ремень и прослеживая кожаную полоску, смещаюсь правее, запуская пальцы под пояс, — ничего продуманного, голый инстинкт. Инстинкт выживания. Его кобура схожа с той, что носит Малфой, — я давно заметила эту особенность у местной охраны: палочка никогда не болтается в их руках и не теряется в недрах мантии — исключительно в наплечной кобуре. Обычно слева. Адреналин в крови разгоняется за считанные доли секунды, и я даже не вспомню потом этот момент — момент, как волшебное древко оказывается в моих руках и с губ срывается первое произнесённое более чем за восемь лет заклинание. — Решалио, — отчаянным писком срывается с губ, и я тут же, не дожидаясь сигнала мозга о том, что чужие руки по воле магии исчезают с моего тела, совершенно инстинктивно ударяю Джейсона коленом в область паха, не сдерживая силы. Отскакиваю от него назад, угрожающе направляя палочку перед собой, и, скованная приступом отчаянного ожидания, замираю. Я чувствую искрящуюся ненависть каждым тончайшим волоском на своём теле. В этот краткий миг я словно зависаю и в голове нет ни мыслей, ни чувства страха, ни осознания произошедшего. — Сука, — шипит волшебник, прижимая руки к пострадавшему паху, согнувшись в приступе пронзившей его боли. — Мелкая грязнокровая сука. И тут же выпрямляясь, тянется к кобуре в намерении вытащить палочку, чтобы, несомненно, причинить мне вред, и, когда его пальцы нащупывают пустой чехол, — тёмный взгляд врезается в моё лицо, а после опускается на вытянутую руку с оружием, направленным против него. Проблеск животной ярости вперемешку с паникой и разливающимся страхом топит его глаза. Его лицо приобретает пепельный оттенок, или, возможно, моё воображение рисует этот вид растерянной беспомощности, ошеломлённого понимания грядущих последствий. И стоит Джейсону лишь дёрнуться в мою сторону, — я угрожающе поднимаю палочку ещё выше, целясь прямо в его лицо. Он тут же застывает, сжимая губы до побелевших полосок. — Ты сдохнешь за это, — глухо рычит, практически не раскрывая рта. Мне нечего ответить на это. Нет слов для человека, давно утратившего свой человеческий облик, лишившегося чести и совести, способности к эмпатии и сожалению. Мне нечего сказать ему. Кроме одного. — Петрификус Тоталус, — глаза мужчины расширяются в неверии, а я же слишком поглощена собственными переживаниями, чтобы отметить, как между вербальным проклятием и его исполнением зависает едва заметная пауза — в долю секунды. Не критично, а значит и переживать не о чем. Моя магия бьётся во мне, бушует и пенится. Словно море, ударяющееся о скалы, магия ищет выход, беснуясь, но, не в силах преодолеть некую преграду, с шипением вынуждена отступить. — Инкарцеро, — невидимые человеческому глазу путы оплетают застывшее тело Джейсона, и только удостоверившись в его неподвижности, я позволяю себе выдохнуть. Получается не с первого раза и более похоже на судороги, нежели на полноценный выдох. Какой у меня выбор на данный момент? Я могу просто уйти и не дожить до завтра, ведь наивно будет полагать, что произошедшее сойдёт мне с рук. Я могу выбежать из теплицы и пожаловаться на Джейсона, обвинив в сексуальном нападении, но вот только опять же, мне придётся просидеть до утра в карцере, несомненно, пока не доложат об инциденте Малфою. И доложат ли? В каком состоянии я встречу утро? Как-никак я украла волшебную палочку и напала на охранника — не плевок ли это всей системе охраны Резервации? Так вот, есть ли у меня выбор? Увы. Но у меня есть шанс на побег — попытка выбраться из плена, сбежать от пожизненной неволи, и лучше я погибну, чем потом всю свою оставшуюся жизнь буду сожалеть, что упустила возможность быть свободной. Я воспользуюсь этим шансом, пусть для этого мне и придётся уповать лишь только на собственный ум и на саму себя. Как и всегда, впрочем. Я покидаю помещение теплицы, тихо прикрыв за собой дверь, будто громкий хлопок — единственное, что может меня обнаружить. На удивление я внутренне собрана и более или менее спокойна — возможно, организм ещё не перезагрузился после стресса от взаимодействий с Джейсоном, а может, я просто мобилизовала все свои резервы. Бросаю взгляды в направлении, где возвышается мой ориентир, хотя в темноте не могу ничего разглядеть, но я знаю — моё спасение находится именно там, куда глядят мои глаза. Внимательно осматриваю ближайшую местность и, убедившись, что неспешные шаги патрулирующих не месят размокшую грязь, — уже готова рвануть вперёд, прижимаясь к стеклянным стенам, но мой взгляд нечаянно натыкается на помещение администрации. Низкие тучи слегка расходятся, словно дымный занавес при мелком пожаре, и серебристая луна, огромная, круглая и до странности яркая, дарит свой тусклый свет, обманчиво согревая холодную землю, будто насмехаясь. Я не замечаю, как дрожит мой подбородок, и уж тем более не чувствую, как одна единственная слеза сиротливой дорожкой прочерчивает кожу моего лица, — не могу оторвать глаз от возвышающейся над жилыми бараками Администрации. — Прощай, — шепчу в пустоту. Луна скрывается за тёмными тучами, я же срываюсь на бег. *** Ветер треплет мои волосы, а немеющие пальцы сжимают мёртвой хваткой волшебное древко. Сердце гулко и сильно стучит в груди, отбиваясь в висках оглушительным грохотом, и я чувствую, как собственные ноги подводят меня, норовя подкосится от испытываемого стресса. — Ещё чуть-чуть, Гермиона, давай, — шепчу себе тихо, и слова мои тут же уносит в сторону построек пронизывающим потоком холодного воздуха. — Давай. И я бегу — несусь навстречу темнеющей густоте леса, и в голове моей пусто. В левом боку колет остро, и дыхание сбито, конечности ощущаются ватными и будто чужими, но пальцы крепко сжимают волшебную палочку, а глаза жадно всматриваются вдаль, отсекая каждый преодолённый ярд земли, приближающий меня к кромке леса. — Ещё чуть-чуть, — уговариваю саму себя, предчувствуя усталость тела и игнорируя попытки сознания уговорить меня остановиться и дать себе маленькую передышку. — Ты справишься.        Я не оборачиваюсь, не смотрю по сторонам и не прислушиваюсь к окружающим меня звукам — я ломлюсь напролом к поставленной цели, преодолевая боль в мышцах и нарастающий вой в голове.        В какой-то момент мир перед глазами начинает вращаться и мозг не успевает дать оценку происходящему: внезапное отсутствие твёрдости под ногами вынуждает сердце сжаться, а последующий резкий удар выбивает воздух из груди, и я коротко вскрикиваю, инстинктивно вытягивая руки вперёд в попытке смягчить падение. Не в силах контролировать происходящее и затравленно вертя головой, понимаю, что свалилась в неглубокую яму, заполненную водой, и, не успев даже испугаться, тут же концентрируюсь на ощущении твёрдости в своей руке — палочка всё ещё при мне. Ткань комбинезона напитывается влагой, и вода нещадно заливает обувь, но это знание мало заботит мою стремящуюся на свободу сущность, и я, не давая себе ни секунды на передышку, зажимаю волшебное древко в зубах и, освободив таким образом руки, цепляюсь за склизкую траву, и, скользя носками ботинок по размокшему месиву из грязи и талого снега, карабкаюсь вверх в надежде выбраться как можно быстрее из этой ловушки, созданной самой природой.        Волосы лезут в глаза и попадают в рот, но я лишь резко дёргаю головой в раздражении. Со свистом втягиваю воздух через нос и упрямо продираюсь к краю ямы. Мои ногти скребут землю, и я чувствую, как травинки скользят под ногтями, раздирая кожу, но всё так же цепляюсь за спасительные стебли, елозя тяжёлой обувью по грунту, подтягивая тело выше, и, когда я, наконец, выбираюсь из канавы, — силы покидают меня.        Стоя на четвереньках с палочкой во рту, зажатой до такой степени, что на поверхности, несомненно, останутся следы от моих зубов, — я опускаю голову, не в силах совладать с дрожью в теле, и отстранённо отмечаю, как меня шатает в стороны от перенапряжения.        »… Ты будешь сильной, Гермиона…» Голос мамы тихим шёпотом шелестит в моей голове, касаясь тёплым воздухом кончиков ушей, обдавая жаром онемевшие от холода колени и увлажняя сухие от ветра глаза. С протяжным стоном отрываю одну ладонь от земли, смыкаю пальцы на мокром древке, поднимая голову и рыча раненым животным, из последних сил вынуждаю тело принять вертикальное положение, вновь устремляюсь вперёд. И с каждым преодолённым шагом темнеющая кромка леса всё ближе, а сил во мне всё меньше. Как только я пересекаю первую линию из тонких, не сумевших сопротивляться набегам безудержных ветров деревьев, тут же обнимаю один из неустойчивых на вид стволов, упираясь лбом в шершавую поверхность, тяжело дыша. Ноги не в состоянии выдержать вес моего тела, и я грузно опускаюсь на землю, придерживаясь руками за мокрый ствол, не доверяя себе настолько, чтобы позволить отпустить опору. Мне нужно отдохнуть — всего минуточку, чтобы собраться с мыслями и дать измождённому телу прийти в себя. Потому что главная опасность ещё впереди. И битва тоже. Всего минуточку передохнуть. Всего минуточку. Впервые с момента побега я позволяю себе посмотреть в сторону построек, с беспокойством вглядываясь в плотные тени, впиваясь в них глазами, чтобы убедиться в их неподвижности. Облегчение, смутно перемежаясь с тревожным предчувствием, топит меня своей тяжестью, но у меня нет такой роскоши как время, чтобы поддаться этому анализу, этому необычному в своём проявлении сочетанию чувств и эмоций. А вдалеке пустота и тишина. Никто не гонится за мной, не кричит. Вспышки заклинаний не режут сгустившуюся тьму, и небо всё так же тяжело сливается с землёй. Хорошо. Это хорошо. Глаза находят ровный ряд стеклянных теплиц, матовыми бликами сверкающих в редких сполохах выглядывающей изредка луны, и я безошибочно определяю ту, что принадлежит Невиллу. Мысленно становлюсь спиной к выходу и рисую перед глазами местонахождение возвышающейся над лесом горы. Сердце, слегка успокоившееся после беспощадного забега, вновь заходится в тревожном стуке, но я заставляю себя сделать глубокий вдох и хоть как-то успокоить тело, и привести разум в рабочее состояние. Размещаю палочку на раскрытой ладони правой руки параллельно земле и, собравшись с духом, сосредотачиваясь на заклинании, тихо произношу: — Направление. Заклятие компаса. Когда-то я посоветовала Гарри применить это нехитрое заклинание на третьем этапе Турнира Трёх Волшебников, чтобы он смог сориентироваться в лабиринте и не потеряться. Кто бы знал, что и мне понадобится подобная помощь. Напряжение сковывает мои мышцы, и я не моргаю даже, боясь упустить момент сотворения колдовства. Какая-то маленькая, незначительно-слабая часть меня неистово дрожит от страха, ожидая, что заклинание не сработает. Резко дёрнувшись, волшебное древко, словно преодолевая невидимое сопротивление, поднимается на несколько дюймов над моей раскрытой ладонью и, зависая в воздухе, приобретает приглушённое свечение. Я всё ещё жду. И словно в ответ на мои ожидания, палочка медленно делает один оборот и замирает, указывая на север подобно стрелке компаса. Мне же нужно на северо-запад — к горе. Я продираюсь сквозь заросли кустарников, переступая через гниющие ветки, и стоит мне почувствовать лёгкую вязкость под ногами — я тут же обхожу это место. Я не забыла, как именно умерла Сьюзен. Кончик палочки освещён Люмосом, и время от времени мне приходится гасить свет, чередуя заклятия, чтобы проверить, не отклонилась ли я от маршрута. Мокрая одежда громоздко тянет вниз и неприятно липнет к телу, делая мой поход ещё более невыносимым, но как бы ни было тяжело — я знаю свою цель и упрямо следую к ней. Темнота окружает меня, давя непроглядной чернотой, и когда я поднимаю глаза к небу, могу разглядеть лишь очертания голых деревьев, возвышающихся надо мной мёртвыми ветвистыми изваяниями, покачивающимися массивной тяжестью, грузно и скрежеща. Ощущение одиночества кроет и без того растрёпанные нервы, играя против меня же на измученной сцене моей отчаявшейся души. Топит гнетущей пустотой и зыбким страхом, присущим всему живому и дышащему, отчаянно борющемуся за собственную жизнь. Ветки трещат под подошвами ботинок, и лёгкое облачко пара сизым дымком вырывается с моим дыханием, и сердце в груди замирает испуганно. Так же, как замираю я сама. Тихо вокруг меня. Нет ни звуков ветра, вывшего над головой, ни скрежета деревьев, безмолвно машущих своими чёрными сплетёнными ветвями. Дождь не барабанит, раздражая слух, и даже шум от моих шагов не беспокоит это место. Дрожь поднимается по ногам, пробегая ледяными мурашками по телу, взбираясь выше и выше, замораживая пальцы, холодя кровь и проникая в голову предательским ужасом, сковывающим разум и отбирающим чувства. Я одна. Совершенно одинока в этом огромном мире, лишённом тепла и света. Потерянная, никому не нужная. Я — ничто. Нет, не ничто — ничтожество, которому места нет на этой земле. Если меня не станет — никто не заметит даже, так, погаснет ещё одна жизнь среди миллионов таких же никчёмных бестолковых жизней. Вздрагиваю от ужасающих мыслей, крутящихся навязчивым шёпотом в моей голове, и тут же обхватываю себя руками, крепко зажмурившись. Нет — это неправда. Неправда. Неправда. Смерть — единственное спасение — как шанс покончить со всеми страданиями, избавиться от боли и безысходности. Умереть, умереть, умереть… Не видя ничего перед собой, вслепую делаю шаг назад, опираясь спиной о ствол дерева, и тонкий хруст под ногами режет слух своей неестественностью, приводя меня в чувство, вырывая из лап поглощающего отчаяния. Лишь для того, чтобы ввергнуть в очередной кошмар. Я усиленно пытаюсь разглядеть пляшущие тени, очертания деревьев и борюсь с желанием поднять глаза вверх, чтобы увидеть небосвод. Я не позволяю себе этого, потому что это значит, что мне придётся оставить без присмотра всё то, что находится передо мной. — Люмос Солем, — мой голос прорезает темноту своим вскриком, и мощный луч жёлто-белого цвета, способного ослепить человека своей яркостью, устремляется вперёд, освещая тьму. Слишком коротко, слишком ненадолго, но даже этого достаточно. Достаточно, чтобы заклинило лёгкие. Достаточно, чтобы страх парализовал всё тело. Достаточно, чтобы взгляд успел уловить движение впереди, слева от меня, — шугнувшуюся в сторону от прямого попадания луча тень. Вот только тени не бывают плотными — они бестелесны. И они не существуют во тьме. Боже, я знала, что наверняка попадусь, более того — я мысленно готовилась к нападению и, видит Мерлин, — я искренне считала, что смогу противостоять им. А если нет, то всё равно смерть предпочтительней жизни, что и не жизнь, а так, жалкое влачение, но сейчас… Находясь перед лицом острой опасности, вся моя бравада, вся храбрость, взращённая мной годами, вся присущая мне спесь и надменная самоуверенность покидает меня вместе со сдавленными выдохами, исходящими паром. И это единственный источник тепла, окружающий меня — моё дыхание. Холодно, как же холодно. Ещё один маленький шажочек назад, но вот только идти-то некуда и выхода нет, и способа избежать того страшного, чего боятся все волшебники мира. Поцелуй Дементора. А земля хрустит под ногами, и некогда мокрая одежда деревенеет прямо на мне, кусая морозное тело, и ледяной воздух всё ближе, всё плотнее. Смертоносней. Ещё раз, Гермиона. — Люмос Солем! Вспышка света дарит время на обнаружение врага и шанс на концентрацию. Единственный шанс, который я не могу упустить. Не могу, если хочу жить. А я хочу. Неистово, всей своей душой, каждой частичкой своего тела, каждой клеточкой. Я. Хочу. Жить. Не хочу быть выпитой до состояния безмозглого существа, разлагающегося заживо, замкнутого в тюрьме собственного тела, лишённого разума, чувств и эмоций. Не хочу остаться гниющими костями где-то в лесах Ирландии, растерзанная дикими животными. Развеянная ветрами, просочившаяся в землю, словно и не было меня никогда. Я не хочу этого — я хочу жить. Глубокий вдох, и полный штиль в голове. Я давлю в себе истеричные мысли, запихивая их по закуткам сознания, — удаляя жало паники спокойствием и хладнокровием. Всё же я — Гермиона Грейнджер, и мне не впервые выбираться из смертоносных ситуаций, правда же? Воспоминания, так бережно хранимые мной, калейдоскопом цветных эмоций наполняют разум, толкаясь, перекликаясь, ускоряя стук моего сердца и согревая в венах кровь. «Папа машет кремовым конвертом, загадочно улыбаясь, а мама прикрывает рот рукой, и в её глазах блестят слёзы радости: — Гермиона, ты получила письмо из Хогвартса…» «Тяжесть распределяющей шляпы на моей голове: — Ага, — бормотание, вибрирующее где-то на макушке. — Ясно, — секундная заминка, и моё маленькое детское сердечко сжимается в предвкушении. — Гриффиндор!» «Присудить мисс Гермионе Грейнджер за холодный ум, когда другим грозила опасность, — пятьдесят баллов…» «Святочный бал, гремящая музыка, заливистый смех и боль в ногах от длительных танцев и высоких каблуков: — Ты очень красивая, Гермиона, — низкий голос с ярко выраженным акцентом заставляет кожу гореть, ведь никто и никогда не говорил мне, что я…» Первый поцелуй, первое прикосновение, первая близость… Смех Гарри, объятия Рона, Хогсмид и первое удачное заклинание… «Я люблю тебя, — папа сжимает меня в медвежьих объятиях, поглаживая широкой ладонью мой затылок…» «Я люблю тебя, моя девочка, — воркует мама, целуя пухлые щёки и щекоча живот…» «Я люблю тебя, Гермиона, — шепчет Рон, и его голос сливается с десятками других голосов, принадлежавших тем, кого я искренне любила, кто навсегда ушёл, но останется навечно жить во мне — в моей памяти, в моих мыслях…» Распахиваю глаза и встречаю лишь тьму перед собой, наполненная решимостью и переполняющим меня светом, который не в силах погасить какое-то грязное бездушное отребье, способное выживать только за счёт других, паразитируя. — Экспекто, — мой голос твёрд, и намерения мои чисты, как и разум, как и сила моей магии, — Патронум! Вспышка света озаряет поляну, и отвратительная морда с разинутым ртом, зависшая прямиком над моей головой, испуганно дёргается прочь в попытке увернуться от яркого зарева, и восторженное ликование отзывается дрожью на кончиках пальцев, сжимающих древко, а глаза слезятся от неимоверной силы надежды на спасение. Но… Радость моя тускнеет вместе со светом, исходящим из кончика волшебного древка, растворяется, поглощаясь тягучей тьмой, развеивает тепло, отдаваясь во власть леденящего холода, и я, не в силах поверить в происходящее, загнанно смотрю на украденную мной палочку, отказываясь принимать очевидное. Пытаясь отрицать неизбежное. Кричать «нет» безмолвно, глазами лишь… Палочка не слушается меня — не проводит в достаточной мере мою магию, и я же чувствовала это. Ощущала её сопротивление, видела, насколько мои заклинания медлительны в исполнении, и хоть она поддавалась мне в сотворении примитивных чар, всё же на колдовстве высокого уровня дала сбой. Невилл был прав — как же он был прав. Я осталась всё той же Гермионой Грейнджер, вот только качества, являющиеся частью меня, не столь прекрасны, как описывал мой однокурсник. Я всё та же самонадеянная зазнайка, вечно убеждённая в своей правоте и в остроте своего ума. И жизнь в очередной раз макает меня в собственное тщеславие. То, что хрустит под моими ногами, превратившись из грязной лужицы в кусочек льда. Дура, какая же я дура — это будет последней мыслью, сгенерированной моим разумом? Мыслью о собственной неполноценности? Я ощущаю, как магия во мне бурлит вихрастыми потоками, ищет выхода, разливаясь пульсацией в теле, и кости ноют от перегрузки. Магия чувствует палочку, зажатую в руке, — стремится к ней, как влюблённая девушка к своему любовнику в попытке слиться воедино и создать нечто новое — невообразимо прекрасное в своём воплощении. Стремится, разбиваясь… Потому что возлюбленный не желает воссоединения, отторгает, позволяя лишь прикоснуться, но никак не завладеть… Я роюсь в своей голове, разрывая разум на куски в попытке найти решение — способ выжить и избежать неминуемой смерти — не тела, а собственного Я. Ищу и ищу, но всё бессмысленно. И когда Дементор подлетает ко мне, взмахивая кожистым одеянием, обдавая смрадом зловонного испарения, исходящего из осклабленной пасти, — я предпринимаю последнюю попытку вызвать Патронус, но даже не успеваю поднять палочку, чтобы вырисовать руну. «Ткань некогда белого шатра окрашена в красный, но как-то неравномерно: здесь цвет алый, а там тёмно-бордовый, практически чёрный, и мутноватые сгустки окровавленными ошмётками ползут неспешно вниз по белоснежному полотну, оставляя за собой следы. Так же красные. Толчок в грудь, и я опускаю глаза, рассматривая своё красное платье, недоумевая, почему оно в мокрых пятнах. Мои руки липкие, и палочка, зажатая в руках, ощущается слишком горячей. Так холодно. Что-то врезается в меня слева, и мир вокруг приходит в движение, наполняясь криками боли, разрывающими барабанные перепонки, воплями дикими, мольбой о помощи. Взрывами и разорванными телами. — Гарри!!! — кричу неистово, раздирая глотку мучительным криком. — Гарри!!! Мёртвые тела. Мёртвые тела. Впереди, позади, сбоку. Флёр, Билл, Молли… Мёртвые тела. Люди, крики, кровь. Холодно, холодно, холодно. — Гарри мёртв, Гермиона, — голос тихий, едва слышный, но совершенно перекрывающий агонию, царящую вокруг, будто говорящий стоит вплотную ко мне и нашёптывает прямо в ухо. Неизбежность наполняет мою душу, отравляя разум смирением и осознанием неминуемой гибели. Мир вокруг тускнеет, лишаясь красок, зрение теряет чёткость, и картинка происходящего разваливается, словно изломанный пазл, так бережно собранный и так небрежно уничтоженный в итоге. — Мы все мертвы…» Ощущение скольжения в правой ладони каким-то немыслимым образом возвращает истерзанный разум в тёмный, покрытый инеем лес Ирландии, и сквозь мутную пелену я различаю огромный силуэт, нависший надо мной, и мягкий свет, что, словно ниточка связи между мной и этим монстром, подрагивая, тянется из моего распахнутого рта в его зияющую пасть. Палочка Джейсона окончательно выскальзывает из ослабевших пальцев, голос разума всё приглушённей, мысли распадаются на какие-то составляющие, и мне с трудом даётся осознание самого этого факта. Дементор подаётся назад, утягивая меня за собой, и тело конвульсивно дёргается вслед за движением твари, чтобы снова быть отброшенным назад. Холодно, как же холодно. Мне бы поспать. Совсем чуть-чуть. В ушах слышится голос мамы — нарастающий, срывающийся, наполненный волнением и переживанием, и я знаю, что это значит. Я хорошо понимаю это, пусть и разум мой ускользает прочь всё дальше и дальше. Видений о смерти матери я уже не вынесу. Это будет последнее, что я увижу, и, возможно, эта картина останется единственным воспоминанием, выжженным в моей голове, зацикленно прокручиваясь, добавляя безумия. Навечно. Пока тело не умрёт. Холодно… Крик оглушающим рёвом бьёт по раздробленной психике, и неимоверный жар окатывает моё похолодевшее тело, вжимая в шершавую кору ствола, впивающегося в спину заострёнными уголками, раздирая кожу сквозь толстую ткань тюремной робы. Чьи-то пальцы — обжигающие, словно кипяток, словно жидкий огонь, — цепляются за окоченевшую руку и тут же сжимают мои фаланги, и следующее, что я чувствую, как лечу в сторону, отброшенная с такой силой, что зарываюсь лицом в покрытую изморозью грязь, сдирая кожу. Зрение размыто, а мышцы превратились в желейную субстанцию, и я неосознанно сжимаю кулаки только для того, чтобы тело могло убедиться — оно всё ещё может функционировать. Оно всё ещё принадлежит мне. Ногти царапают нечто плотное, и я бездумно перевожу взгляд на свою сжатую в кулак ладонь. И в этот миг, в это мгновение могильный холод, засевший в моих костях, заморозивший кровь и затуманивший разум, разгоняет волна жара. Холод сопротивляется ломотой в мышцах, колет тысячей иголок мою кожу, щиплет глаза и отзывается острой болью во всём теле. В руках моих волшебная палочка — палочка, не принадлежащая Джейсону, — и меня трясёт неконтролируемо, все нервные окончания, что есть в моём теле, встревожены от предвкушения, взбудоражены ожиданием, и вспышка света в глазах изгоняет последнюю ледяную каплю забвения в этот миг. Моя магия, сила моего волшебства, умения и способности бурным, смывающим всё бессилие на своём пути, пенистым потоком хлынет к гладкому древку, вибрирующему в моих пальцах. Они соединяются в едином порыве, идеально совпадая, сливаясь. Становясь единым целым. И когда я, всё ещё дезориентированная, оборачиваюсь назад, — сдавленный вскрик помимо воли разрезает плотный воздух, что сгустился настолько, что тяжело сделать вдох. Сердце лупит в клетку рёбер, разбивается в кровавое мясо, раздирая себя в клочья. Исходит болью, и, если бы сердце могло говорить, — оно бы взвыло сейчас. Потому что там, возле покосившегося от непогоды дерева, там, где ещё мгновение назад стояла я, — изломанной фигурой, неподвижной и бессильной, возвышается Драко Малфой. Драко Малфой, к которому приник в извращённом подобии поцелуя Дементор. Воздух не поступает в лёгкие, и от нехватки кислорода в глазах пляшут жёлтые точки, и гул в ушах нарастает оглушающим стуком, перекрывая вопящие крики разума — истощённого, не восстановившегося после ментального разрушения. Сердце кровоточит. Оно стремится к этому мужчине. Закрыть собой, прекратить страдания и не позволить отнять даже малейшую частичку его души. Забрать себе его боль, мучения и прекратить агонию. Нет. Нет. — Нет! — голос сипит, пытаясь кричать громко, но лишь сдавленно шипит, сорванный. Нет. Он не может погибнуть, не может, не может. Не может. Я не позволю. Запихиваю обратно в глотку очередной стон бессилия, сжимая руки ещё крепче, и, вытирая жидкость над верхней губой, сцепив зубы до скрежета, — поднимаюсь на ноги. Тварь, нависшая тёмным маревом, будто пожирает остатки света, и Малфой, облачённый лишь в белоснежную рубашку, со своими светлыми волосами — как последний сияющий источник, пламенеющий во мраке, прежде чем мир погрузится в вечную мглу, закованную льдами. Злость наполняет до краёв, ярость стискивает горло, но я разгоняю в себе эти разрушительные эмоции, потому что не они способны помочь мне сейчас, не они… Я была счастлива, я ощущала любовь, я радовалась — жила, и во мне всё ещё теплится способность чувствовать всё прекрасное, что ещё осталось в этом мире, потому что даже на самом дне, когда кажется уже нет ничего, что могло бы согреть твоё остывающее нутро, всегда есть место свету. Всегда. И он — он мой свет в этом мире хаоса и зла, испорченности и извращения. Приглушённый, рябящий серыми всполохами, что зачастую перекрывают чистоту сияния, опасный по своей природе, обжигающий и колючий, но всё же… Всё же. Среди мусора человеческих поступков, мерзких результатов их деяний он тот, кто является моим якорем, моим спасением. Просто моим. Он — мой. И никто не сможет отобрать у меня то, что принадлежит мне. — Экспекто, — кричу я, вырисовывая руны, вкладывая в заклинание всю свою мощь, сдерживаемую годами, и всю силу кристально чистых в своём проявлении намерений, — Патронум! Магия сжимается внутри меня в маленькую-маленькую точку, и мир на мгновение сосредотачивается в центре этого образования, и тихий вздох — как сорванная печать, как содранная пелена с глаз, как обнажившаяся рана, как просто боль… И взрыв. Голубое свечение вырывается из палочки, разрастаясь огромным куполом, отсекая тьму, разгоняя холод и страх, развеивая отчаяние, — отбрасывая прочь агонизирующий живой труп отравляющего всё вокруг своим смрадом Дементора, отшвыривая эту мерзость за границы свечения — такого яркого, что слепит глаза. Магия обжигает пальцы, победным маршем шумит в голове, приветствуя свободу и радуясь отброшенным оковам. Танцует во мне дрожащим вихрем, захлёбывается в удовольствии, купаясь в свете сильнейшего колдовства, когда-либо сотворённого мной. Но вот сердце… Измученное, раненое сердце. Скулит, забившись в груди, исходит кровавыми слезами, спазмом душит, колет остро, прошивая насквозь, и я бегу. Бегу к нему, хоть между нами какая-то жалкая пара ярдов, но сейчас мне кажется, что не меньше сотен миль. — Драко! — кричу во весь голос, буквально рухнув возле него, и какое мне дело до того, что этот вопль расходится криком по всему лесу, и окружающая темнота впитывает мой голос, унося куда-то в свои мрачные владения. Мне всё равно, если меня услышат, безразлично то, что я могу обнаружить себя. Я совершенно не думаю о себе — только о нём. — Люмос, — всхлипываю, загребая воздух, вталкивая кислород в лёгкие, чувствуя, как распирает грудь, как давит изнутри. Как пульсирует живая боль, полосуя рваными ранами. Бережно бросаю палочку, что он втиснул в мою руку, на скользкий мох так, чтобы она была под рукой и, окинув взглядом окружающую меня тьму, склоняюсь над Малфоем. Тени пляшут вокруг нас, пробиваясь сквозь островок света, что словно бастион между двумя разными мирами, между жизнью и смертью — гранью между естественным и потусторонним. Белым и чёрным. Мои пальцы лихорадочно оглаживают его лицо — мертвенно-бледное, лишённое эмоций лицо. Его кожа холодна, а губы посиневшие. Очередной всхлип вырывается из моего горла, и я кончиками пальцев прослеживаю кайму его губ, пытаясь найти подушечками хотя бы намёк на тепло, излучаемое его телом. Но он холоден. Не беснуется затянутая в белоснежную рубашку дикость, скованная манжетами с тяжёлыми защёлками из драгоценных камней, играющих роль запонок, а тщательно отмеренная грубость не рвётся из петелек, прочно удерживающих эту запальчивость эксклюзивным материалом высокой прочности и неизмеримой дороговизны. Затихло в нём всё это. Будто покинуло, оставив по себе лишь пустую оболочку. Он больше не пахнет так, как я помню, нет, как я знаю… Я знаю, потому что его запах окружал меня, попадал в мои лёгкие и проникал в кровоток, а теперь вот циркулирует внутри, разливаясь по венам, оседая в костях. Становясь частью меня. Но сейчас я не ощущаю этой части себя — будто кто-то провёл пальцем по поцелованному холодом стеклу и стёр небрежно рисунок, оставленный лёгким морозом поутру. Боже. Боже. Как всё это попало в мою жизнь, когда успело настолько въесться в меня? Каким образом он смог проделать это со мной? Как? Ведь он весь из мёрзлых стен и льдистых замков. Каждый вдох даётся с трудом: в груди свистит, и ноги буквально ломит то ли от перенесённой физической нагрузки, то ли от мокрого холода, насквозь пропитавшего не только мою одежду, но и душу, кажется. Руки дрожат, а глаза пристально всматриваются в бледное лицо, пытаясь найти хотя бы призрачный намёк на движение. — Драко, — шепчу его имя, зову его. Умоляю вернуться, где бы он сейчас ни находился. — Драко. Я так долго не могла произнести это имя вслух — оно раздирало мне горло, разливалось горечью на кончике языка. Разрывало связки рваными слогами, но сейчас… — Драко, пожалуйста. Но он молчит. Не отвечает, и веки его даже не вздрогнут от звука своего имени. Ветер шумит над головой, раскачивая верхушки деревьев, и те стонут, сопротивляясь стихии, скрипят ветвями, качаются в несогласии. Я прикладываю ухо к его груди, прислушиваясь к стуку сердца, но всё, что могу слышать, — это бешеный пульс, грохочущий в моих висках, — поднимаю голову и подтягиваюсь к его лицу. Не могу наложить согревающие чары, так как открытое пространство не позволяет сохранить тепло. Поэтому я практически укрываю Малфоя своим телом, не соображая, что и сама дрожу, да вот только не от холода. Я вглядываюсь в его лицо, оглаживая скулы, и, когда тёплая капля падает на мой большой палец, — я думаю, что снова начался дождь, но когда падает вторая — на его правую щеку, понимаю, что это мои слёзы. Наклоняюсь практически вплотную и выдыхаю в его рот: — Драко, — задеваю своими губами его холодные и вздрагиваю от такого ошеломительного контраста. — Ты слышишь меня? — мои руки зарываются в мокрые, такие светлые волосы, а лоб упирается в его. — Драко, услышь меня, пожалуйста. Не знаю, чего жду: что он внезапно откроет глаза и сверкнёт бушующей грозой, раскроет свой отвратительно-привлекательный рот и тут же проклянёт меня, а потом встанет на ноги и, сложив руки на груди, приподнимет бровь, глядя на меня, прежде чем вынесет мне приговор за попытку побега, и видит бог — я согласна на это. Согласна на что угодно, лишь бы он пришёл в себя, но… Но. Он не реагирует ни на мой голос, ни на мои прикосновения, и жуткий страх неимоверной силы захватывает меня всю в ужасающие тиски, сковывающие моё тело и раздирающие душу. Вдруг он так и не придёт в себя. Вдруг Дементор слишком сильно навредил ему. Вдруг я была слишком медлительной, и каждая секунда моего замешательства стоила Малфою жизни. Сколько у него было счастливых воспоминаний, сколько из них успела сожрать эта тварь? Были ли они, эти воспоминания? Хоть какие-то мгновения счастья? Горло перехватывает, и я вдруг не могу вдохнуть, сердце, на миг запнувшись, тут же заходится в мелком стуке, словно придя в себя. Болезненными ударами грохочет в груди, а в глазах нестерпимо жжёт. Если он так и не придёт в себя — я не смогу с этим жить. Не вынесу этот груз, не сотру из памяти эту картину, не выдержу ночных снов и видений с его участием. Я не… И прежде чем разум успевает проанализировать действия — хватаю палочку и вычерчиваю необходимую руну. В который раз за последний час. Не анализируя, не планируя, не отдавая себе отчёт, — руководствуясь не голосом разума, а следуя собственным чувствам и эмоциям, — не думая. Только чувствуя. — Экспекто Патронум, — взмахиваю палочкой, создавая голубоватое свечение, льющееся вслед моим движениям, что, срываясь с кончика волшебного древка, приобретает форму небольшого зверька. И если до этих пор я сдерживала слёзы, не позволяя себе ещё большей слабости, то сейчас вся моя непрочная выдержка просто перестаёт существовать. Холодные щёки обжигает горячей влагой, и несдержанный всхлип срывается с губ, тут же перерождаясь в едва слышный скулёж. Вот она — моя магия — результат тяжёлого труда и волшебства, живущего во мне с момента моего рождения. Часть меня — та, что была насильно оторвана, отобрана. Вырвана из меня. Растоптана. Жадным взглядом, наверняка подёрнутого дымкой лёгкого безумия, я впиваюсь в серебристую выдру, игриво вертящуюся вокруг меня с задранными вверх лапками. Животное тяжело помахивает полупрозрачным хвостом и ведёт носом в ожидании моих действий. Я настолько поглощена созерцанием своего волшебства, что в этот раз даже не испытываю шока от того, как палочка Малфоя незамедлительно реагирует на мою магию своей послушностью. Сжимаю левую руку в кулак и ощущаю пальцами мокрую ткань, обтягивающую холодную твёрдость. Реальность беспощадным отрезвлением обрушивается на меня, стирая миг ошеломляющей радости и щемящей скорби. — Невилл, — мой голос дрожит от пережитого, и я перевожу глаза на Малфоя. — Я нахожусь в лесу в северном направлении от теплицы, примерно полмили вглубь, — сглатываю скопившуюся слюну и, вдохнув, со злостью вытираю рукавом непрекращающиеся слёзы. — Ты должен сообщить охране, что Малфой без сознания и он в плохом состоянии, — смаргиваю мутную пелену и в который раз глажу губы Драко. — Прошу тебя, поторопись — он не приходит в себя. На последних словах не выдерживаю, и мой голос срывается на тихий писк. Завершаю заклинание, разрывая связь между выдрой и палочкой, мгновение наблюдая, как голубоватый свет, сопровождающий мой Патронус ярким пятном, освещает темноту леса, пожирая черноту своим свечением. И когда выдра полностью растворяется в темноте, осознание происходящего тяжёлым грузом реальности оседает на мои плечи. Выбор… Сжимая пальцы на промокшей насквозь, некогда белой рубашке, что обтягивает твёрдое мужское тело, я вглядываюсь в темноту леса. Всматриваюсь вдаль, разглядываю тьму, не боясь, что та таращится на меня в ответ. Это мой последний шанс — свобода находится в нескольких милях от меня, всего лишь стоит подняться на ноги и уйти. Протянуть руку и схватить волю за рукав, а там просто идти за ней, пока я не пересеку границу Антиаппарационных чар. Палочка Драко Малфоя приняла меня как свою хозяйку, охотно отвечая на моё колдовство, следуя за моей магией, — какая ирония, не так ли? Волшебная палочка, принадлежащая чистокровному волшебнику, беспрекословно подчиняется маглорождённой. Я смогу аппарировать и затеряться среди миллионов людей — теперь я знаю, что меня никто не найдёт. Даже он. И станет ли он искать? Ему будет проще отпустить меня, потому что, Мерлин свидетель, я принесла в его размеренную жизнь лишь разрушения. Я смогу найти могилу матери и оплакать свою потерю так, как полагается: рыдая, полностью отдаваясь своему горю, срывая корочку на ране, что так и не затянулась, — так, подсохла лишь. Я смогу собрать обрывки собственной жизни и попытаться сложить их воедино, пусть это будет истрёпанныое рваное полотно. Да, я могу уйти сейчас — люди Малфоя вот-вот придут сюда и ему помогут, но… Я не могу оставить его. Не могу подняться и уйти. Это просто невозможно. И мне так хочется зарыдать, свернуться клубочком и, обхватив себя руками, залиться слезами, чтобы хоть так выплеснуть всю ту тяжесть, накопленную во мне, но я не могу сейчас позволить себе быть настолько слабой. Не сейчас. Сжимаю губы и поверженно отвожу глаза от манящего пространства передо мной, что, словно издеваясь, стало на несколько тонов светлее, являя взгляду очертания деревьев, и проблеск лунного света путается в голых ветвях, соблазняя. Свобода ускользает от меня, разочарованно взмахнув несбывшимися надеждами, и, подарив на прощание ощущение щемящей скорби и неимоверного размера чувство вины, растворяется бестелесной дымкой, словно недавно созданный мной Патронус. Шмыгаю носом, полностью отдавая себя лежащему без сознания волшебнику. Приподнимаю его голову и кладу аккуратно себе на колени, ни на миг не переставая прикасаться к его лицу. Я разглаживаю нахмуренные брови, оглаживаю кончиками пальцев ровный ряд светлых ресниц и плачу. — Всё будет хорошо — скоро придёт помощь, — истерика в голосе пронизана мольбой, настолько явственной, что я уже не могу сдерживать рыдания, рвано всхлипывая. — Ты очнёшься, — а потом внезапно злость наполняет до краёв, и я едва сдерживаюсь от того, чтобы не ударить его. — Давай же, чёрт бы тебя побрал, Малфой, — очнись, — вскрикиваю, давясь досадой. — Ну же! — вина вытесняет ярость, и вот я снова не могу совладать с собой, срываясь в жалобном призыве. — Пожалуйста, пожалуйста. Я не знаю, сколько времени я провожу вот так — удерживая его лицо в своих руках, бросаясь от отчаяния к бессильной злости и обратно до сокрушительной безысходности. Мне холодно, наверное, но я ничего не чувствую. Вся я сосредоточена лишь на Малфое, на его неуловимом дыхании, на неестественной прохладе его кожи под моими пальцами. Я не думаю о Дементорах и о том, что они могут вернуться в любой момент, не размышляю о последствиях и в принципе не отдаю себе отчёт — я просто жду и мысленно умоляю всех богов: и магловских, и магических о том, чтобы он выжил. Чтобы остался собой — невыносимым, высокомерным и… … заботливым в своей тщательно скрываемой, малфоевской манере. Пусть не смотрит на меня больше, пусть не разговаривает — презирает, накажет и отправит на самую тяжёлую работу. Пусть. Лишь бы он пришёл в себя. Пожалуйста. — Гермиона, — кричит знакомый голос в темноте, и я вздрагиваю от неожиданности. — Гермиона! Поворачиваю голову, рыская глазами в попытке найти источник звука, и крепче обхватываю Малфоя руками. — Невилл, — голос сел, и я прочищаю горло в попытке звучать громче. — Я здесь. Шорох ускоряющихся шагов и треск веток отзывается тяжёлой болью в висках, и насколько же я истощена, раз две высокие фигуры появляются совершенно с противоположной от моего взгляда стороны. — Мерлин милостивый, — Невилл тяжёлой грудой плюхается на колени возле меня, лихорадочно ощупывая Малфоя, прежде чем поднять свой взгляд. — Чёртово проклятие, Гермиона. В его глазах беспокойство и паника, злость и страх — они режут меня своей остротой, разрывают в клочья, но мне совершенно нет до этого дела. — Я… — резко взмахиваю головой, сбрасывая ненужные эмоции в попытке собраться в кучу и хоть как-то сделать вид, что я не развалилась на куски за последние несколько часов. — Помогите ему. — Как это произошло? — строгий голос гремит над головой, и я заторможенно вспоминаю, что с Невиллом пришёл ещё кто-то. Перевожу взгляд на худощавого охранника, имени которого я не знаю, и от выражения его лица, плещущегося презрения в глазах, даже мне, лишённой чувств, становится не по себе. И стоит мне посмотреть на него, как мужчина, презрительно фыркнув, отводит взгляд от меня на лежащего Малфоя. Он сбрасывает с себя плотную мантию, укрывая ею Драко, и его движения рваные, будто он едва сдерживает свой гнев. Направленный на меня. — Дементор, он… — Всё ясно, — перебивает меня волшебник, даже не удостоив взглядом, обращаясь исключительно к Невиллу, и этот факт бьёт больнее физической пощёчины. — Нужно его перенести, чтобы никто не заметил, — он опускает глаза на Малфоя, сжимая губы, — давай сначала в твою теплицу, а потом, когда пройдёт патруль, перетащим в лазарет. — Там Джейсон, — выдыхает Невилл, а я же просто продолжаю неотрывно смотреть на Драко, совершенно безучастная к их диалогу. — Дьявол, — слышится приглушённо, и неожиданно в мой висок упирается острый кончик волшебной палочки. — Что ты делаешь, Рутерс? — кричит Невилл, вскакивая на ноги, но тут же замирает, стоит охраннику вытянуть свободную руку в предупреждающем жесте. — Отдай палочку, Грейнджер, — напряжённо растягивает он слова, словно я слетевший с катушек преступник. — Иначе, клянусь, тебе никто не поможет. Наверное, я всё же немного сошла с ума. Потому что угрозы Рутерса, или как там его, не находят отклика во мне. Совершенно. Я издаю хриплый смешок, и фокус внимания Невилла тут же смещается на мою персону. Давящее чувство на висок становится ощутимей. И болезненней. С тихим выдохом протягиваю руку, даже не глядя в сторону Рутерса — мой взгляд прикован к Малфою, и, только когда палочка покидает мою ладонь, чувство потери вспышкой боли пронзает тело. Но всего лишь на мгновение. — Вингардиум Левиоса, — охранник произносит заклинание, и вес Малфоя перестаёт ощущаться на моих коленях. — Идите за мной и ни слова, ясно? Мои глаза неотрывно следят за тем, как тело Драко поднимается в воздух, и Рутер накрывает его голову, скрывая капюшоном, и что-то во мне щёлкает от этого вида. Глаза снова жжёт, и боль необъяснимой потери топит меня, грозясь пролиться очередной истерикой. — Гермиона, ты можешь идти? — беспокойство, сквозящее в голосе Невилла, настолько ощутимо, что я впервые перевожу на него глаза. Но ответить не могу. Рутерс злобно зыркает на меня, и целитель, не дожидаясь, когда я соизволю ответить, тянет меня за руки, помогая подняться. Невилл придерживает моё всё ещё сопротивляющееся от воздействия Дементора и от длительного сидения тело, практически волоча за собой. Мы пробираемся через редеющий лес, но я даже не разбираю дороги — просто позволяю Невиллу тащить меня за собой, совершенно безразличная к тому, что происходит вокруг. Вот только глаза мои неотрывно следят за накрытым тканью телом. Сколько времени мы уже идём? Я не знаю. Никто не произносит ни слова, и меня это вполне устраивает. — Рутерс? — незнакомый голос раздражает слух, и я, словно прозрев, смотрю на молодого охранника, ранее мне незнакомого. — Это что такое? Мы видели вспышку в лесу… Перевожу взгляд мимо него и понимаю, что мы уже на территории Резервации. — Мне пришлось отогнать Дементора, — чеканит Рутерс тоном, полным раздражения. — Он чуть не сожрал этих двоих в самый интересный момент. Видимо, недоумение расцветает на лице патрулирующего, потому что Рутерс отвечает на незаданный вопрос: — Совокуплялись в канаве, — пришлось проклясть, а то они даже не заметили, как я подошёл. Теперь я официально приобрела статус шлюхи. Что я чувствую по этому поводу? Безразличие. Полное тотальное отрешение. — Животные, — презрительный голос и звук плевка. — А жизнь ничему не учит тебя, Грейнждер. При звуке своей фамилии я обращаю внимание на охранника и смотрю так, словно он появился передо мной только сейчас. — Ладно, — Рутерс делает шаг вперёд, резко кивая головой в нашу с Невиллом сторону. — Надо доставить его в лазарет. — А с кем это она?.. — летит в спину. — Продолжай патрулировать, Локонс. — Слушаюсь, сэр. Я чувствую себя полностью выжатой и как будто лишённой твёрдости. Каждый шаг даётся с трудом, во рту горчит, и мне кажется, что я больше никогда в жизни не буду способна улыбнуться. Думаю, моё сознание немного уплыло, так как я прихожу в себя лишь тогда, когда пламя десятков свечей, зажжённых в кабинете Невилла, мягким светом разлепляет мне веки. — Что же ты наделала, Гермиона, — парень сажает меня на хлипкий стул, в то время как Рутерс, размахивая руками, располагает Малфоя на кушетке. Эта штука слишком короткая для него, и ноги Драко свисают с края, касаясь грязными ботинками чистого пола. — Скажи мне, что с ним всё будет хорошо, прошу тебя, — слова даются с трудом, но я нуждаюсь в том, чтобы удостовериться — он выберется. Невилл не успевает ответить, потому что Рутерс каким-то непостижимым для меня образом заслоняет собой весь обзор, нависая угрожающей фигурой. Напоминая мне Дементора всем своим видом. — Иди займись Главнокомандующим, — рявкает в сторону Невилла, а потом едва не впервые режет меня своим острым взглядом. — По поводу тебя же… — Сэр, — настойчиво прерывает целитель, и щемящий укол тепла тоненько колет моё истерзанное сердце, — ей тоже нужна помощь, разве вы не видите, что она… — Я едва сдерживаюсь, чтобы не применить Аваду, Лонгботтом, не стоит провоцировать меня ещё больше. Устала. Как же я устала, боже. — Я пойду в карцер, — выдыхаю тихий шелест. — Я не устрою проблем, клянусь. Тихий треск подтаявшего воска, словно маленькие взрывы, раздирает повисшую тишину, даря секундное успокоение растерзанным нервам и расстроенным чувствам. — Конечно, — гаркает Рутерс, сводя на нет мгновение покоя, — как не поверить твоим клятвам — ведь до сих пор с тобой не было никаких неприятностей, не так ли? Я ничего не отвечаю, да и нужно ли? Цепляюсь рукой за спинку стула, используя деревянные перекладины как опору, и, игнорируя слабость, поднимаюсь на ноги. Если недавно мне казалось, что я лишена физической оболочки, то сейчас у меня такое ощущение, будто к конечностям привязали свинцовые слитки и те не позволяют мне двигаться, и только глаза мои не скованы, подвижны и не подвержены последствиям контакта с Дементором. Они всё так же не отрываются от него. — Двигайся, Грейнджер, неужели ты считаешь, что я отправлю тебя в карцер без сопровождения? *** Я уснула. Вырубилась прямо на полу, свернувшись в позе эмбриона в попытке сохранить остатки тепла. Моё воспалённое сознание являло мне бредовые сновидения, и время от времени неконтролируемая дрожь прошибала моё тело, пронизывая сквозь сон, но даже это не могло вытянуть меня из болезненного подобия покоя. И когда резкий стук — злой, несдержанный и оглушительный в своей громкости — ударной волной бьёт по моему телу, я тут же вскакиваю на ноги, прижимаясь спиной к дощатой стене, расфокусированно глядя перед собой, не придя в сознание после резкого пробуждения. Он стоит передо мной. Окружённый слепящим светом, и, если бы не ночная темень, проглядывающая за его спиной, — я бы подумала, что нахожусь под палящим солнцем, настолько ярко освещение. Смаргиваю часто-часто в попытке разогнать навернувшиеся слёзы, сглотнуть ком в горле и попытаться сказать хоть что-то. И не могу. Лишь сердце радуется: бьётся, трепыхаясь, качает кровь, разогревая кожу. Сердце не скрывает своего ликования, не прячет восторг — и, будь его воля, шлёпнулось бы прямо сейчас под ноги этого мужчины. Потому что он здесь. Он жив. Он в порядке. Дыши, Гермиона. Дыши. Он делает всего лишь один шаг навстречу, и я могу разглядеть его взгляд. Сердце, моё глупое сердце, замирает от этого арктического холода, сковавшего его радужки. Сердце покрывается тоненькой корочкой льда от силы презрения в этих снегах, нашедших пристанище в его глазницах. Он никогда не смотрел на меня вот так. Отчуждённо. Безразлично. Равнодушно. Что-то разбилось внутри меня и рассыпалось острыми осколками, бередя душу до кровавых полос, — неужели никто не слышит этот звон, кроме меня, не видит, как я истекаю кровью? — Если бы я знал раньше, что ты такая потаскуха, Грейнджер… — он качает головой, но вряд ли этот жест выражает его сожаление. Малфой смотрит на меня так, будто видит впервые, будто мы незнакомцы, будто прошлое было не с нами. — Тебе всего лишь нужно было сказать, что у тебя нестерпимый зуд. Хотя кто знает, перед кем ты ещё раздвигала ноги. Меня колотит от его слов, от интонаций и от этого ужасного равнодушия — холодного спокойствия и отрешённого отчуждения. — Не надо, прошу тебя… — мой голос срывается в отчаянной мольбе, в попытке удержаться на краю этой пропасти, что разверзлась между нами чёрной бездонной дырой сейчас, и, опять же, осознание весьма жестоко. Ведь я не чувствовала этой пропасти раньше. До сегодняшнего дня. Он резко подаётся вперёд, прижимая меня к стене, и, боже, как же знакомо мне это ощущение — ощущение тепла, силы и его запах… Я чувствую его запах и не могу удержаться от слёз. Малфой закрывает глаза, и его лицо искажается. Он выглядит так, словно я ударила его в спину ножом, предала и уничтожила своим предательством. Так выглядит боль… Мои глаза наполняет жидкая соль, во рту горчит, а в груди ноет. Нестерпимо. Протяжно так. — Как ты могла позволить ему прикоснуться к себе? — голос падает в шёпот, а вместе с ним и моё сердце грохочет вниз. Мутная серость проглядывает сквозь злостную тьму, и в этом взгляде столько… всего. Кто знал, что му́ка имеет цвет. Кто знал, что она серая? С прожилками на несколько тонов темнее? Кто знал? Я вот теперь знаю. И я не в силах вынести этот немой укор, боль эту и… разочарование? Не могу выносить всё это от него. Не могу. Отворачиваю лицо в сторону, пытаясь трусливо спрятаться от этого пронзительного взгляда, закусывая губу, чтобы не разрыдаться от испытываемого стыда, не разложиться на атомы, не превратиться в пыль… Удар кулаком об стену, и низкое, утробное рычание так непохоже на все те знакомые мне ранее звуки, воспроизводимые его связками, оглушает слух своей силой, но я даже не вздрагиваю от этого проявления ярости. Я не смотрю на него. Просто не могу. — Раз уж ты расплачиваешься своим телом с каждым, кто хоть каким-то образом тебе полезен, — лишённым эмоций, механическим голосом хрипит он, и я сама стою совершенно безучастной, — думаю, я заслужил благодарность за то, что не позволил Дементору тебя сожрать. Медленно, очень медленно я поворачиваюсь к нему и падаю в его глаза своим взглядом. Падаю, да не тону, а разбиваюсь о толстый слой твердеющего льда. Там нет ничего. Ничего из того, что я видела раньше, вглядываясь в жидкую ртуть. Мне болит. Болит в груди. Болит внутри, рвётся. Раздирает в клочья. Тягуче и протяжно. Разве может человек чувствовать такую боль при отсутствии физических увечий? Заплакать бы, упасть и забиться в мольбе, в просьбе пощадить, пожалеть… Цепляться за руки в попытке пробудить жалость и сочувствие. Человечность пробудить. Зайтись рыданиями, разлиться слезами. Заставить вспомнить, каким он может быть со мной. Но нет. Пусто внутри. Пеплом присыпано, огнём выжжено, развеяно вздохами судорожными. Тихо. Мертвецки тихо. Порваны ниточки, так непрочно связывающие меня с ним. Сорваны. Оборваны. И его глаза. Эти его глаза. Совершенная пустота — темнеющая по краю, вытесняющая знакомую до боли серость непроглядной тьмой. И когда он грубо хватает лямку моего промокшего комбинезона и практически срывает с плеча, причиняя боль, — я тоже перестаю чувствовать что-либо. Страх покинул меня. Недавно совсем. Пропитал мои поры, сползая с кожи холодными дождевыми каплями, там, в лесу. Там, где я склонилась над неподвижным мужским телом. Страх скатывался горячими потоками по моим щекам, орошая мои пальцы, что лихорадочно искали хотя бы намёк на тепло под касаниями. Меня трясёт, но не от страха, а от действий. Я не смогу ему противостоять — потому что это он. Буду ли я бороться, сопротивляясь? Безусловно. Смогу ли я долго отбиваться? Вряд ли. И это будет больно. После. Когда всё закончится и он уйдёт, а я в полной мере осознаю произошедшее. Будет больно, и я не о физической боли. Это будет точка невозврата. Просто точка. Я сделала выбор, и вот теперь последствия настигли меня. Время бросать камни, Гермиона, и время камни собирать…