Когда взойдёт кровавая луна

Болгария. Кюстендил. Преимущественно магловский городок, затерянный в южных лесах европейской страны, где облюбовали себе тихое и спокойное место маги, затесавшиеся между людьми, — не подозревающими, что живут с волшебниками буквально по-соседству. Цыганская магия — неконтролируемая, дикая и слишком неприрученная в симбиозе с гладкой и идеально ровной в своём спокойствии наукой волшебства Старого Света — создала нечто хаотичное и рваное в своём проявлении. И эти маглы вокруг. Я морщусь от этой мысли — никогда бы не жил бок о бок с этими существами, спасибо. Эта мысль — первое, что я озвучил, когда порт-ключ перенёс меня, Забини и ещё семерых чистокровных из лондонского Министерства Магии в волшебную часть болгарского городка. — Поразительно, как ты умудряешься проявлять такую нетерпимость к маглам и одновременно быть настолько чокнутым, чтобы быть готовым подохнуть ради одной из них, — подчёркнуто ровным тоном произносит Блейз, отряхивая свои и без того чистые брюки. Можно подумать, он не аппарировал с места на место, а прямо пересёк континент на повозке, запряжённой парой гнедых. — Она ведьма, — задетый его замечанием, но совершенно не тронутый этим, сухо парирую в ответ. — Не просто магла. Салливан Фоули со своей жёнушкой — низкорослой и весьма пышной, так сказать, во всех местах — бегает алчными и хитрыми глазёнками, сканируя каждого прибывшего, то и дело задерживая на мне свой липкий взгляд, словно гончая на охоте. Никогда бы не подумал, что эта семейка фанатеет от квиддича. А вот от стремления вынюхать что и как — вполне себе. — Ну конечно, — гнёт свою линию Блейз, разминая шею, при этом следя за тем, чтобы нас не услышали чужие уши. — Не будь она волшебницей, изменило ли это что-нибудь, интересно… — Что ты имеешь в виду? — едва размыкая губы, произношу я, вперившись взглядом в неприятное лицо Фоули, с наслаждением наблюдая за тем, как он безуспешно пытается делать вид, будто ему совершенно нет никакого дела до моей персоны. Главнокомандующий одной из Резерваций густо краснеет и с преувеличенным энтузиазмом трясёт головой, соглашаясь со словами своей незатыкающейся жены. — Малфой, — никак не уймётся Блейз. — Она взяла тебя за яйца, не применяя при этом никакой магии, — короткий смешок удивительно точно совпадает с очередными хлопками аппараций новоприбывших болельщиков, и я сдержанно выдыхаю. — По крайней мере в нашем привычном понимании, — он умолкает, и я с подозрением кошусь в его сторону. — Так вот, — закатываю глаза, внутренне смирившись с внезапной болтливостью Блейза. — Мне интересно, попадись она тебе, скажем так, в момент охоты за беглым магом — ты бы так же слетел с катушек? — Не будь она ведьмой, мы бы никогда не пересеклись. Мой ответ звучит прежде, чем Забини заканчивает предложение, и я едва сдерживаюсь, чтобы удержать мышцы лица ровными и не сморщиться. Но разве это не так? Не будь кровь Грейнджер насыщена магией, ход за границы привычного ей мира был бы заказан: никаких писем с Хогвартса, никаких волшебных палочек и Гриффиндора. Ни Гарри Поттера с вечным стремлением подохнуть, ни Рона Уизли со своей нелепой влюблённостью… Я бы никогда не узнал её. Не проникся презрением к её происхождению, не упивался бы превосходством в школе и не сгорал бы в ярости от успехов в применении магии. Я бы никогда не познал её. Не ловил бы губами её выдохи-вдохи. Не согревался дыханием, не горел от её прикосновений, и кожа моя была бы всё так же холодна. И я тоже. Тоже был бы холоден. Выскоблен изнутри. Стерилен. Пуст. Не будь кровь Грейнджер насыщена магией… — Стало бы это благословением для тебя, Драко? — вкрадчивый голос Блейза скользкой змеёй проползает в мысли, и я обрываю свои размышления. — Или же проклятием? — Я не мог вынести её в школе на протяжении семи лет, — циничность этого заявления резонирует глухим стуком в груди. — Вряд ли зацепился бы за неё от одной встречи, тем более если бы в ней не текла волшебная кровь. Или же всё-таки зацепился… Потому что Грейнджер — это Грейнджер. Она осталась бы собой. Вонзила бы свои коготки мне в лицо, выплёвывая проклятия, что не несли бы в себе и толики магической силы, брыкалась, кусалась, понимая, что я всё равно сильнее её физически, но тем не менее. Она боролась бы со мной. Не понимая, кто я и откуда. И глаза бы Грейнджер горели — я уверен в этом. Так что, попадись она на моём пути, будучи просто маглой, возможно, я не сдержался бы, как не сдержался уже…. Нет! Даже сама мысль о подобном вызывает дрожь. Мрачный трепет. Мороз по коже. Потому что от неё веет злым роком. Предрешённостью. Тем, что не зависит от моих действий, а является предначертанием кого-то свыше. Поэтому, нет — я бы не зацепился. — Как знать, — продолжает Блейз, не подозревая о моих внутренних противоречиях. — Мистер Малфой, — тонкий голос, на удивление приятный и чистый, прерывает нашу с Забини беседу, и я торможу свой шаг, чтобы посмотреть на волшебницу средних лет, пытливо вглядывающуюся в моё лицо. — Какая честь разделить с вами этот день, — рот миссис Фоули расплывается в мягкой улыбке. — Мой Салливан много рассказывал о вас, и я восхищена тем, что столь молодой человек вашего происхождения долгие годы терпеливо несёт на себе груз ответственности за тех, кто предал свою страну и своих соплеменников. «Её Салливан» маячит за спиной женщины громоздкой фигурой, и мне даже смотреть на него не нужно, чтобы знать: губы волшебника сжаты до белых полос, а взгляд устремлён мимо меня. Да уж, могу представить, что именно Фоули рассказывал обо мне. Точнее, мог бы представить. Если бы мне было до этого дело. — Благодарю вас за столь щедрые слова, миссис Фоули, — любезным тоном, который от меня мало кто слышал, отвечаю я, и насмешливое хмыканье Блейза где-то справа лишний раз напоминает о том, как хорошо этот человек знаком с натурой Драко Малфоя. — Но смею заверить, мои заслуги меркнут в сравнении с опытом вашего мужа, — Салливан Фоули сдавленно мычит что-то, но его никто не слушает даже. — И кроме того, каждый из нас вносит свой вклад в размеренную жизнь британского общества… — Безусловно, это так, — едва не хлопает в ладоши волшебница, вытягиваясь в полный рост. — Благодаря моему Салливану и такому поколению молодых людей, как вы, наш Повелитель будет править очень долго, и магический мир содрогнётся от последствий своего пренебрежения к нам… Глаза необычного светло-зелёного оттенка женщины разгораются пламенем, подожжённым горячностью её слов, и сама она становится как будто выше и внушительней, нежели могла показаться на первый взгляд. Незнакомые волшебники со всех уголков мира косят свои взгляды на нашу маленькую компанию, огибая чету Фоули и нас с Блейзом таким образом, словно боятся заразиться. Англичан выдают повадки, сдержанность в речах и движениях — мы слишком выделяемся из разношёрстной толпы не только поведением, но и внутренней силой — невидимой, но крайне ощутимой. А с учётом ситуации в нашей стране… Возможно, волшебникам всего мира и вправду стоит опасаться. — Мартена, — вклинивается в разгорающуюся речь своей супруги Фоули, слишком сильно сжимая женское предплечье. — Довольно уже, — волшебник прочищает горло и немного сбавляет тон. — Нам следует поспешить, если не хотим застрять в очереди. Миссис Фоули вздрагивает, внезапно осознав, что находится не в уютной гостиной своего дома, а в окружении потенциально враждебных людей, и, поправляя рукав мантии, нервно улыбается. — Да-да, — быстро кивает она, мечась взглядом вокруг. — Что-то я разболталась. Слегка склоняю голову, проявляя учтивость, и низким голосом, не отрывая взгляда от зелёных глаз, произношу: — Рад был видеть вас, миссис Фоули, — аккуратно беру её кисть и подношу к губам. Продолжая смотреть в её глаза. — Приятного вам вечера. Скулы женщины немедленно заливает яркий румянец, и она тут же опускает глаза, не выдержав моего внимания. Но руку не убирает. Краешек моего рта дёргается, но я сдерживаю порыв полноценно рассмеяться. Пробормотав что-то невразумительное, Салливан практически оттаскивает свою жену в сторону — прочь от меня. — Что ж… — пощипывая переносицу, фыркает Блейз. — Это было весьма эротично. — Понравилось? — ухмыляюсь я, наблюдая, как Мартена Фоули слегка поворачивает голову в сторону, чтобы бросить взгляд себе за спину. — Смотреть, как ты флиртуешь с престарелыми дамами в присутствии их мужей? — издевательски тянет Блейз, наверняка видя то же, что и я. — Наблюдать, как даже достопочтенные леди не в силах устоять перед моим обаянием. — Я бы назвал это подавлением. — Мне подходит. — Ещё бы. Министерство Магической Британии при каждом удобном случае демонстрирует своё превосходство, так что мы преодолеваем остаток пути, удобно умостившись в двухместном фаэтоне, в то время как подавляющее большинство волшебников вынуждены добираться к стадиону куда менее удобным способом. Что поделать, не каждому дано вкусить все прелести комфорта. Лишняя пара ушей в виде одетого в форменную одежду извозчика, лихо управляющего невидимыми фестралами, не позволяет нам с Блейзом вести открыто разговор, поэтому мы просто молчим, думая каждый о своём. Фаэтон стучит колёсами по сельской, плотно утрамбованной дороге, и работающие в полях сквибы то и дело распрямляют спину, отрываясь от физического труда, и прикрывают рукой глаза, чтобы укрыться от полуденного солнца. Заинтересованными взглядами они провожают вереницу открытых повозок, направляющихся в плотную зелень виднеющегося леса, над которым время от времени вдалеке мерцают разноцветные вспышки. Я прикрываю глаза и полной грудью вдыхаю мягкий воздух, наполненный ароматом спелых яблок и свежескошенной травы. Воздух, что бывает исключительно в конце августа, когда земля, нагретая солнцем, медленно отдаёт взятое в долг тепло, расточая плотный и опьяняющий запах. Запах уходящего лета. Боль внутри — непроходящая и постоянно ноющая — острым уколом снова даёт знать о себе. Грейнджер должна скоро родить… Рука, лежащая на колене, дёргается, и я тут же сжимаю пальцы в кулак, прижимая конечность как можно плотнее к своему телу. Вся моя сущность стремится к ней… К Грейнджер. Моё сознание, мысли — весь я борюсь с самим собой, чтобы удержаться. Не сорваться. Не разрушить собственно выстроенные мосты: такие хлипкие и такие непрочные. Способные развалиться при первом порыве сильного ветра. Так и живу. Невидимая часть меня рвётся вперёд — туда, где моя женщина, туда, где мой ребёнок… Туда… Но видимое — тело из костей и кожи — не позволяет. Удерживает в клетке. Чёрт… Внезапный шум, появившийся сразу, как фаэтон преодолел защитное поле, режет слух, перекрывая любые мысли, наполняя разум смесью выкриков, смеха, а иногда и отборных ругательств. — Наконец-то доехали, — бормочет Блейз, спрыгивая на землю и немедленно приглаживая растрёпанные от быстрой езды волосы. — Нам нужно в течение десяти минут занять свои места. Игнорируя любопытные взгляды и не обращая внимания на шепотки, наша процессия из девяти представителей британского чистокровного общества с королевским величием, не меньше, горделиво вышагивает к специально арендованной ложе — изолированной от всякого отребья, конечно же. Удовлетворение жидким трепетом курсирует по моим венам, стоит мне отметить, как каждый, кто находится на пути нашего следования, шарахается в сторону, очищая дорогу. Это тешит самолюбие, знаете ли… Я рыскаю глазами по коридорам, ведущим к местам для зрителей, отмечая каждый выход на всех тех уровнях, которые мне приходится преодолеть, чтобы добраться в итоге до забронированной для нас ложи. Мы едва успеваем до начала представления команд, и, когда сборная Болгарии, демонстрируя первоклассное умение орудовать мётлами, вылетает в центр стадиона, — всеобщее ликование и шум рукоплесканий моментально затихают. В моей голове. Вокруг меня вакуум тишины и безмолвия — ничьи слова не воспринимает мой слух, никого не видят мои глаза. Никого. Кроме него. Память, услужливая сука, перебирает воспоминания, подсовывая яркие картинки — вспенивая кровь, и та, бурлящая, лупит в голову, отзываясь тяжёлым стуком в висках. Его взгляды на неё. Прикосновения к ней. Слова, язык тела и готовность явиться по первому зову… Когда Крам с каменным выражением лица приветствует толпу коротким взмахом руки, всё, что я могу почувствовать в этот момент, — острую нетерпимость к нему. Не как к человеку. К мужчине. Сопернику, мать его. Он — воплощение всего того, чем мне не стать. Щенячья искренность, пресная доброта и слепое поклонение — качества, на которые так падки не только юные девушки, но и взрослые женщины, проклятие… Он бы подошёл ей. Мускул на лице дёргается, и только сейчас, чувствуя, как Блейз сверлит взглядом левую часть моего лица, я осознаю, что единственный из присутствующих стою на ногах, вцепившись в поручни ложи, и неотрывно пялюсь на Виктора Крама. Словно по щелчку пальцев мир заново обретает звуки и те, удерживаемые ранее сознанием, со всей мощью тысяч голосов врываются в мою черепную коробку. Медленно, очень медленно разжимаю пальцы и лениво усаживаю свою задницу на стул. Ни хрена, Крам. Возможно, ты идеально подходишь для Грейнджер, но дело в том, что я никогда не позволю подтвердить эту мысль действием. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Потому что она — моя. От начала кудрявого волоска до кончиков пальцев на ногах. Её взгляд, прикосновения, голос — даже веснушки принадлежат мне. Мне. И Грейнджер прекрасно об этом осведомлена. Моя Грейнджер… — А он всё такой же впечатляющий, — сдержанно комментирует Забини пируэт Крама, но я лишь стряхиваю пылинку с рукава чёрного свитера. — Да, хорош. Но недостаточно. Огромный стадион в форме овала наполнен восторженными криками, но я не разделяю всеобщего торжества. Я здесь не за этим. И когда первый матч Чемпионата подходит к концу — я превращаюсь в глыбу из мышц и принятых ранее решений. — Драко, — громко сообщает Блейз. — У нас есть время, чтобы взять автограф, — он разводит руками в стороны, окидывая присутствующих насмешливым взглядом. — Наконец-то. Я кошусь на него, едва удерживаясь от того, чтобы не скривить лицо или же, что ещё хуже, рассмеяться над этим заявлением. Мне буквально приходится сжать губы, чтобы не фыркнуть, и я, не глядя ни на кого в ложе, просто двигаюсь к выходу, чувствуя, как Блейз передвигается за мной. Как и остальные, конечно же. Миссис Фоули заводит речь о чём-то с какой-то женой какого-то министерского чиновника — слишком блеклого и лицом, и личностью, но я слишком напряжён, чтобы вслушиваться в словесный поток ничего не значащих для меня людей. Коридоры наполняются возбуждёнными удачной игрой волшебниками, и я позволяю толпе нести меня в широкий зал, где на небольшом возвышении, махая мётлами и скаля зубы, собралась сборная болгарской команды, купаясь в славе и поглощая всеобщий восторг. — Вижу его, — тихо проговаривает Блейз и слегка толкает в спину, направляя. Но это ни к чему — я уже заприметил высокого и квадратного Крама, возвышающегося среди членов команды с каменным, кто бы сомневался, выражением лица. Нам приходится буквально пробиваться сквозь живую стену из дышащих тел, и недовольный визг слева даёт понять, что одному из поклонников я наступил на ногу. Или на голову, учитывая его рост. Я даже не смотрю в сторону обиженного — исключительно перед собой. С каждым шагом моя цель ближе, с каждым преодолённым ярдом кровь гуще, а разум безжалостней. Ближе. Девчонка лет двадцати, щебечущая о своей сбывшейся мечте оказаться так близко к кумиру тысяч волшебников, — единственная преграда, которую я готов грубо отодвинуть со своего пути, почуяв неладное, прерывается на полуслове и затравленно оглядывается, встречаясь со мной взглядом. Секунда. Две. Она шарахается в сторону, ударяя в спину очередного поклонника своим телом, но я уже не воспринимаю ничего из происходящего вокруг. Я достиг своей цели. Тёмный взгляд, ещё недавно блуждающий по галдящей толпе, застывает на моём лице, и воздух становится плотным. Густым. Наполненным напряжённым ожиданием. И предчувствием. Его предчувствием. — Мистер Крам, — наклоняю голову как можно ближе к болгарину, при этом стараясь не привлечь лишнего внимания. — Могу ли я переговорить с вами с глазу на глаз? Уверен, он едва сдерживается, чтобы не закатить глаза в мольбе у Мерлина освободить его от столь навязчивого внимания очередного обожателя, и, признаться честно, у меня самого едва хватает выдержки стоять рядом, но… — Простите, мистер, — сдержанно улыбается он, но, впрочем, эта улыбка не затрагивает его глаз. — У меня мало времени — я, конечно же, оставлю вам свой автограф, но к сожалению… — Помнится, ты был повыше, когда приезжал в Хогвартс. Он затыкается на полуслове, уставившись на меня нечитаемым взглядом. Хорошо, что хоть рот закрыл. — Я подожду тебя, — времени для уважительных речей у меня нет. Как и желания. — В уборной на третьем уровне, — и без того плотно сомкнутая челюсть Крама дёргается, но он продолжает хранить молчание. Не отрывая взгляда от моего лица. — Поспеши, у меня всего минут двадцать. В ладонь вжимается кусок плотной бумаги, и я, не прерывая зрительный контакт, протягиваю руку вперёд. Крам опускает глаза и просто пялится как идиот на разноцветное изображение самого себя, зависнув в моменте… Ну же, чемпион, включи свои мозги. … и чиркает размашистую подпись на услужливо подсунутой Блейзом листовке, и я, не взглянув даже, небрежно засовываю хрустящий лист в карман брюк. С трудом. Потому что толпа становится плотнее, а воздуха катастрофически не хватает. Как, собственно, и моей выдержки, стекающей по нитям натянутых нервов жидкими каплями, рискуя порвать их ко всем чертям. — Мистер Крам! — беснуется толпа, но я знаю, что он не слышит их. — Виктор! Виктор! — слух оглушает рёв сотен фанатов, и я с трудом пробираюсь сквозь потные, дурно пахнущие тела. Возможно, Тео не так уж и заблуждается в своих утверждениях. И хоть за мной шаг в шаг следует Блейз, матерясь себе под нос, я отчётливо ощущаю острый взгляд, направленный в мою спину до тех самых пор, пока мы не скрываемся из виду. В кратчайшие минуты мы поднимаемся на третий уровень, выискивая нужную дверь с характерной табличкой. Блейз быстро проверяет помещение на наличие посторонних и лишь потом тяжело выдыхает, привалившись к стене. — Надеюсь, Фоули слишком занят своей женой, — прикрыв на мгновение глаза, тихо проговаривает он. — Потому что я несколько раз ловил его взгляд на нас. Я ничего не отвечаю. Сложив руки на груди, сверлю глазами дверь, ощущая, как мнимое спокойствие медленно тает, а выдержка трещит по швам. — Ты уверен, что он придёт? — выпрямляется Блейз, бросая на меня острый взгляд. — Вряд ли ему поступало подобное предложение, — разминаю шею, ведя головой, и слегка прикрываю глаза. — Крам не упустит возможность перекинуться парой слов с затворниками, подобными нам. Забини делает шаг в мою сторону, намереваясь что-то сказать, но резко открывающаяся дверь и внушительная фигура, занимающая весь проём, прерывает его затею. Переводя взгляд с меня на Блейза и обратно, Крам уверенной поступью входит внутрь и становится напротив меня. — Подожду снаружи, — бросает Забини и выходит в коридор, прикрывая за собой дверь. Виктор ненамного ниже меня ростом, шире в плечах и вообще-то напоминает шкаф, по моему мнению. Если бы он держал палочку наготове, я бы посмеялся, но этот волшебник всем своим видом вопит о бесстрашии, так что веселья мне сегодня не достанется. — Я припоминаю тебя, — цедит сквозь зубы. — Кажется ты… — Драко Малфой, — облегчаю ему задачу, не настроенный тратить драгоценные минуты на игру в угадывание. — Драко Малфой, — пробует моё имя на вкус, и я вижу, как его густые брови сдвигаются, а в глазах разгорается настороженность. — И причина, по которой ты заявился сюда?.. — Такая же, как и у Грейнджер, когда она обратилась к тебе впервые, — я буквально смакую каждое слово, не в силах побороть в себе чувство превосходства. — Совет Конфедерации. Вот только мне неинтересна парочка представителей. Я хочу полное заседание, — сбавляю взвившийся вверх гонор, вспомнив, что пришёл не меряться членами. — Гермиона — гриффиндорка, им по природе положено быть более скромными, я же не стеснён подобными условностями. Упоминание её имени зажигает в безразличных глазах огонь ярости и легко читаемое отвращение. Моя рука рефлекторно дёргается к кобуре под мантией, но я вовремя останавливаю свой порыв, вжираясь в этот бурлящий омут эмоций. — Ты и тебе подобные, — Крам выдавливает из себя рычание, лишь отдалённо напоминающее слова, — десятилетие не высовывались из своего заколоченного тёмной магией угла, — его рот кривится в презрении, но я всего лишь приподнимаю бровь. — Этого вонючего гнойника на теле Европы, а сейчас ты заявился сюда и смеешь что-то требовать от меня, — я молчу, позволяя ему выговориться. — Это выглядит не столько подозрительно, как жалко. Слова — пустые, не наполненные смыслом слова. Такой себе понос из непереваренных букв и изречений. И эта вспышка гнева… Не из-за того, что я явился перед ним, не из-за причины, по которой вытянул сюда. Это не то… — И так как на данный момент Гермиона в безопасности, — Крам наклоняется ближе, становясь практически вплотную, — я повторю свой вопрос снова: почему ты здесь сейчас? … вот настоящая она — причина столь лихорадочной реакции. Гермиона. Виктор Крам ни хрена не знает о нас, но шестое чувство подсказывает ему, что поведение Грейнджер, её стремление скрыть личность того, кто помог ей сбежать из плена, стойкость к его неказистым попыткам привлечь внимание к своей персоне имеет под собой куда более глубокую причину, нежели пережитый стресс. Да, Крам, — я тот, кто обломал тебе все планы и ожидания. — Ты же не настолько наивен, — скучающим тоном произношу я, не отрывая от него взгляда, — чтобы предполагать, что я спас её исключительно из альтруистических соображений? У Крама посреди лба очень некрасиво проступает вена. Я знаю, о чём говорю, потому что синяя нитка в этот самый момент пульсирует так, что, кажется, скоро прорвёт кожу. —Ты предлагаешь мне пойти к Совету с этим аргументом? — насмешливость в прозвучавшем вопросе вмиг остужает мой пыл, и я делаю глубокий вдох, обуздав рвущегося наружу собственника и зверя, что живёт в каждом мужчине. Того, что стремится пометить территорию. — Нет, — выдыхаю, убавив высокомерие. — Я готов пойти на сотрудничество, — глаза Крама расширяются, и я понимаю, что он даже и не подумал сдержать собственные эмоции. — И я готов предоставить доказательства, которых им так не хватает, — говорю чётко и с расстановкой. Спокойно и уверенно. — Как тебе такой аргумент? Мои же мотивы… — здесь мой голос обрывается, и болгарин вмиг ощетинивается. — Это исключительно личное дело. — Если ты думаешь, что так просто… — Я не шпион Реддла, — прерываю очевидную глупость, готовую загрязнить воздух. — Грейнджер и компания гриффиндорцев тому подтверждение. Мне дорога моя жизнь. Сделай это. Остальное оставь на меня. Крам пялится на меня так, будто я — его давно почившая подружка, непонятно каким образом воскресшая из мёртвых и решившая преследовать его задницу до конца дней. Я ощущаю этот момент ещё до того, как в болгарине затухает огонь и интерес малыми каплями растворяется в радужке его глаз. Ощущаю, как температура воздуха падает на несколько градусов ниже, наполняя помещение безразличием со странным привкусом разочарования. Я чувствую это. Он не верит мне. Ни одному слову. — Ладно, послушай, — нетерпение красными нитями прошивает сказанные мной слова, и я понимаю, что уже и так превысил лимит собственной сдержанности. — Я хочу встретиться с членами Совета и донести до них мысль, что придуманному вами мирку в шоколадном сиропчике скоро наступит конец, — рот Крама дёргается, но я поднимаю руку, одним лишь взмахом вынуждая его заткнуться. Даже магии не потребовалось. — Прозрение будет очень резким и очень болезненным. Для всех. В конце этого месяца Навим Хатри на приёме в честь дня рождения своей дочери сообщит, что Индия вступает в Альянс с магической Британией. Виктор Крам отшатывается от меня так резко, словно я ударил его по лицу. Кожа вокруг его рта приобретает светлый оттенок, и в симбиозе с общей смуглостью это особенно ярко бросается в глаза. Его замешательство настолько явственно, а потрясение так несдержанно сквозит в каждом движении огромного тела, что на долю секунды мне становится его жаль. Ну почти. Наверняка он лично знаком с вышеупомянутым министром. — Что ты… — Крам пытается говорить, но не способен вести диалог и одновременно с этим взять под контроль собственное тело. Он встряхивает головой, но едва ли это поможет избавиться от вкуса пепла на губах. Я точно знаю. — Но мистер Хатри приверженец свободного мира и всю свою жизнь выступает против применения запрещённой магии в любом её проявлении, а то, что ты и тебе подобные творите в границах Британии… — Искренне надеюсь, что ни он, ни его приближённые не входят в Совет, — сухо констатирую очевидное, понимая, что выбрал правильную стратегию. — Иначе вы в полной заднице. Срок правления Хатри подходит к концу. Он жаждет власти. Он неоднократно посещал Англию, и один раз я лично при этом присутствовал. Точка, — раздражение льётся через край, и я уже не сдерживаю его бликующие вспышки. — О какой приверженности ты мне говоришь? — Но разве он не понимает, что подобное решение… — … понимает, — повышаю голос, и эхо вмиг подхватывает громкий звук, разбивая звучание о глянец стены. — Как и то, что прелестные летающие коврики накроют «тело вашей Европы» так быстро и так внезапно, что вы даже и глазом моргнуть не успеете. А наш господин завершит эту прекрасную картину будущего на земле. Своим шествием. С помощью древних знаний народов Африки — таких, что даже произносить их названия в некоторых странах запрещено. Вена на лбу болгарина проступает ещё чётче, а лицо приобретает зеленоватый оттенок. Растерянность взгляда отражает внутреннее состояние, и я, наблюдая за этим, просто вздыхаю, набирая полную грудь воздуха. Взмахиваю рукою, произнося элементарное заклинание, и вмиг ощущаю в руках плотный рулон туалетной бумаги. Морщусь от отвращения и дополняю ранее использованные чары. Кусок целлюлозы зависает в воздухе и проступающие чернильные буквы пятнают белоснежную бумагу синими кляксами. — Вот место, где будет проходить приём, — подцепляю клочок рукой, выдирая его из воздуха, и протягиваю Виктору. — Считай эту информацию моим вкладом в общее дело. Сжав губы, волшебник просто забирает бумажку, пристально вчитываясь в адрес, прежде чем засунуть себе в карман. — Даже если мы получим доказательства, — голосом, лишённым малейших эмоций, произносит Крам, и я едва сдерживаю победную улыбку. — Процесс принятия решений затянется. Неважно каких. В Конфедерации достаточно волшебников, которые не верят в намерения Волдеморта начать новую войну. — Ты о президенте Конфедерации? — наверное, я звучу высокомерно, иначе отчего Краму так кривить лицо? — Оставь его мне. Виктор затыкается, презрительно сверкая глазами, и, несомненно, шестерёнки в его мозгу крутятся с такой силой, что вот-вот из ушей повалит дым. Да, и о возглавляющем Конфедерацию придурке мне известно. Крам делает шаг навстречу, и мои пальцы моментально ныряют под мантию, но волшебник просто проходит мимо, опираясь руками о край раковины за моей спиной. Я слежу за каждым его движением, слышу каждый вдох и считываю малейшее подёргивание мышц тела в общем. — Малфой, — слегка опустив голову и оставив спину незащищённой, произносит Крам. — Ты так уверенно заявился сюда, говоришь все эти вещи, которые могут стоить тебе головы, — он умолкает, и я медленно разжимаю пальцы, что уже чувствуют остриё волшебной палочки. — Откуда такая уверенность во мне? Ты ведь меня даже не знаешь. — Потому что она верит тебе. Я не хотел говорить этого. Не хотел показывать значимость Грейнджер, её влияние на мои решения и не хотел трепать перед каждой мимо проходящей мордой своими чувствами к ней. Проклятие. Но Крам… Он не просто «мимо проходящий» — он, мать его, имеет виды на то, что ему не положено, так что… Болгарин выпрямляется во весь рост и меряет меня своим взглядом. — Ты держишь меня за идиота, если полагаешь, что я могу поверить тебе. Вздёргиваю брови, реально ощущая, что уже и у меня в скором времени взбесится вена на лбу. — Драко, — резко распахнутая дверь и уверенно входящий в помещение Блейз прерывает очередной круг разбирательств о силе доверия. — Нам нужно идти. Коротко киваю и, не отрывая взгляда от Крама, тихо произношу: — Тебе придётся поверить, — резко выдыхаю, делая шаг назад. — Тебе придётся сделать выбор: быть тем, кто попытается остановить надвигающийся хаос, или тем, кто упустил этот шанс, — Блейз позади нетерпеливо постукивает ногой по кафельному полу, и этот звук отбивается в висках глухим стаккато. — Я не могу свободно перемещаться, но, когда мне представится такой шанс, ты узнаешь, — Крам переводит взгляд с меня на Забини, но всего на мгновение, не более. — Думаю, ты догадываешься, что я крайне ограничен во времени. И ещё одно, — брови болгарина взмывают вверх, и стёртая в пыль насмешка снова сбивается в кучу в его глазах. — В Конфедерации есть идиоты, использующие задницу вместо мозгов, но шпионов Реддла среди них нет, — рот Крама приоткрывается, но в глазах застывает настороженность. — Хотя бы в этом вы успешны, — хмыкаю насмешливо. — Но, учитывая уровень недоверия и разобщённости между членами, — я скорее удивлён, нежели восхищён этим фактом. — Драко… — практически шипит Забини, поторапливая меня. Но я и так уже закончил. На этом всё. Я сказал, что хотел, добился желаемого, и, даже если этот волшебник в итоге развеет все мои усилия по ветру, — я всё равно сделаю то, что планирую. Просто менее цивилизованно. Менее чисто. — Уходим, — дёргает за мантию Забини, и я наконец направляюсь к выходу, оставив Виктора Крама стоять в одиночестве и переваривать всё то, что я ему скормил. — Крам, — останавливаюсь у двери, игнорируя возмущённое фырканье идущего впереди Блейза. — Кое-что ещё, — теперь уже я оставляю спину незащищённой, всего лишь склонив голову к плечу. Даже не взглянув на реакцию Крама. — Не стоит звать Грейнджер на ужин каждый раз, когда ты её видишь — это выглядит, — жалко, — неуместно. Дикая часть меня — примитивная, ведомая исключительно низменными инстинктами и желаниями — удовлетворённо потягивается, едва не урча от удовольствия. Ещё бы, территория помечена, границы дозволенного чётко очерчены: вздумай переступить — лишишься конечностей. Сдержанный выдох, звучащий позади меня, сокращает нитку нерва над левым веком, и тонкая кожа ощутимо дёргается, вызывая дискомфорт. — Думаю, это совершенно не твоё дело. Разворачиваюсь к Краму, становясь с ним лицом к лицу, разве что расстояние не позволяет выдохнуть прямо в его кожу мои слова, чтобы каждое из них оставило ожог: — Думаю, — спокойно отвечаю ровным тоном, вперив взгляд в глаза напротив, — я причина того, что тебе ничего не светит, — слегка веду челюстью, опустив подбородок. — Никогда. Потому что Грейнджер — моя. Только моя. И это не пустой звук, не выдуманная мысль, порождённая мечтой и несбыточной надеждой. Не сдвиг больной фантазии, не сновидения, преследующие наяву. Нет. Она моя. Доказательство принадлежности мне Грейнджер вынашивает в своём теле. Я не должен никому объяснять свои чувства, доказывать свою уверенность, хватать за горло каждого, кто посмеет задержать на ней свой взгляд дольше положенного. В этом нет никакой необходимости… Потому что я уверен в себе. Уверен в ней. Удерживая взгляд на мистере Чемпионе, нащупываю дверную ручку и закрываю перед собой дверь, — оставляя Виктора Крама стоять в одиночестве, шоке, замешательстве и только Салазару известно какими мыслями. *** Ощутимый удар с левой стороны груди вышвыривает меня прочь из беспокойного сна. Удар такой сильный, что я потираю пострадавшее место, уставившись широко раскрытыми глазами в полог кровати. Всё ещё плавая на границе сознания, прислушиваюсь к глухому стуку в грудной клетке: тяжёлому, болезненному. Неспокойному. Опустив ступни на пол и уперев локти в колени, прячу лицо в ладонях, сгорбившись. Потрескивающий огонь в камине не в силах разогнать ночную прохладу, но я приветствую щекочущий голую кожу озноб. Что-то не так. Бросаю расфокусированный взгляд в окно, ожидая услышать порывы ветра, стук дождя о стекло или скрежет одинокой ветки — что угодно, предшествующие наступающей опасности. Но нет. Тихо там. Спокойно. Только темень густая. Непроглядная. Плотная. Хранящая тайны. Не утруждая себя тем, чтобы натянуть на обнажённое тело хотя бы бельё — тихой поступью приближаюсь к окну, позволяя тьме поглотить и меня вместе со своими секретами. Самому стать секретом. Осень снова вернулась ко мне. Пришла, как всегда, широко раскрыв объятия. Хитрая. Коварная осень. Всегда приходила с подарками. А я был настолько увлечён собой, что не замечал дары, так заботливо преподнесённые мне. Пасмурным вечером, блестящими от дождя дорогами и осторожным шорохом шин магловских автомобилей осень провела меня к Грейнджер. Оранжевыми листьями кружила вокруг меня в холодном танце, остужая кипящую кровь. Растекаясь каплями дождя по коже, и те, впитываясь сквозь поры, не водой оказались… Чувствами. Пытала одиночеством, калечила мыслями, скучать вынуждала. По той, к которой однажды меня провела пасмурным вечером, блестящими от дождя дорогами… И вот опять осень пришла не с пустыми руками. В этот раз она подарит мне дочь или сына. Как прежде подарила мне Грейнджер. Я всегда любил осень. Не зря ведь любил. **** Примерно месяц остался до предполагаемых родов. Эта мысль постоянно преследует меня на протяжении последних дней — с той самой ночи, когда я так и не смог сомкнуть глаз. Терпение, Драко. Я повторяю себе эту фразу раз за разом, прокручивая в голове, — в те моменты, когда готов сорваться в никуда, безответственно бросив всё. И всех. Оставив за собой лишь выжженный след предательства и трупы жертв моего эгоизма. Это помогает. Держать себя в руках. Держаться за сотни миль от неё. Терпение, Драко. Впервые за несколько месяцев, не считая поездку на Чемпионат, я вырвался за пределы Британии. Это радует. Но вместе со мной прибыл и мой отец. Это удручает. Нарцисса Малфой на торжественное пиршество в честь именин дочери Министра Магической Индии приглашена не была, впрочем, как и остальные женщины присутствующей на месте элиты. Видимо, мужчины искренне полагают, что раз уж у войны кровавое лицо, то и незачем хрупкой женской натуре лишний раз демонстрировать процесс зарождения уродливого оскала, что вскоре натянут на свои лица их благочестивые мужья. Какое лицемерие, Салазар. Я окидываю взглядом огромный зал — с позолоченным потолком и наличием бесчисленного количества арок, занавешенных тончайшим шёлком. Лёгкий ветер качает невесомую ткань, и та, переливаясь, посылает блики всевозможных оттенков танцевать на глянцевом полу. Слишком много ярких цветов. Слишком много мишуры и сладостей, от одного вида которых сводит зубы. Мельтешащий перед глазами обслуживающий персонал в смешных головных уборах вызывает раздражение, а удушающий воздух — капли пота под натирающим шею воротником. Лёгкий шлейф аромата летних цветов, слишком навязчивый на мой утончённый вкус, дразнит обаяние, а перекрывающая бешенство красок на полу тень вынуждает уголок рта потянуться вверх. Сладкий привкус оседает на кончике языка, и я смываю это ощущение порцией виски, слишком тёплого, к слову. Когда чужое присутствие становится слишком ощутимым, я слегка поворачиваю голову, прохаживаясь оценивающим взглядом по плавным изгибам той, что, собственно, нас здесь и собрала. По официальной версии, конечно же. Её платье являет собой более современное видение национального наряда с элементами вышитых оберегов на манжетах и нижней части сари. Зелёная ткань, обтягивающая плотно бёдра, выглядит совершенно не вызывающе — наоборот, цепляет взгляд, вынуждая проследить за цельным материалом выше: к груди, плечам. Могу предположить, что надеть подобное — целое искусство. Чёрные волосы ниспадают тяжёлыми локонами, но я слишком осведомлён в этом аспекте женских ухищрений, чтобы быть уверенным: идеальные кудри являются кропотливой работой, но никак ни естественным творением. Я знаю, о чём говорю, — я эксперт в вопросах кудрявых волос. Дымные тени, подчёркивающие глубину взгляда, и очерченные помадой губы так и манят прикоснуться — если не пальцами, то уж взглядом точно. Амала Хатри наверняка лакомый кусочек для десятков мужчин, и я соврал бы, если бы сказал, что мой взгляд, бегающий по залу, не спотыкается о плавные изгибы, которые не способна скрыть даже миля цельной ткани, намотанной на женское тело. Да, она действительно красивая. Но не настолько, чтобы пошатнуть ни мой разум, ни тело, ни член, если уж на то пошло. И в этом вся она. Амала Хатри. Изящная, благородная, умеющая подать себя и элегантно собирающая подачки в виде восторженных слов, взглядов и прикосновений. Ей и в голову не придёт вылить ведро ругательств на голову обидчика, едва ли не наслаждаясь второсортным лексиконом и эффектом от применения последнего. Или заехать неуважительному снобу по лицу. Ну не идиот ли я, если даже подобное вызывает тоску по женщине, что полная противоположность всему тому, чем я являюсь с самого рождения? Внутренне улыбаюсь от этой мысли. Идиот, конечно же. Исполненный тоски, изнывающий идиот. Терпение, Драко. Амала Хатри как редкая картина в лондонской галерее мистера Ройзмана, что прячется среди винтажных лавочек Косой Аллеи. Картина яркая, цепляющая. Она заставляет остановиться напротив и, затаив дыхание, лишиться трезвости мыслей. Стоять, открыв рот, и тупо пялиться — теряться взглядом в замысловатых линиях и росчерках, тонуть в глубине красок. Восхищаться, одним словом. В моменте. Потому что ты делаешь шаг вперёд и идёшь дальше — тебя не пожирает желание сорвать полотно и уволочь в свой дом, чтобы сидеть в одиночку и таращиться на холст, скаля зубы. Амала Хатри и есть та самая картина. Для моего восприятия, конечно же. — Выглядишь прекрасно, — улыбаюсь уголком рта, оценивающе оглядывая девушку в зелёном сари. Щуплый официант в жутком тюрбане на голове практически тычет мне в лицо поднос с закусками, но я просто мотаю головой, отказываясь. Даже не взглянув в его сторону. — Благодарю, — высомерно тянет Амала, но я лишь хмыкаю чётко улавливая наигранное тщеславие. — Не вернёшь мне комплимент? Коротконогий прислужник колеблет воздух где-то рядом, поэтому я протягиваю руку вперёд, вслепую найдя гроздь винограда, и, отщипнув одну ягоду, закидываю себе в рот. Амала поджимает губы и нарочито медленно оглаживает взглядом меня с ног до головы. Я игнорирую всё ещё находящегося в поле зрения официанта, полностью поддавшись игре именинницы. — Слишком высокий, — выносит она вердикт, сверкая глазами. — Тощий и бледный, — Амала делает маленький глоток шампанского, не сводя с меня глаз. — В тебе нет ни единого яркого мазка — даже глаза и те водянистые. Опускаю подбородок чуть ниже, намеренно сделав голос тише. Стороннему наблюдателю вполне может показаться, что я преисполнен намерения зарыться носом в благоухающие кудри девушки. Надеюсь, у некоторых подобная фантазия вызовет внутреннюю истерику. — Обворожительно, — отвечаю на последние слова Амалы, хищно растягивая губы в полуулыбке. Она, в противовес мне, слегка приподнимает голову, приближая блестящие от помады губы непозволительно близко к моим, и слегка прищуривает глаза. — В этом вся я, — слова разбиваются тёплой волной о кожу моего лица, и я, не удержавшись, разрываю зрительный контакт, вскинувшись, и едва сдержанно заливаюсь смехом. — Безусловно, — качаю головой, делая расстояние между нами куда более приличным. Её щёки даже не покраснели от подобной выходки, а выражение лица всё так же хранит на себе печать сдержанного благочестия. Воистину удивительная женщина. — Как тебе Индия? — игривость в её тоне заставляет улыбнуться. Видимо, возвращать комплименты Амала Хатри действительно не умеет, а вот каверзные вопросы — вполне. Как мне Индия? Без понятия. Я прибыл сюда буквально несколько часов назад, и всё, что видел, — апартаменты, выделенные исключительно для моего пользования. — Преисполнен желания узнать об этой стране как можно больше, — хмыкаю неоднозначно, ухмыляясь. — Сегодняшней ночью. Мелодичный перелив звуков оказывается тихим женским смехом, и понимающая ухмылка преображает лицо Амалы, придавая чертам хищный вид. — Собираешься улизнуть из-под охранных чар? — наигранно удивляется она, прикладывая ладонь к сердцу. — Возмутительное бунтарство. Я не комментирую её слова — не считаю необходимым. — Я полагал, — показательно окидываю взглядом присутствующих, — что ты способна обзавестись парой-тройкой друзей своего возраста. И если мои действия не вызывали в ней должных реакций, то слова, сказанные только что, — вполне. Амала резко ставит бокал на услужливо поднесённый поднос всё тем же смешным официантом, и жалобный звон стекла о металл отчётливо говорит о её внутреннем состоянии. — Отец сказал, что я смогу завтра отметить праздник в кругу своих близких, — она смотрит перед собой, и я почему-то уверен, что пытается не кривить губы. — А сегодня же… — она затихает, и я бросаю на Амалу быстрый взгляд. — Меня поздравят друзья нашей семьи. Совершенно лишённый эмоций, я наблюдаю, как министр магии Индии, улыбаясь присутствующим, уверенным шагом направляется в сторону огромного именинного торта, водружённого на низкий столик в центре зала. Спиной чувствую сверлящий позвонки взгляд отца, но, очевидно, присутствие дочери Хатри является тем самым барьером, не позволяющим Люциусу приблизиться ко мне, дабы разлиться очередными поучениями. — И как? — делаю очередной глоток алкоголя. — Со многими из них ты знакома? Навим привлекает всеобщее внимание стуком вилки о краешек бокала, и негромкий гул голосов утихает, предоставляя тишине поглотить будущую речь. — Я никого не знаю, — шепчет Амала, бессознательно прижимаясь к моему предплечью. — Кроме тебя, твоего отца и ещё пары волшебников. Некоторых я видела, но остальные… — Сегодня один из самых важных дней в моей жизни, — начинает свою речь министр, и я приподнимаю бровь, настроившись услышать то, что и так понятно. — Двадцать три года назад ранним солнечным утром на свет появилась моя дочь, — Навим бросает тёплый взгляд в нашу сторону, и все присутствующие немедленно следуют его примеру. Амала распрямляет плечи, высоко вскинув голову, но я чувствую, как каменеет её тело. — К сожалению, безудержную радость омрачила боль потери. В тот день моя жена покинула наш мир. Оставив меня в одиночку растить дочь… Хатри предаётся воспоминаниям, утомляя речью публику, и я просто закрываюсь от звучания его голоса, внимательно шерстя взглядом вокруг себя. Запоминаю лица присутствующих, слежу за передвижениями обслуживающего персона — наверняка после окончания банкета каждого из них ожидает порция Обливиэйта. За всё время пребывания в этой стране я не увидел эльфов — исключительно людей, исполняющих роль прислуги. — ... Я рад приветствовать каждого из присутствующих… Взгляд Люциуса, пришпиленный к моему позвоночнику, сменяется взглядом иного человека, находящегося в зале, и в этот раз я раздражённо выдыхаю, чувствуя сверлящую мозг неприязнь. Амала косится в мою сторону, но, следуя правилам приличия, ничего не говорит. — … Индия как никогда должна сплотить чистую кровь в единое целое — противостоять тем, кто столетиями пытается пошатнуть магический мир. Мисс Хатри подается вперёд, при этом хватаясь за рукав моего пиджака, — не уверен, что она вообще понимает, что делает. — … мы ждали того, кто сможет возглавить разобщённый мир магического сообщества — возглавить борьбу, что блуждала в головах, но не находила выхода в реалиях нашего существования. Ни на одном лице из сотни приглашённых нет и намёка на смятение. Или удивление. Что лишь подтверждает мою догадку, что сегодняшний бенефис мистера Хатри всего лишь декорация к тем событиям, что уже бурлят в высших эшелонах власти этой страны. И только вопрос времени, когда прорвёт всё. — … большинство штатов и союзных территорий Индии разделяют мои убеждения — этим вечером представители данных земель почтили нас своим присутствием… Только для юной Амалы Хатри происходящее является полной неожиданностью, видимо. Но опять, разве она не понимала, что отец не просто так притянул её в презираемую мировым обществом Британию? — … представители далёкой Англии тоже здесь… Ленивые взгляды облизывают мою фигуру, но в этом нет никакого интереса — обычная реакция на слова действующего министра. Я всё так же не слушаю, о чём говорит Навим, предчувствуя окончание вечера. И это отзывается вибрирующей щекоткой на кончиках моих пальцев. Стягивающим внутренности ожиданием. Терпение, Драко. — … заявить, что Индия выражает полную поддержку властям Магической Британии в лице лорда Волдеморта, и после урегулирования системы управления нашей страны — создать альянс взаимопомощи и управления. Я пропустил большую часть излияний мистера Хатри, и только шквал аплодисментов и одобрительные выкрики с поднятыми бокалами возвращают меня в реальность происходящего. Надеюсь, речь министра магии и вправду была ошеломляюще-мотивационной. Потому что я ни хрена не слышал. Боль ниже локтя вынуждает повернуться и найти причину дискомфорта, но я и так знаю, что это женские ноготки впиваются в мою руку так, что даже ткань одежды не приглушает силы нажатия. Её смуглая кожа потеряла краски, и сейчас Амала больше напоминает белую стену, нежели живого человека. Стеклянным взглядом она просто смотрит, как её отец, пожимая протянутые по пути руки, направляется к ней, но, не дождавшись когда он подойдёт, сама срывается к нему. — Отец… — сдавленно шипит на выдохе, цепляясь уже за его руки. Навим с мягкой улыбкой кладёт свою ладонь поверх руки дочери и сдержанно произносит: — Не сейчас, милая. Это последнее, что я слышу, так как медленным шагом направляюсь к выходу из зала — через самую дальнюю арку, ведущую на открытую террасу. Туда, где обычно зажимаются ослеплённые страстью парочки или же высокоморальные жёнушки позволяют уважаемым обществом мужьям запустить ладонь под платье. Ну эти — чужие жёнушки чужим мужьям. Мне удаётся скрыться от посторонних взглядов в затенённом углу широкой террасы, и только сейчас, вскинув голову, я делаю свой первый продолжительный вдох за вечер. — Это действительно происходит, — тихий голос — хриплый, изменённый с помощью выпитых зелий — разбивается шёпотом о мой затылок, и я просто прикрываю глаза. — Я разве не об этом тебе говорил? — качаюсь на носках обуви, засунув руки в карманы брюк. — Надеюсь, теперь ваша миролюбивая шайка поднимет свой худосочный зад с удобных кресел и начнёт шевелиться. Он молчит. И я понимаю почему. Трудно встретиться лицом к лицу с надвигающейся катастрофой и не струсить, крепко зажмурив глаза. — Их ещё нужно убедить, несмотря на то, что я сегодня услышал. Когда ты сможешь встретиться? Близкое присутствие постороннего заставляет инстинкты вздёрнуть голову, и я открываю глаза, мазнув взглядом по низкорослому прислужнику в ужасном тюрбане. Уничижительные комментарии по поводу его изменённой внешности щекочут горло, но я успешно глотаю каждое оскорбительное слово. — С этим всё сложно, — отвечаю на его вопрос, задумавшись. — У меня нет возможности свободно передвигаться, — фырканье где-то там внизу слишком незначительно для моего эго, поэтому я даже не замечаю убогую попытку задеть меня. — Да, Крам, это очередная привилегия жизни в нынешней Англии. — Эта девушка, Амала… — начинает он, и это не то, о чём должен беспокоиться Крам на данный момент. — … Понравилась? — насмешливо перебиваю, что бы он там ни хотел сказать. — Ты лживый ублюдок, Малфой, — выплёвывает он, и я знаю, что именно имеет в виду болгарский чемпион. Точнее, кого. — Знаешь, — чиркаю по нему взглядом, возвращаясь к созерцанию восходящей луны. — Многие считают, что я совершенно безразлично отношусь к подобным высказываниям в свой адрес. Люди полагают, что меня не задевает подобное, что я не чувствую обиды и боли от попыток оскорбить меня. Но как же они ошибаются, — делаю очередной вдох и возвращаю прямой взгляд в спрятанные тенью глаза Крама. — Потому что там, в глубине души, я искренне считаю, что они сказали недостаточно, — моя челюсть смыкается с характерным звуком, и я обхожу застывшего прислужника, выходя из затемнённого угла. — Я свяжусь с тобой, — бросаю небрежно, вглядываясь в танцующие тени за шёлковой шторой ближайшей арки. — Займись своей безопасностью, Крам, и тем, чем должен заниматься в своей должности. Всё остальное тебя не касается. Взмахиваю рукой, отодвигая кусок ткани, и в ту же секунду ударяюсь взглядом в сверлящие серые глаза моего отца. Он едва заметно взмахивает подбородком, указывая на стоящего рядом Хатри и его дочь. Поправив волосы, направляюсь к этой компании, ловя облегчённый выдох индийского министра, заметившего моё приближение. — Мистер Малфой, — чересчур энергично хватается за моё присутствие мужчина, и я замечаю, как вздрагивает девушка, стоящая ко мне спиной. — Не могли бы вы сопроводить Амалу к её комнатам? — он переводит глаза на лицо своей дочери, и в них чётко читается предупреждение. — Ей что-то нездоровится. Обхватываю локоть Хатри и тяну её тело на себя, преодолевая лёгкое сопротивление. — С удовольствием, сэр, — вежливо произношу я и, бросив последний взгляд на Люциуса, увожу Амалу прочь. Да-да, отец, — конечно же, я проведу с ней целую ночь. Успокаивая расшатанные нервы, а как же… Я даже не знаю, где находятся её апартаменты, поэтому просто позволяю себе быть ведомым. Сбиваюсь со счёта, сколько этажей приходится преодолеть, прежде чем остановиться у одной из отделанных лепниной двустворчатых дверей. Меня подкидывает от нетерпения как можно быстрее покинуть этот напыщенный особняк, более похожий на замок, и Амала всю дорогу не проронила ни слова, так что… — Я не знала, что он планирует всё это, — нарушает приятное молчание девушка, вздёргивая ресницы, чтобы найти мои глаза. — Отец никогда не посвящал меня в планы, связанные с его деятельностью. Это же… — её горло дёргается, и она прикрывает глаза. — Драко, что это значит? — То, о чём ты думаешь, Амала, — пожимаю плечами, не испытывая должного уважения к её смятению. Мне некогда просто. — Ты всё правильно понимаешь. Она обнимает плечи руками, слегка пошатываясь. Так и не распахнув веки. Дрожь оставляет мурашки на оголённых участках смуглой кожи, и ногти впиваются в собственное тело, призывая разум остаться трезвым. Прикрываю на мгновение глаза и нетерпеливо произношу: — Если бы ты спросила меня, что тебе делать, я бы сказал собрать вещи и найти убежище в странах, далёких от Европы, — настолько далёких, насколько это вообще возможно. Она резко вскидывает голову, и паника заменяет черноту глаза маслянистым ужасом: — Ты думаешь… — Я уверен, что так просто заполучить мир в свой кулак у них не выйдет. — А ты? — сдавленно шепчет, вглядываясь в моё лицо. — Ты тоже примкнёшь к... — Амала, — терпение, Драко. — Я живу с этим уже долгие годы, — делаю шаг от неё, указывая на дверь. — Тебе лучше отдохнуть. Спокойной ночи. Я оставляю её стоять на месте и разбираться со своими чувствами в одиночестве. Переваривать сегодняшний вечер наедине со своими мыслями и пожирать себя собственными раздумьями. Да, вот такой я джентльмен. Мне приходится физически удерживать свой шаг, чтобы не привлечь лишнее внимание. С каждым преодолённым пролётом я становлюсь будто легче, невесомей — чувствую себя так, будто сутки безвылазно провалялся в местных курильнях и сейчас ни хрена не соображаю. Сейчас десять часов вечера. Отец полагает, что я проведу ночь с Амалой или же где-то в более злачных местах. Итого у меня в запасе минимум часов восемь. Полностью концентрируясь на том, чтобы не быть замеченным кем-то из прислуги или бродящими в праздном любопытстве гостями, — покидаю территорию поместья Хатри. Ночная прохлада охлаждает кипящую кровь, а мгла скрывает крадущиеся шаги. Я чувствую этот миг, когда преодолеваю невидимую плёнку защитных чар, отсекая себя от тех, кто упивается будущими победами. Я убираюсь прочь от тех, кто вынашивает планы, как бы побыстрее лечь под жаждущего власти психа. Я вдыхаю полной грудью загрязнённый пылью воздух, всматриваясь в тысячи огоньков, хаотично раскинувшихся в низине города, подсвечивая его границы. Терпение должно быть награждённым по итогу. И, аппарируя, я намерен забрать свою награду. В этот раз даже огромнейшее расстояние не способно выключить мои ресурсы, хоть я и чувствую тошноту: желчь настойчиво просится выплеснуться под ноги, но нет. В голове бьётся пульс, но лишь одна мысль лупит молотком по черепной коробке. Я увижу её. Я увижу её. Охранные чары. Тропинка. Дом. Странно, я был так полон энергии, пока добирался к ней, но сейчас с каждым шагом мне становится всё тяжелее переставлять ноги. Когда я толкаю ладонью входную дверь, кажется, на это нехитрое действие уходят все остатки моих сил. Я даже не успеваю что-то увидеть — просто чувствую. Просто слышу. Просто осязаю. Она врезается в мою грудь с громким вскриком. Цепляется руками за ворот рубашки и рассыпается поцелуями на шее. И запах — родной запах вмиг обволакивает уставшие мышцы, расслабляя каждую напряжённую часть. Ладонями обхватываю женскую спину, практически вдавливая в себя хрупкое тело, и зарываюсь носом в копну волос. Погибая в этом ощущении. Но внезапный ужас возвращает скованность, заливает страхом разум и блокирует голос. Придерживая Грейнджер за плечи, отстраняю её от себя, бегая взглядом по её фигуре. По плоскому животу. Что… — Грейнджер, — сдавленно проталкиваю её имя, и на большее я не способен. В этом наборе букв мои вопросы, мои страхи и мои кошмары. Карие глаза расширяются в понимании, и маленькие ладони немедленно обхватывают моё лицо, и я послушно склоняю голову. — Всё хорошо, Драко, — внушает Грейнждер, пристально вглядываясь в моё лицо. — Всё в порядке, — повторяет, замечая полное отсутствие реакций. — Роды начались раньше, но ничего страшного. Я хочу сказать что-то — успокоить её или себя — не знаю; дать понять, что слышу и воспринимаю сказанное, но на деле не могу заставить себя даже рта раскрыть. Лишь когда её губы мягко касаются щеки, а потом уголка рта — я немного возвращаю себе призрачный контроль. — Это… — сжимаю губы, не в состоянии продолжить. Потому что я явственно слышу, как дрожит мой голос. Зрение плывёт, и только её прикосновения ощущаются реальными на моих щеках. Держи меня, Грейнджер. Не смей отпустить. — … мальчик, — прорезает острым кинжалом плотный занавес затуманенного сознания голос, по которому я так скучал. — У тебя сын. У меня сын. Она родила мне сына. Моего ребёнка. У меня сын. Скользящее ощущение поглаживания на левой скуле, вынуждает моргнуть и проследить дорожку скатившейся слезы по лицу Грейнджер, не отрывающей от меня своих больших красивых глаз. Почему она плачет… — Он наверху, — шепчет мне в губы. — В моей спальне, — опускает руки, и я инстинктивно тянусь к ней обратно, но Грейнджер лишь слегка качает головой. — Иди. Кажется, я спотыкаюсь несколько раз. На третьей и седьмой ступени. Я не знаю, почему веду счёт. Наверное, это помогает удержать мой мозг в сознании. Или же я просто свихнулся. Я не затаиваю дыхания, не застываю истуканом у двери — просто опускаю ручку вниз и едва слышно пробираюсь в комнату. Вот где меня настигает оторопь — напротив кровати. Той самой, где я оставил Грейнджер сначала в слезах, а потом в своих объятиях, перебирая её волосы. Кровати, в центре которой сейчас лежит мой ребёнок. Крошечный, размахивающий сжатыми кулачками над собой с важным видом — какое ему дело до меня, обездвиженного. Дёргающий маленькими ножками, неумело пытаясь удержать их в воздухе, но сил ещё не хватает. Айлан Малфой. То, что было заперто во мне с того самого момента, как я увидел Грейнджер беременной, то, что не всколыхнулось внутри в достаточной мере во время просмотра её воспоминаний, взрывается в этот самый момент — когда я беру на руки своего сына. На глаза наворачиваются слёзы, и внутри так оглушительно бьётся сердце. Живое, когда-то подаренное мне Грейнджер сердце. Так сильно бьётся. Он смотрит на меня своими яркими голубыми глазами, и тихий смешок срывается с моих губ, а он же, услышав ранее не знакомое ему звучание, пристально всматривается в моё лицо. Мой сын. Его волосы пушистые и светлые, как у меня, — кудрявые, как у матери, и солнечный свет, заливший комнату, подсвечивает тоненькие кончики. Детский затылок с лёгкостью помещается в мою ладонь, маленькие пятки то и дело молотят по рёбрам, и я чувствую, как по щеке бежит одинокая горячая слеза. Никто не видит сейчас мою слабость, так что плевать. Это чувствовал Тео, когда впервые взял на руки Арабеллу? А мой отец? Что чувствовал он, ощущая вес своего новорождённого ребёнка на руках? У Айлана светлые ресницы — настолько, что кажется, и нет их вовсе, но линия бровей достаточно заметна, и каждый раз, когда мальчишка хмурит лоб, складывая кожу в гармошку, — они становятся более выразительными. Не удержавшись, перехватываю в очередной раз нацелившуюся в рёбра стопу и провожу по ней указательным пальцем, смакуя ранее не знакомое чувство умиления при виде разведённых веером от моих манипуляций крошечных пальцев на ноге. Я боюсь пошевелиться, боюсь громко выдохнуть — лишь только сглатываю ком в горле. Не отрывая взгляда от него. Моего сына. Боясь упустить мальчика, медленно и нелепо нащупываю ногами край кровати и сажусь. Потому что не доверяю своим ногам. Большими пальцами глажу младенческие виски, ловя каждое движение его маленького тела. — Клянусь своей жизнью — я буду беречь тебя, — мой голос — шёпот, потому что я не доверяю его силе. Только силе обещания. — И твою маму, — Айлан прекращает сучить ногами, вглядываясь своим не по-детски сосредоточенным взглядом в мои глаза. — Вас обоих. Его рот дёргается, и личико Айлана краснеет. В этот миг мне становиться страшно от осознания того, что я совершенно не имею понятия, как вести себя с малышом, который очевидно вот-вот готов заплакать. Тихая поступь женских шагов приглаживает мою панику, и та, утихомирившись, сходит на нет, оставляя после себя лишь след от беспокойства. Перевожу взгляд от Айлана к замершей посреди комнаты Грейнджер и только сейчас в полной мере осознаю, что всё это время стремился увидеть её, но новость о сыне вынесла напрочь прошлые намерения. А сейчас это вернулось. Моя потребность видеть её. Необходимость прикоснуться к ней и почувствовать ответное прикосновение. Удостовериться, что она здесь, ждёт, и что она моя. Всё ещё. — Грейнджер, я… Люблю тебя. Если бы я только был способен выразить словами, как сильно я в тебя влюблён. Насколько глубоко ты во мне, Грейнджер. Моя Грейнджер. Здесь нет места страсти, что сжигает дотла при взгляде на неё, — той страсти, что требует утолить желание. Немедленно. Той, что кричит о потребности владеть ею, быть над ею или под ней — неважно. Лишь бы в ней. Нет этого сейчас. Это другое. Иное. Просто ощущать её присутствие. Смотреть. Слышать. Сила этих чувств настолько сокрушающая, что у меня трясутся руки, и я, неуверенный, что смогу удержать ребёнка, неловко кладу его обратно на постель. Наверное, у меня вид немного поражённый, иначе почему Грейнджер так осторожно подходит ко мне и не менее осторожно садится у моих ног. Я в порядке, Грейнджер. Я в порядке. — Иди ко мне, — тянет руки, а мир вокруг подозрительно начинает крениться. — Тише, Драко, тише, — целует меня в шею, обхватывая руками торс, успокаивая звучанием своего голоса, утихомиривая своими прикосновениями. Пыхтенье Айлана запускает новый виток моего восприятия, и я отстраняюсь от Грейнджер задирая голову и невидяще утыкаясь в одну точку на потолке. Тоненький кудрявый волосок щекочет уголок моего рта, прилепившись, но я едва ли чувствую это. Прочищаю горло, вслепую ведя рукой по предплечью Гермионы. — Он такой… — красивый, чудесный, прекрасный горит красным в моей голове, но никак не формируется в звуки. Он идеальный. — И пахнет тобой. Я не смотрю ни на сына, ни на Грейнджер. Только в потолок. Потому что испытываю жгучий стыд. Стыд за то, что я не могу удержать очередную слезу. Стыд за то, что разваливаюсь вот так — некрасиво перед теми, кого должен защищать. Стыд. Но Грейнджер ни словом, ни взглядом не показывает то, что видит мои слёзы. Она просто поднимается на ноги, вплетает пальцы в мои волосы — позволяя спрятать лицо на своей груди. Не произнося ни слова. В моей груди так мокро. Так влажно. Там слышен сочный, влажный стук — там, где раньше было пусто, сухо и обугленно. Там бьётся моё сердце. Сердце, которое Грейнджер однажды втолкнула в моё тело. И это моя принадлежность ей — сердце. Она носила моего ребенка, а я ношу в себе часть её сердца. И я знаю, что, если снова его лишусь, — никогда уже не оправлюсь. Никогда. Есть люди-корни. А есть люди перекати-поле. Они скитаются по миру, не привязанные ни к месту, ни к человеку. Беспокойные. Это не тот, особенный вид людей, что обмануты судьбой или же отягощены невыносимыми переломами жизни и вынуждены постоянно кочевать, перебираясь с места на место. Это не о них. О тех, кто как трава по ветру странствуют по жизни, не заботясь о будущем. Забывая о прошлом. Утратившие свои корни. Оторванные от своего рода. Ни дома. Ни корней. Ни земли. Они не помнят, кем являются и кем должны быть. Они просто существуют. Просто есть. Пустые, не наполненные памятью предков, их заветами и их наставлениями. Просто оболочки. Но я не являюсь одним из них. Мой дом — это мой сын. И женщина, что стала моим миром. Мой мир. Мои корни. Земля моя. Моя вселенная. Я хочу их себе — обоих. Своего сына и женщину, подарившую ему жизнь. И мне тоже. Тоже подарившую жизнь. Хочу быть их опорой, фундаментом — нерушимой стеной. Видеть их улыбки, слышать их смех и утирать их слёзы. Хочу. Бороться за возможность быть рядом с ними. Ты готов, Драко Малфой? Встать между ними и темнотой, что грозит отобрать их у тебя? Готов? Да, я готов. Перегрызть глотку каждому, кто осмелится помыслом или действием попытаться позариться на то, что моё, — принадлежит мне. Да, я готов. Вопрос в том, готовы ли те, кто посмеет встать на моём пути...